- Поглядеть хочу... Интересно.
- А убьют?
- Не убьют. Я на дерево залезу.
- Слушай, иди - не морочь голову. "На дерево"...
Последыш вздохнул, помолчал. Потом перевел разговор на другое:
- Ложку свою скоро до черенка сгрызешь...
Как всякий повар, Оковалок носил в специальной петле на поясе ложку,
которой пробовал готовящиеся блюда. От частого применения дерево быстро
щербатилось по краям - приходилось чуть ли не каждый месяц ложки менять,
что ужасно Оковалка раздражало. Он все собирался заказать себе инструмент
из чугунного дерева, да руки не доходили. Вот и сейчас на поясе у него
болталась ложка самого плачевного вида.
А у Последыша была шикарная серебряная ложка, каких в Поречье не
делали. Она досталась его прадеду-фельдмаршалу как трофей после войны с
эльмаранами и множество лет провалялась в его сундуке без дела. А когда на
свет появился правнук, фельдмаршал сделал широкий жест: подарил ему сей
экзотический предмет. Так что, совсем не случайно произнес Последыш
невинную на вид фразу:
- Ложку свою скоро до черенка сгрызешь...
Оковалок, и без того раздраженный, при этом замечании метнул на него
свирепый взгляд и принялся со злостью распихивать что-то в своем мешке. А
Последыш, будто не замечая этих грозовых признаков, неторопливо продолжил:
- Вот ты бы меня взял, а я бы тебе ложку свою подарил...
Нечего и говорить, что повар знал о существовании серебряной ложки.
Последыш даже приносил поглядеть. И теперь Оковалок сперва замер, а потом
поднял на Последыша недоверчивый взгляд:
- Врешь!
- Чтоб меня Смут одолел, - зарекся Последыш.
- М-м... - Оковалок задумался. А когда поднялся, то заметно
повеселел: - А ну, пошли.
В маленьком темном чулане он откопал круглый поварской колпак и
выкинул его Последышу: "Померь!" Следом появились куртка, штаны на лямках
- полное поварское обмундирование, включая пояс с нашитой на него
петелькой для ложки. "Ну как?" - "Великовато..." - "Ничего, сойдет.
Назначаю тебя поваренком! А будешь высовываться - нос оторву", - Оковалок
сунул в петельку на поясе Последыша свою обгрызенную ложку и весело
подмигнул. Возможность заполучить серебряный инструмент примирила
добродушного повара с неудобствами военного времени.
Первый день похода прошел безоблачно и приятно. Последыш то ехал в
телеге, устроившись среди кухонной утвари, то спрыгивал, чтобы размять
ноги и поговорить о том о сем с Оковалком. Но стоянках он честно суетился,
чистил лук и картошку, поддерживал огонь, мыл посуду. Мгновеньями
накатывали тревога и стыд: как там мать? Что думает? Ведь пропал, не
сказавшись. Но отмахивался - ничего, пусть... Он же вернется. Вот только
насолит прадеду за свои синяки - и домой. Завтра же. Даже ждать не станет,
что получится. А матери можно наврать, как будто пацаны на рыбалку
сманили, на Зеленое озеро.
Неотступно соблюдал Последыш свое правило - быть незаметным. Никто не
обращал на него внимания, даже знакомые не узнавали в поварской одежде. Но
когда приходили кушать бравые офицеры (а среди них - и отец его), Последыш
уходил подальше, прятался за деревьями или в кустах. Как точно выразился
Оковалок, "не высовывался". Ничего-ничего, - посмеивался про себя
поваренок, отсиживаясь в укромном месте, - я вам такую кашу заварю...
Ночью, как только Оковалок заснул, он встал. Таясь, проскользнул по
спящему стану туда, где грелись у костерка приставленные к пушке часовые.
Незаметно прошмыгнул к телеге и твердой рукой подложил в ступицу колеса
тонкое, крепкое полукольцо серпокола с острым как бритва внутренним краем.
...А назавтра началось что-то смутное. Выступили обычным порядком, но
далеко уйти не успели: ровное движение сбилось, нарушилось и сошло на нет.
Сопровождалось это невнятным шумом и криками где-то впереди, в головке
отряда. Туда постепенно стянулось все войско, и Смел, подходя, по охам и
ахам понял, что дело плохо. А увидев, и сам присвистнул: у телеги
отломилось заднее левое колесо, пушка, опрокинувшись, валялась на дороге,
и творилось вокруг такое...
Молодой доминат, сидя на белом коне, безмолвно переводил потрясенный
взгляд со сломанного колеса на пушку, потом на фельдмаршала, и снова на
колесо. Нехорош был вид фельдмаршала: лицо серовато-бледное, белки
налились кровью, губы дергались. Фельдмаршал, как заведенный, повторял
через равные промежутки времени лишь одно слово: "Н-ну?" Вопрос этот он
направлял бравому усатому капитану, который руководил накануне погрузкой,
а в настоящий момент ползал на карачках вокруг завалившегося угла телеги,
высматривая что-то в пыли, и на каждое фельдмаршальское "н-ну?" по-собачьи
вскидывал преданные глаза: "Сей же час!" А рядом, в сторонке, стояли
сумрачные, решительные мордовороты из сотни дворцовой стражи, готовые
схватить любого, кого укажут.
Эта тягостная сцена разрешилась победным воплем усатого капитана. Не
вставая с колен, он разогнулся и показал одновременно фельдмаршалу и
доминату что-то тоненькое, изогнутое: "Вот! Вот!" Смел услышал, как за
спиной у него кто-то изумленно выдохнул: "Серпокол!" Он обернулся, спросил
вполголоса: "А что это?" - "Да камешек такой, дети балуются..." - "Ах,
дети..." - пробормотал Смел, чувствуя, как неизвестно с чего вдруг
съежилось сердце.
Капитан между тем все так же на коленях подошел (или подполз?) к
фельдмаршалу и протянул ему обломок серпокола: "Вот. Подложили".
Фельдмаршал взял обломок на ладонь и долго-долго глядел, уставившись.
К лицу его вернулся обычный цвет, губы подергались еще, подергались - и
закрепились. Наконец он поднял глаза и прозвучал его грубый глухой голос.
Слова изо рта его выпадали как из-под топора чурки: "Всех часовых. Сюда".
Сейчас же сумрачные мордовороты зашевелились, нырнули в толпу и
удивительно быстро вытолкнули к фельдмаршалу восьмерых солдат - все четыре
смены, стоявшие той ночью у пушки. Они, бедные, даже испугаться не успели,
удивились только - куда это их тащат? Хотя, догадались, конечно, что не за
пряником. А вот как прошелся перед ними фельдмаршал горбатой походкой, как
глянул на каждого потусторонним взглядом, едва пробивающимся к жизни через
муть зрачков - тут-то их жуть настоящая и взяла: не докричишься до такого
и пощады не допросишься.
В то время, как проходил фельдмаршал перед виновными, улегся гул над
растревоженным войском: все ждали, что скажет он. А он остановился,
протянул на ладони обломок серпокола и забухал изнутри себя обрубками:
- Видели, псы черные?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73