Барки пересекли южную границу Кентосани, и вдоль берегов потянулись зеленые возделываемые земли. Запах речных тростников смешивался с густым ароматом весенней почвы и пряным дыханием деревьев нгатти.
Храмовые башни остались позади; Мара погрузилась в блаженную полудремоту, положив голову на колени Кевина.
Ее вывел из этого состояния возглас с берега:
— Акома!
С носа передовой барки отозвался Люджан; слуги сразу же начали указывать друг другу на скопление шатров у берега. Там раскинулся военный лагерь внушительных размеров, и на самом высоком шесте развевалось зеленое знамя с эмблемой Акомы — изображением птицы шетра. По сигналу Мары кормчий взял курс на песчаную косу, и к тому времени, когда барка достигла отмели, тысяча солдат Акомы уже ждала возможности приветствовать свою хозяйку. Мару удивила их многочисленность, и у нее перехватило горло от волнения. Десять лет тому назад, когда к ней перешла мантия правящей госпожи, зеленые доспехи Акомы носили всего лишь тридцать семь воинов…
Когда Кевин помог хозяйке выбраться из паланкина на твердую землю, ей отсалютовали и поклонились три сотника:
— Добро пожаловать, властительница Мара!
Воины были искренне обрадованы тем, что видят госпожу. Трое офицеров выровняли строй и провели Мару вдоль рядов до тенистого навеса командного шатра.
Там ожидал Кейок; он опирался на костыль, но голову держал высоко. Он сумел церемонно поклониться и произнес:
— Госпожа, наши сердца наполняются радостью, когда мы видим тебя.
Борясь с подступающими слезами, Мара ответила:
— И мое сердце поет, когда я вижу тебя, милый мой боевой товарищ.
Кейок поклонился, растаяв от такого доброго обращения, и посторонился, чтобы она могла войти и удобно устроиться для отдыха среди подушек, разложенных на толстых коврах. Кевин опустился рядом с ней на колени. Здоровой рукой он растер ей спину, ощущая, что напряжение, накопившееся в дороге, покидает его любимую, уступая место благодатной расслабленности.
Стоя у входа, Кейок видел, как разливается по лицу госпожи выражение спокойствия и умиротворенности. Но, так же как при властителе Седзу, он зорко примечал все, что делалось вокруг. И когда к шатру приблизился Люджан в сопровождении Аракаси, сотника Кенджи и немногих воинов, уцелевших после ночи окровавленных мечей и способных передвигаться на собственных ногах, Кейок, улыбнувшись собственным мыслям, поднял руку, преграждая им путь.
— Военачальник, — сказал прежний обладатель этого звания, — если мне дозволено высказать свое мнение… Бывают такие случаи, когда дела могут и подождать. Вернись к госпоже поутру.
Люджан доверился опыту Кейока и позвал других, Чтобы пустить по кругу кувшины с квайетовым пивом.
А внутри прохладного шатра Кевин вопросительно взглянул на старого воина, который ободряюще кивнул, а затем освободил завязки, удерживающие входной занавес. Полотнища занавеса упали и сомкнулись. Оказавшись теперь снаружи шатра, Кейок стоял под открытым небом, освещенный яркими солнечными лучами. Его резкие черты оставались бесстрастными, но в глазах светилась гордость за возлюбленного женщины, дороже которой для него не было никого на свете.
От гонца, которого раньше прислал Аракаси, Кейок уже знал, сколь многим Акома обязана Кевину, его неустрашимости и искусству владения мечом. Сейчас, когда никто не мог видеть Кейока, его суровое лицо потеплело. Ну и дела, размышлял он, да разве мог он хотя бы вообразить, что доживет до такого дня, когда будет благодарить судьбу за наглое бесстрашие этого рыжего варвара?
***
Вечерние тени застилали мраком большой зал дворца Минванаби в тот час, когда вернулся Тасайо. На нем все еще были доспехи, в которых он проделал путь вверх по реке; единственной уступкой формальностям был шелковый офицерский плащ, наброшенный на плечи.
Пройдя через широкий главный вход, он удостоверился, что зал набит битком. Для встречи хозяина здесь собрались не только его домочадцы, но и все до единого родственники (включая самых дальних) и вассалы. Тасайо прошествовал между их притихшими рядами, словно в зале никого не было, кроме его самого. Лишь поднявшись на возвышение, он остановился, повернулся и соизволил заметить присутствие всех прочих.
Инкомо выступил вперед со словами приветствия:
— Возвращение нашего господина наполняет радостью сердца всех Минванаби.
Тасайо ответил коротким кивком. Как всегда, не склонный попусту тратить слова, властитель Минванаби обратил на своего советника холодный взгляд:
— Жрецы готовы?
— Как ты повелел, господин, — доложил Инкомо. Взгляд, которым Тасайо обвел зал, мог показаться беглым, но от него не ускользнуло ни одно новшество в убранстве огромного чертога — ни черно-оранжевые подушки, украшающие помост, ни ковер, сшитый из шкур саркатов, ни резной столик из костей харулта. Удовлетворенный тем, что от времен правления Десио здесь ничего не осталось, Тасайо вынул из ножен древний стальной меч династии Минванаби, положил его к себе на колени и застыл в неподвижности.
Последовала тяжелая пауза, и с некоторым опозданием Инкомо сообразил, что именно от него ожидаются какие-то действия и хозяин не намерен ничего ему подсказывать. В отличие от Десио, который считал необходимым лично управлять самыми ничтожными делами, Тасайо просто рассчитывал на неукоснительное исполнение своих приказов. Первый советник дома Минванаби жестом подал знак к началу церемонии.
К помосту приблизились двое жрецов: один — в красном плаще и в маске смерти на лице — из храма Туракаму, и второй — в белых одеждах с длинными рукавами — из храма Джурана Справедливого. Каждый произнес нараспев благословение от бога, которому служил. За этим не последовало никаких жертвоприношений и никаких впечатляющих ритуалов, до которых таким охотником был Десио.
Жрец Джурана зажег свечу в знак верности и постоянства и оставил ее гореть в подставке, сплетенной из стеблей тростника, что должно было символизировать бренность человеческого существования пред лицом его бога. Жрец бога смерти не исполнял танцев и не свистел в свисток. Он также не просил своего бога о благоволении. Вместо всего этого он твердыми шагами поднялся по ступеням к помосту и холодным тоном возвестил, что обещанное жертвоприношение до сих пор остается невыполненным.
— Клятва, принесенная на крови от имени дома Минванаби, — сухо напомнил он, — гласит: семья Акома погибнет во имя бога Туракаму, порукой чему должны стать жизни членов семьи Минванаби. Кто возложит на себя мантию правителя, тот обязан принять на себя также и эту обязанность.
Тасайо ответил кратко:
— Я признаю наш долг перед Красным богом. Моя рука на этом мече — подтверждение сказанному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219