– Я вижу, вы, милочка, понимаете толк в украшениях. Вот редкостная вещица, каких в наше время не сыщешь, на ней цветы вырезаны – но это не просто цветы, это язык цветов! – здесь, смотрите, молодой человек, клематис, утёсник, анютины глазки, а всё вместе означает – «Душевная краса», «Долгая привязанность» и «Мыслей вы моих предмет». Купите для вашей дамы, чай, получше старых волос будет.
Роланд изобразил раздумье. Старушка, не слезая со стула, внезапно потянулась к зелёному платку Мод, который стягивал её волосы сложной повязкой.
– О, я вижу, у вас у самой есть знатная брошь – такие редко встретишь! – сдаётся мне, это работа той мастерской, что Исаак Гринберг завёл в Бакстергейте, – те янтари по всей Европе королевам да принцессам рассылали. Как бы мне получше эту брошь разглядеть, уважьте, сделайте милость…
Мод поднесла руки к повязке и не знала, то ли ей отстегнуть одну брошь, то ли прежде обнажить голову. Затем, с некоторой неловкостью, она сперва стащила повязку-платок с головы и положила на прилавок, потом, разнимая хитрые витки ткани, отстегнула брошь, чёрную, крупную, выпуклую, и подала старушке. Та поспешила к окну и поднесла вещицу к свету, сочившемуся сквозь пыльное стекло.
Роланд смотрел на Мод. В этом свете, отбиравшем цвет у вещей, оставлявшем одни лишь отливы, мерцания, её волосы, её бледные волосы, заплетённые в тонкие косицы и обмотанные вкруг головы, – поражали своей белизной. Кажется, она обнажилась целиком – точно раздели в витрине девушку-манекен, – так подумалось ему в первый миг, – когда же она повернулась к нему лицом, которое он привык полагать надменным – лицо это сделалось вдруг иным! – он почуял в ней ещё и хрупкость, незащищённость. Ему захотелось расслабить напряжение этих косиц, отпустить эти волосы на свободу. Он почувствовал, как кожа его собственной головы отозвалась внушённой болью, – так безжалостно-грубо были стянуты, сколоты волосы Мод. Мод приставила кончики пальцев к виску, то же самое сделал Роланд, будто был её отражением в зеркале.
Старушка воротилась от окна и, поместив брошь Мод на прилавок, включила запылённую маленькую подвесную лампу, желая пробудить свет тёмного камня.
– Честно скажу, не доводилось мне такой дивной вещицы встречать – хотя могу поручиться, она из мастерской Исаака Гринберга, – помню, видела я на Великой выставке одну из его брошей с изображением камней и кораллов, но чтоб с кораллами была ещё русалка, русалка с зеркальцем!.. Откуда она у вас, сударыня?
– Кажется, в таких случаях говорят – семейное достояние. Я нашла её в шкатулке для пуговиц, я тогда была маленькой девочкой – у нас была огромная шкатулка с разными полезными мелочами: пуговицами, пряжками, безделушками, – там я её и отыскала. В моей семье, по-моему, эту брошь никто особо не жаловал. Мама про неё говорила – викторианская дребедень. Она ведь и правда викторианская? Я её полюбила, потому что она напоминала мне Русалочку Андерсена. – Мод повернулась к Роланду и тихо прибавила: – А потом я её стала про себя, в шутку, называть Волшебница Мелюзина.
– Насчёт того, что викторианская, даже и не сомневайтесь. Я бы даже точней сказала: она появилась раньше тысяча восемьсот шестьдесят первого года, то бишь раньше смерти принца-консорта. До той поры чаще делали вещи с весёлым мотивом… хотя печальных было всегда больше… Нет, вы только посмотрите – волосы спадают волною, как всамделишные, а на хвосте-то плавнички – крошечные, ан настоящие. Каково было у людей мастерство! Теперь уж таких искусных мастеров на всём белом свете не сыщешь. Ушло да позабылось…
До этого Роланд никогда внимательно не приглядывался к броши Мод. На броши действительно вырезана русалочка, сидящая на камне, блестящие черные плечи выступают сильнее всего, затем наверное, чтобы маленькие груди скромно спрятались и мастеру не пришлось их изображать. Волосы змеисто спадают по спине, хвост обвился вокруг камня. Всё это обрамлялось тем, что прежде казалось Роланду плетением из прутиков, но теперь, глядя глазами увлечённой хозяйки магазина, он понимал, что это ветви кораллов. Роланд сказал Мод:
– А мне кажется, вы частично унаследовали внешность Кристабель…
– Я знаю. Странно. Я имею в виду, брошь всегда была у нас дома, лежала в шкатулке. Мне в голову не приходило задуматься, откуда она родом. А здесь, в этом магазине, она выглядит совсем по-иному. Среди других янтарей… Вдруг моя шутка насчёт того, что это Мелюзина… вдруг это…
– Вдруг это шутка Падуба?
– Даже если и так, – Мод лихорадочно размышляла, – даже если и так, то отсюда не следует, что она была здесь с ним. Мы только можем предположить, что он купил броши двум женщинам одновременно…
– Да и то не наверняка. Ведь она могла купить брошь сама.
– Могла, если была здесь.
– Или где-нибудь ещё, где их продавали…
– Вы должны беречь это ваше украшение! – напутствовала старушка Мод. – Вещь редкостная, точно вам говорю. – Она повернулась к Роланду: – Ну так как, сударь, покупаете брошку с языком цветов? Уж как бы она пошла к русалочке в пару…
– Я возьму «брошь дружбы», – поспешно проговорила Мод. – Для Леоноры.
Роланду мучительно захотелось заполучить хоть что-нибудь из этого здешнего странно-притягательного, сажисто-чёрного вещества, которого Падуб касался руками и о котором слагал стихи. Приобретать затейливую брошь с цветами, честно говоря, не улыбалось – подарить будет некому – подобные вещи не в духе Вэл, ни в старом её стиле, ни в новом. Наконец он нашёл, в зелёной стеклянной чаше на прилавке, горку разрозненных бусин и кусочков янтаря ценою по 75 пенсов за штуку и отобрал себе из них небольшую кучку самых разных – шариков, плоских овалов и шестиугольников, особенно ему приглянулась одна маленькая атласно-чёрная «подушечка».
– Бусинки личных невзгод! – объяснил Роланд своей спутнице. – На душе у меня неспокойно.
– Это заметно.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я слышал, женщины изменчивы: но ты
В своей изменчивости столь же постоянна,
Как нить спокойная реки, что, от истока
Стремимая к порогу и к паденью
В объятья неподвижных берегов,
Единой остаётся, обновленна,
Подвижна вечно, каплями ж бессчетна.
Ты – и за то любима мной – та сила,
Что формы движет, сохраняя формы.
Р. Г. Падуб, «Аск – Эмбле». Послание XIII

Дорогая моя Эллен.
Нынче я решил изменить распорядок, и занятиям со скальпелем и микроскопом предпочёл длинную прогулку от своего порога к иным – под иными порогами я разумею водопады, которые в здешних краях называют ещё падунами, или падунцами. Я обошёл всю Лощину Гоутленда, она же Гоудленда. Ну разве не восхитительно, что название одного места существует одновременно в двух видах, и мы можем воочию наблюдать работу языка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187