Отец Бейкер помогал мне. Он человек, настоящий человек.
– Несмотря на то, что он белый?
– Несмотря на то, что он белый. Он много думает о вас, между прочим. Он мне говорит…
– Я бы с большим удовольствием послушал вас. О первых профсоюзах. Я ничего о них не знаю.
Портер выглядел польщенным. Он откашлялся.
– Это долгая история. Я постараюсь покороче. Маленькие союзы были еще в конце девяностых годов прошлого века, в основном среди строителей. Но они мало что могли, потому что пикетирование было запрещено законом. Кроме того, профсоюз могли преследовать по суду за ущерб, причиненный забастовкой. Только первая мировая война и Великая депрессия изменили положение вещей. Вы слишком молоды, чтобы помнить кровавые расправы в тридцатых годах. Забастовки и восстания от Тринидада до Сент-Люсии, от шахтеров до рабочих на сахарных плантациях. Медленный, медленный процесс. И только рабочее движение может изменить что-то кардинальным образом, запомните это.
Слушая Портера, Патрик невольно вспомнил свои детские годы, Свит-Эппл и восьмилетних мальчиков, работающих на сахарном тростнике. А теперь Галли, где у детей нет обуви, а вместо ланча они приносят хлеб с топленым свиным жиром.
– Но когда будет введено федеративное устройство, – сказал он, – оно принесет с собой экономический прогресс. Вы обвиняете доктора Мибейна, и я понимаю, о чем вы говорите, но, вместе с тем, именно такие, как он, несут большие перемены. С крушением колониального управления придет конец и социальной несправедливости. Так должно быть.
– Может быть, может быть. О, я вовсе не хочу, чтобы вы считали меня предубежденным против тех, у кого есть деньги или кожа светлее, чем у меня. Я не буду об этом говорить. Я просто боюсь, что политическая независимость всего лишь сменит один правящий класс на другой, рабочим же лучше не станет. Или станет не намного лучше.
Скрипнула калитка. В сиянии пятичасового солнца Патрик смог увидеть только высокий, стройный силуэт, без сомнения женский, идущий к ним по дорожке.
– Опять митингуешь, па? Я услышала тебя еще от того угла.
– Иди в тень, а то глаза режет от солнца. Это Патрик Курсон, друг отца Бейкера. Моя дочь Диззи. Я сказал, что она терпеть не может это имя. Она любит, чтобы ее называли Дезире.
– Почему нет? Ведь меня так назвали. Девушка выложила на стол свертки.
– Что же ты принесла сегодня? – поинтересовался Портер.
– Тарелки. Набор тарелок.
– Боже мой! Ты просто возвращаешь им всю свою зарплату! – это был упрек, хотя и мягкий.
– Тарелки нам нужны. Старые – просто позор. А эти – второго сорта, но по виду не скажешь.
– Я-то уж точно!
Она придвинула коробку и достала чашку:
– Вот! Разве не милая?
Патрик не смотрел на чашку. Он смотрел на лицо, самое красивое из когда-нибудь им виденных. Классическое лицо с губами тонкой лепки, большими глазами и аккуратным аристократическим носом. Кожа ее была цвета эбенового дерева. На ней была красная блузка и белая юбка. Серебряная цепочка охватывала ее запястье. От какого-то непонятного чувства у Патрика заныла грудь. Потом он понял, что просто испугался, что она может исчезнуть так же легко и быстро, как появилась.
В эти несколько секунд что-то изменилось в нем.
– Мой отец замучил вас? – повернулась она к нему.
– Нет, нет, что вы. Мне было очень хорошо. Какой неловкий ответ, когда он способен на гораздо большее! Ее красота лишила его дара речи.
– Почему ты не приглашаешь мистера Курсона поужинать с нами? – спросил Портер.
– Патрик. Пожалуйста, называйте меня Патрик.
– Значит, Патрик. Вы приглашены, – сказала Дезире. – Через полчаса все будет готово.
На стол в передней комнате были поставлены новые тарелки. Цветы гибискуса, светло-вишневые и желтые, плавали в хрустальной вазе. Он обратил внимание, что ваза была очень тонкой работы.
Клэренс Портер перехватил взгляд Патрика:
– Тоже от Да Куньи. Ей здесь не место.
– Красоте везде есть место, – парировала Дезире.
Патрик ел молча, а отец и дочь обменивались добродушными шутками. Девушка поднялась, чтобы принести следующее блюдо. Со своего места Патрик мог видеть большую чистую кухню. Он наблюдал, как она двигается, как подняла и заколола на макушке волосы. Откуда у нее такие длинные, прямые, тяжелые волосы? От тех арабских купцов, что торговали на юге и западе Африки двести лет назад? Или от какого-то испанского корсара, наведывавшегося по ночам в хижины рабов на этом самом острове?
– Мне от них так жарко, – пожаловалась она с легким вздохом раздражения.
– В Дезире течет индейская кровь, – сказал Клэренс Портер, словно прочитав мысли Патрика. – Прабабушка моей жены была чистокровная индеанка. Из резервации.
На этот раз отец назвал ее полным именем. Помимо своего прямого значения, оно несло в себе тревожащее ощущение. Если вы не знали, что оно означает «желание», вы поняли бы это просто по его звучанию.
– А что вы думаете о поселениях, которые они собираются устроить на Сент-Винсенте? – спросил Портер.
– Па, хватит! – она повернулась к Патрику. – Мой отец слишком серьезный человек. Иногда я просто затыкаю уши.
– Хорошо, я буду молчать, – его это явно забавляло.
– Слишком много серьезных разговоров, – сказала она. – Попробуйте мороженое. Посмотрите, какой вечер.
Патрик проследил взглядом за ее рукой. Оранжевый шар солнца висел над морем над самой линией горизонта. Весь Коувтаун был укрыт тенью.
– Как это прекрасно, – тихо сказала она. Ее духи пахли сахаром. Цветами и сахаром.
– Неповторимый вечер, – как бы про себя произнесла она.
Патрик взглянул на нее:
– Вы знаете, а вы правы.
Слишком много серьезных разговоров. Все стало слишком серьезным. С шести лет, когда мама отправила меня в школу, я постоянно участвовал в соревновании. Работай. Голодай. Будь честным. А где радость? Она права. Этот вечер неповторим. Это их вечер.
Период его ухаживания длился недолго. Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы узнать о ней все, что он хотел.
Он пригласил ее пообедать в заведение, которое на самом деле было ему не по карману – в гостиницу Кейда в самом конце Причальной улицы. Красивый каменный дом, сад за высокой оградой. Единственное место, где, не считая пансионов, могли останавливаться путешественники. В тихой обеденной зале над всем возвышались звучно тикающие напольные часы, стены были украшены портретами членов королевской семьи. Тут обедали английские туристы и коммивояжеры, а местные жители, белые и почти белые, заходили сюда изредка, для разнообразия, когда им надоедали их клубы.
Дезире никогда здесь не была. Ее восхищение и удовольствие были просто заразительны.
– Посмотри на это, Патрик!
«Это» было цветным изображением королевы Виктории в Бэлморэле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Несмотря на то, что он белый?
– Несмотря на то, что он белый. Он много думает о вас, между прочим. Он мне говорит…
– Я бы с большим удовольствием послушал вас. О первых профсоюзах. Я ничего о них не знаю.
Портер выглядел польщенным. Он откашлялся.
– Это долгая история. Я постараюсь покороче. Маленькие союзы были еще в конце девяностых годов прошлого века, в основном среди строителей. Но они мало что могли, потому что пикетирование было запрещено законом. Кроме того, профсоюз могли преследовать по суду за ущерб, причиненный забастовкой. Только первая мировая война и Великая депрессия изменили положение вещей. Вы слишком молоды, чтобы помнить кровавые расправы в тридцатых годах. Забастовки и восстания от Тринидада до Сент-Люсии, от шахтеров до рабочих на сахарных плантациях. Медленный, медленный процесс. И только рабочее движение может изменить что-то кардинальным образом, запомните это.
Слушая Портера, Патрик невольно вспомнил свои детские годы, Свит-Эппл и восьмилетних мальчиков, работающих на сахарном тростнике. А теперь Галли, где у детей нет обуви, а вместо ланча они приносят хлеб с топленым свиным жиром.
– Но когда будет введено федеративное устройство, – сказал он, – оно принесет с собой экономический прогресс. Вы обвиняете доктора Мибейна, и я понимаю, о чем вы говорите, но, вместе с тем, именно такие, как он, несут большие перемены. С крушением колониального управления придет конец и социальной несправедливости. Так должно быть.
– Может быть, может быть. О, я вовсе не хочу, чтобы вы считали меня предубежденным против тех, у кого есть деньги или кожа светлее, чем у меня. Я не буду об этом говорить. Я просто боюсь, что политическая независимость всего лишь сменит один правящий класс на другой, рабочим же лучше не станет. Или станет не намного лучше.
Скрипнула калитка. В сиянии пятичасового солнца Патрик смог увидеть только высокий, стройный силуэт, без сомнения женский, идущий к ним по дорожке.
– Опять митингуешь, па? Я услышала тебя еще от того угла.
– Иди в тень, а то глаза режет от солнца. Это Патрик Курсон, друг отца Бейкера. Моя дочь Диззи. Я сказал, что она терпеть не может это имя. Она любит, чтобы ее называли Дезире.
– Почему нет? Ведь меня так назвали. Девушка выложила на стол свертки.
– Что же ты принесла сегодня? – поинтересовался Портер.
– Тарелки. Набор тарелок.
– Боже мой! Ты просто возвращаешь им всю свою зарплату! – это был упрек, хотя и мягкий.
– Тарелки нам нужны. Старые – просто позор. А эти – второго сорта, но по виду не скажешь.
– Я-то уж точно!
Она придвинула коробку и достала чашку:
– Вот! Разве не милая?
Патрик не смотрел на чашку. Он смотрел на лицо, самое красивое из когда-нибудь им виденных. Классическое лицо с губами тонкой лепки, большими глазами и аккуратным аристократическим носом. Кожа ее была цвета эбенового дерева. На ней была красная блузка и белая юбка. Серебряная цепочка охватывала ее запястье. От какого-то непонятного чувства у Патрика заныла грудь. Потом он понял, что просто испугался, что она может исчезнуть так же легко и быстро, как появилась.
В эти несколько секунд что-то изменилось в нем.
– Мой отец замучил вас? – повернулась она к нему.
– Нет, нет, что вы. Мне было очень хорошо. Какой неловкий ответ, когда он способен на гораздо большее! Ее красота лишила его дара речи.
– Почему ты не приглашаешь мистера Курсона поужинать с нами? – спросил Портер.
– Патрик. Пожалуйста, называйте меня Патрик.
– Значит, Патрик. Вы приглашены, – сказала Дезире. – Через полчаса все будет готово.
На стол в передней комнате были поставлены новые тарелки. Цветы гибискуса, светло-вишневые и желтые, плавали в хрустальной вазе. Он обратил внимание, что ваза была очень тонкой работы.
Клэренс Портер перехватил взгляд Патрика:
– Тоже от Да Куньи. Ей здесь не место.
– Красоте везде есть место, – парировала Дезире.
Патрик ел молча, а отец и дочь обменивались добродушными шутками. Девушка поднялась, чтобы принести следующее блюдо. Со своего места Патрик мог видеть большую чистую кухню. Он наблюдал, как она двигается, как подняла и заколола на макушке волосы. Откуда у нее такие длинные, прямые, тяжелые волосы? От тех арабских купцов, что торговали на юге и западе Африки двести лет назад? Или от какого-то испанского корсара, наведывавшегося по ночам в хижины рабов на этом самом острове?
– Мне от них так жарко, – пожаловалась она с легким вздохом раздражения.
– В Дезире течет индейская кровь, – сказал Клэренс Портер, словно прочитав мысли Патрика. – Прабабушка моей жены была чистокровная индеанка. Из резервации.
На этот раз отец назвал ее полным именем. Помимо своего прямого значения, оно несло в себе тревожащее ощущение. Если вы не знали, что оно означает «желание», вы поняли бы это просто по его звучанию.
– А что вы думаете о поселениях, которые они собираются устроить на Сент-Винсенте? – спросил Портер.
– Па, хватит! – она повернулась к Патрику. – Мой отец слишком серьезный человек. Иногда я просто затыкаю уши.
– Хорошо, я буду молчать, – его это явно забавляло.
– Слишком много серьезных разговоров, – сказала она. – Попробуйте мороженое. Посмотрите, какой вечер.
Патрик проследил взглядом за ее рукой. Оранжевый шар солнца висел над морем над самой линией горизонта. Весь Коувтаун был укрыт тенью.
– Как это прекрасно, – тихо сказала она. Ее духи пахли сахаром. Цветами и сахаром.
– Неповторимый вечер, – как бы про себя произнесла она.
Патрик взглянул на нее:
– Вы знаете, а вы правы.
Слишком много серьезных разговоров. Все стало слишком серьезным. С шести лет, когда мама отправила меня в школу, я постоянно участвовал в соревновании. Работай. Голодай. Будь честным. А где радость? Она права. Этот вечер неповторим. Это их вечер.
Период его ухаживания длился недолго. Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы узнать о ней все, что он хотел.
Он пригласил ее пообедать в заведение, которое на самом деле было ему не по карману – в гостиницу Кейда в самом конце Причальной улицы. Красивый каменный дом, сад за высокой оградой. Единственное место, где, не считая пансионов, могли останавливаться путешественники. В тихой обеденной зале над всем возвышались звучно тикающие напольные часы, стены были украшены портретами членов королевской семьи. Тут обедали английские туристы и коммивояжеры, а местные жители, белые и почти белые, заходили сюда изредка, для разнообразия, когда им надоедали их клубы.
Дезире никогда здесь не была. Ее восхищение и удовольствие были просто заразительны.
– Посмотри на это, Патрик!
«Это» было цветным изображением королевы Виктории в Бэлморэле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117