Смел смертельно устал, так устал, что когда посветлел край неба над
снежными склонами, то даже не смог обрадоваться. Да и чему было
радоваться?
Зато для Невесты рассвет означал, что пора игру заканчивать. Смел
понял это, увидев ее прямо перед собой, и шла она к нему неотвратимо, не
уклоняясь ни на шаг. Теперь он ясно видал ее всю - безумную, истерзанную,
нелепую - и смешались в нем страх, отчаянье и жалость. И понял он, что вот
сейчас станет камнем у дороги, примет смерть - примет от дочки друга
своего, Верена. И подумал: "Ну, нет. Что угодно, только не это. Уж лучше я
сам..." - а Невеста шла на него, не сворачивая, не отрывая от его глаз
своего безумного взгляда. И ощутил Смел в ладони рукоятку ножа: вот оно,
избавление. Он уже слышал, как снег скрипит под ее ногами, как тихонько
постанывает она, будто просит о чем-то, видел, как сверкает на протянутой
к нему руке граненый хрусталь. И все ближе и ближе подкатывал знакомый уже
черный холод. Смел боялся теперь лишь одного: пропустить тот короткий миг,
когда кончится всякая надежда, а волна черного холода еще не захлестнет
совсем. Тогда и надо воспользоваться ножом. И колотилась в мозгу
последняя, единственная мысль: "Чем погубит меня дочка Верена - лучше я
сам..."
Он не упустил своего мига. В двух шагах от него Невеста была, когда
Смел почувствовал - вот теперь, вот-вот станет темно и пусто. Он ударил
себя ножом в грудь, в остывающее, каменеющее сердце. Острую боль ощутил,
крик безумный услышал - и увидел вдруг, что Невеста висит на его руке, не
давая ему зарезать себя, и кольцо на скрюченном пальце ее - прямо перед
глазами. Последним усилием он сорвал его, и замертво рухнул на снег.
...Снился ей странный и длинный-предлинный сон. Как будто идет она по
горам - просто так идет, не зная куда и зачем, не разбирая дороги, и
нипочем ей ветер и снег, и что ноги босые. Встречала она на пути людей, и
смешно становилось - они почему-то ужасно пугались. Одному из первых
хотела она сказать - мол, не бойся! - да обнаружила, что речи лишилась.
Такое во сне бывает. Ну и ладно. Подошла она к нему поближе, хотела за
руку взять - глядит, а он упал на дорогу, скорчился весь, и вдруг оплывать
стал, скругляться, и через несколько мгновений лежал перед ней на снегу
обыкновенный серый валун. Она засмеялась: вот ведь сон какой удивительный!
И после этого стала нарочно искать встреч, чтобы посмотреть, как
превращаются люди в камни. Иногда и знакомые попадались, из Овчинки, что в
бражной на нее пялились... Так тех она никого не пропускала. Веселилась:
вот придет завтра в бражную, уставится снова, как сыч, а я смеяться буду,
вспоминать, как он камнем сделался. И входила во вкус: уже не просто
подходила, а кружила вокруг подолгу, мучила. Исчезала и снова появлялась -
оказывается, во сне и такое можно. Поначалу никто не разговаривал с ней, а
потом как будто узнавать стали: кричали - уйди, проклятая! сгинь, исчезни!
- а она еще больше веселилась. Другие умоляли: не губи, не убивай! Деньги
предлагали, драгоценности. Тогда она жалела: жаль, что во сне. А то бы
разбогатела... Этим, которые откупиться пытались, она в лицо хохотала. И
не кончался этот странный сон, а длился бесконечно. Ей уже и надоедать
стало, пыталась проснуться - да не выходит. Ну ничего, - утешала она себя.
- Любой сон рано или поздно кончается. И дальше шла, ища одиноких
путников. Почему-то ни женщины ей никогда не попадались (а жаль, иных бы
она с удовольствием в валуны обратила), ни те, что ходили по двое, по
трое.
А этот один шел. Незнакомый. Смуглый, нос с горбинкой. Она его давно
приметила, на выходе из ущелья, а когда снежные волки поужинать им
захотели, решила, что настало время вмешаться. Это ее добыча, а не волков.
И волки, учуяв ее, как обычно сбежали (нравилось ей, что во сне все дикие
звери ее боятся, даже скробберы - ворчат, но уходят), а она начала
морочить смуглому голову. Похрабрее он был, чем другие. Держался получше.
Конечно, она всяких видала, но с храбрыми играть интереснее. А он вдруг
кричит: "Ну, иди ко мне! Я знаю кто ты! Ты - дочка Верена!" Какой такой
Верен? Мать никогда ей про отца не рассказывала, только плакала иногда по
вечерам. И впервые за весь долгий свой сон пожалела она, что речи
лишилась: спросить бы, что этот смуглый знает. Но тут уже светать стало, и
пришлось торопиться: каждый раз опасалась она, что это уже настоящее утро,
и теперь-то она проснется. И пошла прямо на смуглого. Только видит - в
руке его нож, и готовится он убить себя. И - от неожиданности, что ли?
никогда раньше такого не было, - пожалела она его. Да и обидно стало: так
не честно, не убивать он себя должен, а камнем стать. Словом, прыгнула она
на него, за руку схватила - правда, ударить себя он успел, а потом вдруг
схватил ее за руку, крепко и больно, и - упал. А она глотнула морозного
утреннего воздуха, огляделась по сторонам, и поняла, что больше не спит...
Смел очнулся от того, что над самым его ухом кто-то повторял,
всхлипывая: "Холодно мне... Холодно..." Он открыл один глаз и опять
закрыл, зажмурил от солнца. Потом открыл оба и увидел, что над ним
склонилась незнакомая девушка, встав коленями прямо на снег. Он сел -
девица отпрянула. В груди болело. Смел отодвинул овчину, рубаху, посмотрел
на струйку запекшейся крови, потрогал. Больно. Видно, в ребро ножом
угодил. Ну ладно, пройдет... А это, стало быть, Невеста. Смел поглядел на
нее с любопытством и подумал: "Хо! Какая красивая..." Она, собрав лохмотья
в кулак на груди, тряслась мелкой дрожью и часто мигала до смерти
перепуганными глазами. Смел вяло помотал головой, приходя в себя, оперся
сжатыми кулаками о снег, стал вставать. Что-то впилось в ладонь. Он разжал
кулак: кольцо. Смел чуть было не бросил его в сугроб, но вспомнил,
удержался, спрятал в карман. Девица, поднявшись с колен, все так же
тряслась и смотрела на него испуганно и жалобно.
Смел огляделся. Метель улеглась, ослепительно сверкали под лучами
встающего солнца белые горы. Тишина была в мире. Тишина и покой. "Хорошо
бы сейчас баранинки Горлохватовской", - подумал Смел и стащил с себя
овчину. Встряхнув от налипшего снега, укутал ею девицу - та вздрогнула от
последнего приступа дрожи, и затихла, кутаясь и переступая босыми ногами.
Смел поглядел, вздохнул. Снова уселся на снег, разулся, отдал ей башмаки.
Достал из мешка свои старые штаны, - хорошо, не выкинул! - разорвал их, и
принялся мастерить себе на ноги что-то вроде обмоток. Закончив, бросил
взгляд на девицу. Она, неловко согнувшись, едва двигая закоченевшими
пальцами, пыталась завязать тесемки башмаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73