– Делегаты, – его низкий раскатистый баритон звучал спокойно и уверенно, – верные республиканцы, сограждане, – он поднял голову и устремил взгляд на море сияющих лиц, – соотечественники! Мы разрываем цепи, которыми скована наша экономика! Мы покончим с чудовищной девятипроцентной безработицей! Мы не можем больше мириться с падением нашего уровня жизни! Сегодня Америка начинает свой путь к процветанию и безопасности, это будет нелегкий путь, но он приведет нас в тот мир, который по праву должен принадлежать Америке!
Все как один встали, раздались возгласы одобрения и поддержки. Впитывая мощный энергетический заряд, который шел к нему из зала, Готтшалк вдруг подумал о президенте Линкольне, чья гигантская колеблющаяся тень словно поднялась над Потомаком, осеняя всю страну. Вот что такое подлинное величие, понял наконец Готтшалк, и с достоинством принял на плечи его ношу.
* * *
В руинах его сердца теперь поселились звуки. То были пронзительные крики птиц, мягкие, почти неслышные шаги хищников и хрип его собственных, разрывающихся от нестерпимой боли легких.
Плотно прижатый к плечу АК-47 изрыгал короткие точные очереди, ствол его раскалился и матово светился. Воздух визжал, словно перепуганные птицы, стаей снимающиеся с вершин деревьев, – собственно, это и были крики птиц, а среди деревьев мелькали размытые кляксы обезьян, которые, размахивая хвостами, большими прыжками уносились прочь.
Киеу не смог бы сказать, сколько же солдат Тола он убил в тот день. И даже в удобном кресле «Боинга-747» заботливо укрытому пледом Киеу снилось, что он по-прежнему в Кампучии. Красивое лицо его озаряла улыбка, стюардесса не сводила с него глаз, и какое имело значение, скольких он убил в тот день? Он проснулся, и перед ним промелькнули все они, словно искры из сопла низко летящего истребителя, и мгновенно, как искры, исчезли в темном небе. Много, очень много было этих искр.
Вернувшись в дом на Греймерси-парк, он лаконично, не дрогнув лицом, доложил встревоженному отцу о результатах операции. Но и тогда Киеу не смог бы сказать сколько красных кхмеров он убил. Сколько Черных Сердец.
Чет Кмау.
Они заплатили за все, что он не сумел сделать для своей семьи. Они заплатили за беспамятство матери, за исчезновение младших брата и сестры. И за чудовищную смерть Малис они тоже заплатили.
Но убийства не могли погасить пламя вины, которое росло в нем, словно вирус неизбежной смертельной болезни. Апсара по-прежнему исполняла свой астральный танец, но теперь она стала обезглавленным демоном; вся забрызганная кровью, она танцевала и танцевала, а тонкие пальцы ее плели вязь, рассказывали печальную повесть о доходном деле куртизанки.
Когда он приехал на Кристофер-стрит, начался дождь – где-нибудь за городом его мелкие, почти невесомые капли несли бы в себе запахи гвоздики и свежескошенной травы, но здесь, среди мрачных зданий, это была просто вода, грязная как и эти здания, на фасадах которых она оставляла темные подтеки и орошала слезами пыльные щеки окон.
Киеу отрешенно следил за тем, как на стеклянной панели парадной двери ширится темное пятно. Он вошел в плохо освещенный вестибюль и нажал кнопку звонка квартиры на девятом этаже. Подождав пятнадцать секунд, позвонил еще раз. Никто не отвечал, и Киеу занялся замком двери на лестницу – шел восьмой час вечера и можно было не торопиться, маловероятно, чтобы в такое время ему помешали входящие и выходящие жильцы.
Секунд через двадцать в механизме замка раздался резкий щелчок, и в ту же секунду Киеу услышал, как распахнулась за его спиной входная дверь. Он повернул ручку и, запустив левую руку в карман, где лежали ключи, проскользнул в коридор.
Как истинный житель Нью-Йорка, он и не подумал придержать закрывающуюся дверь и, не оглядываясь на шедшего за ним, двинулся по коридору. Никто не должен видеть его лица, пусть лучше тот, кто шел следом, считает его обыкновенным хамом.
Он быстрым шагом миновал лифт и начал подниматься по лестнице, давая понять вошедшему, что живет на одном из нижних этажей.
Киеу медленно поднимался по ступеням, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. С тихим гудением тронулся лифт. Киеу чуть ускорил шаг.
Наконец он очутился на площадке девятого этажа. Одна из ламп не горела, и потому примерно треть коридора тонула в тени. Он повернул налево, дошел до конца коридора и осторожно открыл замок. Киеу оказался в маленьком холле и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Он замер, прислушиваясь в тишине. В квартире никого не было. Пора приступать к работе.
* * *
В то время, когда Киеу возился с входным замком, Луис Ричтер уже закрыл кран и медленно погружался в обжигающую воду. По привычке он оставил дверь в ванную слегка приоткрытой – он делал так даже при жизни жены. Он никогда не любил полного уединения.
Мышцы медленно расслаблялись, словно оттаивали. В такие моменты боль немного отступала, и мысль о конце не казалась такой уж страшной. Просто с каждым разом это облачко подплывало все ближе и ближе, как желанный сон. Но что есть сон? – размышлял Луис Ричтер. Кажется, какой-то философ задавался тем же вопросом. Ничего, подумал он, очень скоро я найду на него ответ.
Но сначала надо узнать, что именно Трейси сумел выяснить в Гонконге. По правде говоря, Луис начинал волноваться. Трейси уже пора бы дать о себе знать – с его отъезда прошла почти неделя.
Он закрыл глаза, и в театре его сознания начался спектакль, где главными действующими лицами были родные. Чего же он хотел от жизни, когда был в возрасте сына? Во всяком случае, никаких глобальных целей он перед собой не ставил, как никогда не стремился к богатству и власти. Опыт – вот что, пожалуй, можно было бы назвать целью всей его жизни.
И потому в мире миниатюрных взрывательных устройств огромной мощности, в мире таком же крохотном, как и его продукция, он вот уже больше тридцати лет был ведущим специалистом. Никто не мог сравниться с ним, он это знал. Даже сегодня. Ни Поппандрасу в Афинах, ни Минтер в Мюнхене, ни Олстад в Антверпене, ни Тайне в Паране, ни даже Мицо в Гонконге. Для создания прототипа все они так или иначе обращались к нему, и только потом, уже на стадии изготовления реального устройства, каждый из них вносил свои штрихи, как правило, штрихи весьма точные и талантливые, но все же не более чем штрихи.
Вот почему и Фонд обратился именно к нему. За те годы, что Луис Ричтер знал Директора – интересно, существует хоть один человек, который может похвастаться тем, что «знает» его? – он, как ему казалось, сумел понять особенность этого человека. Его требования к операциям, имевшие не только чисто физический, но и интеллектуальный аспект, были невыполнимыми для любого обычного правительственного агента, за которым обычно осуществляли надзор всевозможные комитеты и честолюбивые бюрократы и политики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218