– Кроме того, у нас нет доказательств того, что русские вовлечены в эту историю до такой степени, как считаете вы.
Макоумер нахмурился:
– Может быть, мне самому следует слетать в Южный Ливан, чтобы убедиться своими глазами?
– Как интересно! – рассмеялся Эстерхаас.
Макоумер резко повернулся к нему.
– Это вполне серьезное предложение. Если вы его принимаете, я могу устроить все за пару часов.
Эстерхаас побледнел:
– Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят!
– Такая возможность всегда существует, – внезапная перемена в настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы – как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо – в такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, – он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и в то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. – Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были гораздо важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских в международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо?
Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес:
– Похоже, вы уверены в том, что говорите.
– Я верь в факты. А вы?
Эстерхаас глянул в окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочных аппаратов.
– До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... – Он повернулся к Макоумеру. – Честно говоря, вся эта история мне очень не нравится.
– Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, – Макоумер придвинулся поближе. – Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю.
– Понятно.
Макоумеру не понравилась интонация, с которой произнес это слово Эстерхаас.
– Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу же.
Эстерхаас покачал головой:
– За тридцать с лишним лет в политике я утратил способность обижаться. Понятно – занятие не для тонкокожих.
Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении?
Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик – теперь в нем появилось нечто профессорское.
– Как ужасно то, что случилось с сенатором Берки, – сказал он вполне будничным тоном. – В его возрасте, и погибнуть так дико!
– Не надо играть со мной в такие игры! – Эстерхаас разозлился. – Роланд звонил мне за день до смерти. Рассказал о принятом им решении. Совершенно очевидно, что его убил не какой-то налетчик, хотя полиции Чикаго и удалось себя в этом убедить.
– Но ведь вполне может быть, что полиция права!
Сенатор резко остановился:
– Слушайте, со мной подобная тактика не проходит! Если вы полагаете, что можете запугать меня напоминанием о том, что случилось с Берки, вы глубоко заблуждаетесь. Он сглупил – вместо того чтобы обдумывать свое решение то так, то эдак, он должен был сразу же начать действовать. Тогда он был бы жив и по сей день.
– Ну, если вам нравится так думать, ваше право. И, конечно же, я и не пытался запугивать вас, Харлан. Что вы! Я ни на секунду не стал бы вас недооценивать: вы можете быть столь же опасны, как и могущественны. Именно поэтому я к вам и обратился, – теперь Макоумер был само очарование. – Я слишком глубоко вас уважаю, сенатор.
Эстерхаас кивнул.
– Вы же понимаете, я прагматик. И всегда успеваю разглядеть начертанные на стенах письмена. На мой взгляд, у вас также верный подход в действительности. Наша страна вот уже десять лет беспомощно барахтается в море международной политики. Черт побери, я хорошо знаю об этом и сражаюсь с этим изо всех сил. Но пока что битву мы проигрываем, поскольку на ключевых постах слишком мало людей, разделяющих наши взгляды. И все же теперь у нас появился шанс. Этот шанс дали нашей стране вы, и я восхищен вами, – он потер подбородок. – И все же я прошу вас не идти мне наперекор. Если лошадь, которую вы мне предоставили, начнет брыкаться, я просто сменю лошадь. Такова уж моя манера вести дела.
– Именно это я в вас и ценю, Харлан. И понимаю, почему вы сделали сейчас такое заявление.
Они прошли мимо картины Лихтенштейна, которого Макоумер всегда терпеть не мог.
– А как семья, Харлан?
– Все отлично, – Эстерхаас расслабился: последний этап сделки был завершен. – Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую степень, – он хихикнул. – Представляете? В ее-то возрасте!
– Учиться никогда не поздно, – назидательным тоном произнес Макоумер. – А ваша красавица-дочь Эми?
– Свет моих очей? – Эстерхаас расцвел в улыбке. – Она – лучшая в своем классе в Стэмфорде. Единственное, о чем я жалею, так это что мы с Барбарой теперь редко ее видим.
Макоумер остановился перед очередной скульптурой своего любимого Бранкузи. Сколько же в его линиях было чувственности и страсти!
– Харлан, вы не находите, что Бранкузи – настоящий гений? – И, не меняя тона, добавил: – У меня есть пленки, на которых снята Эми.
– Что? – Эстерхаасу показалось сначала, что он что-то не расслышал. – Вы сказали – пленки?
– Да, – теперь Макоумер говорил медленно и внятно. – Пленки, на которых заснята ваша дочь. У нее есть любовница. Женщина. Они считают подобные сексуальные отношения жестом «презрения к капиталистической действительности», эдаким революционным актом.
– Что?! – заорал сенатор, лицо его сделалось пунцовым. Макоумер схватил его за руку, чтобы утихомирить. – Я в это не верю!
Макоумер достал цветной снимок:
– Вот, пожалуйста, один из кадров. – Их множество.
Рука Эстерхааса дрожала. Он держал фотографию за краешек, будто боялся заразиться.
– О, Боже, – простонал он, глядя на свой позор и ужас. – Барбара не перенесет этого, – он говорил как бы про себя.
– Я вас понимаю, – Макоумер взял у него из рук фотографию, отошел в угол, склонился над урной и поджег, чиркнув золотой зажигалкой. Подождал, пока снимок превратится в пепел, потом вернулся к застывшему в той же позе Эстерхаасу.
– Но Барбара не узнает об этом. И никто не узнает. По крайней мере, от меня, Харлан. Я хочу, чтобы вы это поняли. Не от меня.
– Я думаю, что... – Сенатор медленно возвращался к действительности, – .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218