Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям становится темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.
Точнее, к тому, что от нее осталось.
Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили несколько поколений: микроскопический срез общества со своим собственным монахом.
Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные шесты, на которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь побывали хищники: на молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только джунгли.
Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего солнца. Он нагнулся и поднял с земли череп. Судя по толщине костей, женский. Его пересекали трещины, одна глазная впадина была раскрошена.
В двух шагах от этого черепа лежал еще один, поменьше. Череп ребенка. Киеу присел на корточки, взял череп в руки. Ребенку было не более четырех-пяти лет, и он ни для кого не мог представлять опасности. Вокруг стонали джунгли, они словно предупреждали, что люди больше могут не рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма и бесконечный топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости к людям. И вот теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками у священных вод Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.
Длинные пальцы Киеу осторожно погладили череп: под этими тоненькими костями мог пылать праведный революционный гнев. Фанатизм красных кхмеров обрушил на страну жестокую плеть вторгнувшихся вьетнамцев. Когда-то Киеу верил, что между их народами возможен мир, такой мир был бы залогом того, что Кампучия выживет. Но как говорил Сам, это была позиция Сианука, а, значит, позиция слабая и беспомощная.
Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама. Он попал под влияние Рене с его лживыми обещаниями свободы, которая в действительности оборачивалась полнейшей несвободой. Очень многие соблазнились этой идеей, – Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но на самом-то деле все они жаждали власти – страсть, с которой они к ней рвались, ослепила их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания всего и вся. Для достижения их целей следовало напрочь уничтожить историю кхмеров, сделать так, словно ее никогда не было.
Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как они могли? Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского ребенка. Поглядите, во что превратилась ваша мечта, вы видите? Страну захватили юоны, они вырезают нас точно так же, как делали это раньше. Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.
Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже не притронулся к бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над головой его зависли челюсти хищников, их желтые клыки зловеще сверкали, словно звезды на безоблачном ночном небе.
Комната была пуста: дощатый пол и стены, которых он не видел, но знал, что они есть. А в центре возвышалось прямоугольное сооружение, покрытое темной тканью, длинные концы которой трепыхали, будто флаги на ветру. Постель или алтарь? Мысли путались, громоздились и вскоре исчезли.
Увенчивал сооружение какой-то вытянутый предмет – он подошел ближе и понял, что это человек... Женщина. Она шевельнулась, и Киеу прищурился, чтобы получше разглядеть ее. Тело женщины сводили судороги, она извивалась в конвульсиях. Ее движения показались ему очень эротическими, в них было что-то первобытное, необузданное.
Малис. Это была Малис!
Бедра ее раскачивались, она медленно развела ноги и кончиками изящных тонких пальцев провела по молочно белой коже ног. Пальцы неторопливо двигались вдоль ягодиц, по узкой талии и наконец легли на затвердевшие соски. Киеу овладело безумное желание. Она продолжала ласкать свою грудь, глаза ее были полузакрыты, она слегка постанывала от желания. Между губ появился розовый кончик языка и губы увлажнились. Она призывно приоткрыла рот.
Затем руки ее скользнули вниз, к основанию живота – она приподняла бедра, и пальцы ее сомкнулись в темном треугольнике между ног. Она глубоко вздохнула, груди ее затрепетали.
Наблюдая за ней, Киеу чувствовал, что мозг его пылает. Вот и пришло мое время, думал он. Теперь она будет моей. Я овладею ею. Я возьму ее, сольюсь с ней, она будет стонать от удовольствия, когда почувствует в себе мое семя.
Эрекция его была такой сильной, что Киеу даже ощутил что-то вроде боли. Он медленно двинулся к ней, и это переключение на иной род активности лишь усилило тот шок, который на него обрушился.
Он был уже совсем близко, когда понял, что ошибся. Ошибся страшно и непростительно. То, что он принял за проявление страсти и желания, было просто реакцией на боль, руки ее не трепетали от предвкушения наслаждения, а защищали самые уязвимые места.
Над ней склонился рослый мускулистый юон, ненавистный вьетнамский завоеватель. Он крепко сжимал Малис, но она продолжала бороться с ним. Она кусала и царапала его, и насильник высвободил одну руку и изо всех сил ударил Малис кулаком между ног. От пронизавшей тело боли ее едва не вырвало, но вьетнамец зажал ей рот. Ей ничего не оставалось делать, как только проглотить подступивший к горлу ком.
Теперь в свободной руке юона появился нож, лезвие его было черным, как безлунная ночь, ужасным. Лезвие было обращено к Малис, юон нагнулся над ней и несколько раз со звериной силой ударил головой о покрытое тканью сооружение.
Клинок по широкой дуге, как стервятник на добычу, обрушился на Малис. Удар пришелся в основание черепа, плоть лопнула, как кожура спелого апельсина.
Брат и сестра резко дернулись, словно удар ножа одновременно поразил их обоих. Заревев от ярости, Киеу бросился вперед, но в этот момент юон занес руку для следующего удара. Киеу уже почти схватил вьетнамца за запястье, но пальцы его сомкнулись в пустоте...
Задыхаясь и обливаясь холодным потом он стоял и смотрел, как черный клинок со свистом рванулся к лицу Малис. Этот удар был еще сильнее, хрустнули лицевые кости, послышался треск рвущейся кожи, тонкие лоскуты которой упали к ногам юона.
Снова и снова вьетнамский солдат вонзал свой нож в Малис, и вскоре еще вздрагивающее кровавое месиво перестало быть похожим на сестру Киеу.
Упав на колени, он заплакал. Он ничего не смог бы сделать для ее спасения. Он бросил ее, пренебрег ею. Это произошло, когда он, вдохновленный примером Сама, покинул Пномпень и присоединился к ее величеству революции против капиталистических агрессоров с Запада и неверных юонов. Он строил свободную Кампучию. Он ушел ради того, чтобы ее схватили вьетнамцы, чтобы ее пытали, насиловали всем батальоном и потом медленно и жестоко убили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218