— Тогда императору осталось бы лишь прибыть в Высший Совет и огласить там свои мирные предложения, а у Стратега не хватило бы силенок, чтобы ему воспрепятствовать. Очень ловко сработано. — Кевин восхищенно свистнул. — Ваш Ичиндар — весьма толковый юноша.
Аракаси что-то прикидывал в уме.
— Не думаю, что наш император — даже при таком повороте событий — пошел бы на открытое противостояние со Стратегом… если бы не имел в запасе силы, к которой мог воззвать.
Глаза Кевина широко раскрылись:
— Маги!
Мара кивнула:
— У Альмеко были свои «любимчики», и чтобы их обезвредить, Ичиндару понадобились бы союзники. — Обернувшись к Аракаси, она распорядилась:
— Ступай, поговори со своими агентами. Выясни, если сумеешь, кто из Всемогущих мог быть вовлечен в эту игру. Поинтересуйся, нет ли у кого-нибудь из них особо тесных связей с любым членом Синего Колеса, особенно с домом Шиндзаваи. Похоже на то, что именно они заправляют всем происходящим.
Когда мастер тайного знания откланялся и удалился, Мара прищурилась, словно вглядывалась куда-то в даль с головокружительной высоты.
— Близятся великие перемены, я это чувствую, — сказала она. — Но очень трудно овладеть инициативой, когда плаваешь в луже чоки.
— Смотря какой инициативой, — возразил Кевин и кольцом сильных рук загородил ее от опасностей жестокого мира.
***
Громы и молнии Миламбера не привели ни к каким разительным переменам. Когда вода в реке начала прибывать и наладилось судоходство, Мара получила от властителя Кеды сообщение, что ее условия аренды складов приняты. Разрушение ряда портовых сооружений в Кентосани не оставило ему других возможностей, а первая партия зерна, доставленная на рынок во время паводка, награждалась особым призом. Властитель Андеро уступил ей голос дома Кеда при минимуме гарантий: поскольку вызов на собрание Высшего Совета так и не состоялся, такое обещание имело сомнительную ценность.
Однако Мара послала гонца с подтверждением заключенной сделки. Любое обещание было лучше, чем вообще никакого обязательства, а из сообщений, доставляемых мастером тайного знания, стало известно, что властители, не озабоченные извлечением торговой выгоды из преимуществ момента, были крайне недовольны политикой императора. Мир, говорили они, это акт малодушия, а боги не жалуют слабых народов.
Затем новости потекли плотным потоком. Мара провела в совещании с Аракаси еще одно утро, тогда как Кевин дремал в саду под сенью дерева. Поэтому он лишь позже, когда поступило официальное уведомление, узнал, что Свет Небес отправился в Равнинный Город с намерением пересечь Бездну и провести переговоры о мире с монархом Королевства Островов — королем по имени Лиам.
При упоминании этого мидкемийского имени Кевин вскочил:
— Лиам!
— Король Лиам, — повторила Мара, похлопав по пергаменту, доставленному имперским посланцем. — Так это здесь написано рукою личного писца императора.
— Но ведь Лиам — сын лорда Боуррика, — вспомнил Кевин. — Если он сейчас король, это может означать лишь одно: король Родрик, принц Эрланд Крондорский и сам Боуррик — все они мертвы.
— Что ты знаешь про короля Лиама? — спросила Мара, выбрав одно из сидений рядом с ним.
— Я не очень хорошо его знаю, — признался Кевин. — В детстве мы как-то играли вместе. Я помню только, что это был рослый и смешливый белобрысый мальчишка. С лордом Боурриком я однажды встречался на военном совете.
Он замолчал, настигнутый вихрем воспоминаний о родине. Потом любопытство пересилило, и он попросил разрешения прочесть полученный документ. Уразумев смысл послания, Кевин с кривой усмешкой отметил, что император, очевидно, не представляет себе путешествия без половины знатных персон империи. Согласно приказу, в почетный эскорт Света Небес должны входить предводители пяти Великих Кланов и старшие сыновья половины других властителей.
— Заложники… — Мидкемиец предпочитал называть вещи своими именами. — Властители вряд ли нарушат эдикт и затеют тут кровопролитие, пока их наследники пребывают в полевом войске императора. — Внезапно арена политики померкла перед мысленным взором Кевина. Закрыв глаза, он попытался вызвать в воображении образ юноши с каштановыми волосами, одетого в сверкающие доспехи и сидящего за столом напротив другого юноши — Лиама, сына Боуррика… и, как удар в сердце, его пронзила мысль о том, сколько же времени прошло. В его отсутствие продолжалась война и гибли люди. Он даже не знал, живы ли его отец и братья, и далеко не каждый день даже вспоминал о них.
И сейчас, сидя в прекрасном саду посреди чужих цветов, рядом с женщиной из страны, нравы которой часто казались невообразимо жестокими, Кевин, третий сын барона Занна, глубоко вздохнул, пытаясь определить: кто же такой он сам?
— Но зачем Ичиндару туда отправляться собственной персоной? — размышляла Мара, не подозревая о сумятице чувств своего возлюбленного. — Такой риск для нашего Света Небес!
— А что ж, по-твоему, наш король должен сам явиться сюда? После того как ваша солдатня опустошала его владения в течение девяти лет? «Забудьте, ваше величество, что мы жгли ваши города. Просто шагните через эти Врата в наш мир!» — так, что ли? Ну уж нет! Вспомни, этот король был боевым офицером в армии своего отца почти с самого начала войны. Он знает, с кем имеет дело. Доверие будет весьма редким товаром в Королевстве, пока ваши господа не заслужат его.
Мара не могла не признать его правоту.
— Из твоих слов можно сделать вывод, что мы скорей достойны недоверия.
Такое хладнокровие больно уязвило Кевина главным образом потому, что он ожидал возражений. Он засмеялся холодным и горьким смехом:
— Я люблю тебя больше жизни, Мара из Акомы, но я тут один такой. Тысячи моих земляков встречаются с людьми Келевана лишь на поле боя и видят в них только врагов, которые вторглись на нашу родину ради кровавого захвата. Все это не сулит легкого мира.
Мара нахмурилась:
— Ты хочешь сказать, что от Ичиндара потребуют возврата земель, завоеванных Имперским Стратегом?
Кевин снова рассмеялся:
— Эх вы, цурани… Вы верите, что все мыслят так же, как вы. Разумеется, король потребует, чтобы вы убрались. Вы захватчики. Вы чужаки. Вам нечего делать на мидкемийской стороне Коридора.
Не скрывая желчной иронии, Кевин взглянул Маре в лицо. У нее в глазах он прочел тревогу и даже боль, но сильнее всего в ней говорила забота о нем. Вот такая она была. Она не разделяла его понятий о жестокости; она никогда не могла догадаться, чего ему стоило просить об уступках, которые создавали для Патрика и его сотоварищей-невольников лишь самые необходимые условия для мало-мальски сносного существования. Душа Кевина разрывалась между безмерной любовью и врожденным чувством справедливости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219