Не могу я позволить Вам испепелить меня. Не могу.
Я вспыхну – не так, как уютный ручной огонь в славном моём камельке, где крохотно зияют блаженные гроты, где меж хребтов и утёсов ненадолго наливаются самоцветные сады. – Нет, я вспыхну как солома в летнюю сушь: порыв ветра, содрогание воздуха, запах гари, летучий дым – и мучнистое крошево, что в мгновение ока рассыпается прахом… Нет, не могу, не могу…
Видите, милостивый государь: честь, нравственность – до этого я не касаюсь, хоть это и важно, – а сразу о главном, рядом с которым рассуждения о подобных материях попросту суесловие. Главное же – моё уединение, уединение, над которым нависла угроза – от Вас, – уединение, без которого я ничто. До чести ли тут, до нравственности ли?
Я читаю Ваши мысли, дорогой мистер Падуб. Вы предложите горение управляемое, заботливо умеряемое: установленные пределы, каминная решётка с толстыми прутьями, столбики с медными набалдашниками – ne progredietur ultra…
Отвечу так: Ваша рдеющая саламандра – огнедышащий дракон. Быть пожару.
Не может смертный, вступив в огонь, не сгореть.
Случалось в мечтах и мне похаживать в пещи огненной, подобно Седраху, Мисаху и Авденаго.
Но нету у нас, у нынешних, здравомыслящих той чудотворной истовости, с какой верили в прежние времена.
Знаю теперь, что такое горение страсти; от новых опытов принуждена отказаться.
Мигрень с каждой минутой свирепей, полголовы – прямо тыквенная баклага, налитая болью.
Письмо на почту снесёт Джейн, так что отправится оно тотчас. Вы уж простите его изъяны. И меня простите.
Кристабель.
* * *
Друг мой.
Как мне понять Ваше разительное – чуть было не написал «сразителъное» – послание, которое, как я и предсказывал, летело навстречу моему и которое, как я предсказать не осмелился, заключает в себе не холодный отказ, но огненную, если подхватить Вашу метафору, загадку? Да, Вы истинный поэт: когда Вас что-то гнетет, лишает покоя, когда Вы чем-то особенно увлечены, Вы облекаете свои мысли в метафоры. Так что же знаменует этот искристый взблеск? Отвечу: погребальный костёр, с которого Вы, мой феникс, вспорхнёте возрождённой и неизменной, – ярче прежнего заблиставшее золото, светлее прежнего сияющий взгляд – semper idem.
Уж не любовь ли это так действует, что рядом с нами вырастают фантастические, нечеловеческие образы, зримые воплощения моей и Вашей природы? И вот Вы уже запросто, с лёгкостью пишете мне от лица обитательницы жаркого пламени, саламандры из очага, обернувшейся огнедышащим летучим драконом, и способны так же запросто, с лёгкостью вообразить меня тем, что означала когда-то двусмысленная моя фамилия – ясенем, Ясенем-Миродержцем, и притом спалённым дотла. У Вас – как и у меня – это стихийный дар. Там мимо нас пронеслись все стихии, составляющие мироздание: воздух, земля, огонь, вода, но мы – вспомните, умоляю! – ведь мы оставались людьми, и как же нам было тепло и покойно в окружении этих деревьев, друг у друга в объятиях, под небесной дугой.
Главное – чтобы Вы поняли: на Ваше уединение я не покушаюсь. Как бы я мог? Как бы посмел? И разве не благословенное желание Ваше вести жизнь уединенную сделало возможным наше сближение, пусть оно кое-кому и во вред?
И если в этом мы с Вами придём к согласию, то нельзя ли, пусть и умеряя себя, пусть отгородившись от мира, мимолётно – хотя любовь в силу природы своей сознаёт себя вечной, – нельзя ли нам украдкой испытать – хотел было написать: «малую толику», но малостью не обойдётся – огромное счастье? От горечи и сожалений нам всё равно не уйти, и, по мне, лучше уж сожалеть о реальном, чем о вообразившемся, о воспоминании, чем о надежде, о поступке, чем о нерешительности, о подлинной жизни, чем всего лишь о чахлых возможностях. Весь этот дотошный разбор клонится к одному: бесценная моя, приходите же в парк, позвольте мне вновь коснуться Вашей руки, давайте вновь прогуляемся под раскаты нашей благопристойной грозы. Очень может быть, что наступит минута, когда из-за сотни важных причин такая возможность у нас отнимется, но Вы ведь знаете, Вы чувствуете, как знаю и чувствую я: минута эта ещё не наступила, ещё далеко.
Не хочется отрывать перо от бумаги, не хочется складывать письмо: пока оно пишется, между нами словно протянута нить, и значит, на нас благословение. К слову о драконах, пожарах, безудержном горении: известно ли Вам, что китайский дракон, на мандаринском наречии именуемый «лун» – существо не огненной, а исключительно водной стихии? И стало быть, состоит в родстве с Вашей загадочной Мелюзиной, плещущейся в мраморной купальне. Иными словами, попадаются среди драконов создания и не столь горячие, приверженные более мирным забавам. Этот дракон красуется на китайских блюдах: синий, извивистый, с брызжущей гривой, в окружении, как мне однажды показалось, огненных хлопьев – теперь-то я понимаю, что это – струение вод.
Вот так письмо сочинилосъ! И уляжется этот исписанный лист в почтовой конторе, как бомба. Право, за последние два дня я превратился в буйного анархиста.
Я буду ждать под деревьями – день изо дня, в обычное Ваше время, – высматривая, не появится ли поблизости женская фигура, ровный, бестрепетный язык пламени, не стелется ли по земле, точно дым, серая гончая. Вы придёте, я знаю. Всякий раз всё, что с нами случалось, я знал наперёд. Подобное положение вещей для меня необычно, и нарочно я к этому не стремился, но я человек правдивый, и если что-то поистине происходит, так и говорю… И так, Вы придёте (знаю не упрямо, а смиренно).
Ваш Р. Г. П.
* * *
Милостивый государь.
Из гордости не признаюсь: «Понимала ведь, что не стоит идти – а пришла». В поступках же – признаюсь, и один из них – как я брела, трепеща, с улицы Горы Араратской к Искусительному Взгорку, а Пёс Трей с рычанием вился вокруг. Он не любит Вас, милостивый государь – вслед за чем я могла бы прибавить: «Я тоже» или – что так и ждётся: «Как бы ни относилась к Вам я». Подарила я Вам счастье своим приходом? Сделались Вы по Вашему обещанию, как боги? Поглощённая ходьбою пара, с усердием бороздящая пыль. Не замечали ли Вы – не будем пока об электричестве и гальванических толчках, – как мы робеем друг друга? Когда не на бумаге – знакомые, и только. Коротаем вместе известное время суток – а Время Вселенной замирает на миг от касания наших пальцев. – Кто же мы, кто мы? Разве не лучше свобода чистой страницы? Или – увы – слишком поздно? Не лишились ли мы первозданной невинности?
Нет, я покинула свой приют – сошла со своей башни, сошла с ума. На несколько коротких часов я останусь дома одна – во вторник, примерно в час пополудни. Не желаете ли проверить, какова покажется Вам в прозаической действительности воображаемая Обитель… Обитель Вашей… – Не угодно ли ко мне на чашку чаю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Я вспыхну – не так, как уютный ручной огонь в славном моём камельке, где крохотно зияют блаженные гроты, где меж хребтов и утёсов ненадолго наливаются самоцветные сады. – Нет, я вспыхну как солома в летнюю сушь: порыв ветра, содрогание воздуха, запах гари, летучий дым – и мучнистое крошево, что в мгновение ока рассыпается прахом… Нет, не могу, не могу…
Видите, милостивый государь: честь, нравственность – до этого я не касаюсь, хоть это и важно, – а сразу о главном, рядом с которым рассуждения о подобных материях попросту суесловие. Главное же – моё уединение, уединение, над которым нависла угроза – от Вас, – уединение, без которого я ничто. До чести ли тут, до нравственности ли?
Я читаю Ваши мысли, дорогой мистер Падуб. Вы предложите горение управляемое, заботливо умеряемое: установленные пределы, каминная решётка с толстыми прутьями, столбики с медными набалдашниками – ne progredietur ultra…
Отвечу так: Ваша рдеющая саламандра – огнедышащий дракон. Быть пожару.
Не может смертный, вступив в огонь, не сгореть.
Случалось в мечтах и мне похаживать в пещи огненной, подобно Седраху, Мисаху и Авденаго.
Но нету у нас, у нынешних, здравомыслящих той чудотворной истовости, с какой верили в прежние времена.
Знаю теперь, что такое горение страсти; от новых опытов принуждена отказаться.
Мигрень с каждой минутой свирепей, полголовы – прямо тыквенная баклага, налитая болью.
Письмо на почту снесёт Джейн, так что отправится оно тотчас. Вы уж простите его изъяны. И меня простите.
Кристабель.
* * *
Друг мой.
Как мне понять Ваше разительное – чуть было не написал «сразителъное» – послание, которое, как я и предсказывал, летело навстречу моему и которое, как я предсказать не осмелился, заключает в себе не холодный отказ, но огненную, если подхватить Вашу метафору, загадку? Да, Вы истинный поэт: когда Вас что-то гнетет, лишает покоя, когда Вы чем-то особенно увлечены, Вы облекаете свои мысли в метафоры. Так что же знаменует этот искристый взблеск? Отвечу: погребальный костёр, с которого Вы, мой феникс, вспорхнёте возрождённой и неизменной, – ярче прежнего заблиставшее золото, светлее прежнего сияющий взгляд – semper idem.
Уж не любовь ли это так действует, что рядом с нами вырастают фантастические, нечеловеческие образы, зримые воплощения моей и Вашей природы? И вот Вы уже запросто, с лёгкостью пишете мне от лица обитательницы жаркого пламени, саламандры из очага, обернувшейся огнедышащим летучим драконом, и способны так же запросто, с лёгкостью вообразить меня тем, что означала когда-то двусмысленная моя фамилия – ясенем, Ясенем-Миродержцем, и притом спалённым дотла. У Вас – как и у меня – это стихийный дар. Там мимо нас пронеслись все стихии, составляющие мироздание: воздух, земля, огонь, вода, но мы – вспомните, умоляю! – ведь мы оставались людьми, и как же нам было тепло и покойно в окружении этих деревьев, друг у друга в объятиях, под небесной дугой.
Главное – чтобы Вы поняли: на Ваше уединение я не покушаюсь. Как бы я мог? Как бы посмел? И разве не благословенное желание Ваше вести жизнь уединенную сделало возможным наше сближение, пусть оно кое-кому и во вред?
И если в этом мы с Вами придём к согласию, то нельзя ли, пусть и умеряя себя, пусть отгородившись от мира, мимолётно – хотя любовь в силу природы своей сознаёт себя вечной, – нельзя ли нам украдкой испытать – хотел было написать: «малую толику», но малостью не обойдётся – огромное счастье? От горечи и сожалений нам всё равно не уйти, и, по мне, лучше уж сожалеть о реальном, чем о вообразившемся, о воспоминании, чем о надежде, о поступке, чем о нерешительности, о подлинной жизни, чем всего лишь о чахлых возможностях. Весь этот дотошный разбор клонится к одному: бесценная моя, приходите же в парк, позвольте мне вновь коснуться Вашей руки, давайте вновь прогуляемся под раскаты нашей благопристойной грозы. Очень может быть, что наступит минута, когда из-за сотни важных причин такая возможность у нас отнимется, но Вы ведь знаете, Вы чувствуете, как знаю и чувствую я: минута эта ещё не наступила, ещё далеко.
Не хочется отрывать перо от бумаги, не хочется складывать письмо: пока оно пишется, между нами словно протянута нить, и значит, на нас благословение. К слову о драконах, пожарах, безудержном горении: известно ли Вам, что китайский дракон, на мандаринском наречии именуемый «лун» – существо не огненной, а исключительно водной стихии? И стало быть, состоит в родстве с Вашей загадочной Мелюзиной, плещущейся в мраморной купальне. Иными словами, попадаются среди драконов создания и не столь горячие, приверженные более мирным забавам. Этот дракон красуется на китайских блюдах: синий, извивистый, с брызжущей гривой, в окружении, как мне однажды показалось, огненных хлопьев – теперь-то я понимаю, что это – струение вод.
Вот так письмо сочинилосъ! И уляжется этот исписанный лист в почтовой конторе, как бомба. Право, за последние два дня я превратился в буйного анархиста.
Я буду ждать под деревьями – день изо дня, в обычное Ваше время, – высматривая, не появится ли поблизости женская фигура, ровный, бестрепетный язык пламени, не стелется ли по земле, точно дым, серая гончая. Вы придёте, я знаю. Всякий раз всё, что с нами случалось, я знал наперёд. Подобное положение вещей для меня необычно, и нарочно я к этому не стремился, но я человек правдивый, и если что-то поистине происходит, так и говорю… И так, Вы придёте (знаю не упрямо, а смиренно).
Ваш Р. Г. П.
* * *
Милостивый государь.
Из гордости не признаюсь: «Понимала ведь, что не стоит идти – а пришла». В поступках же – признаюсь, и один из них – как я брела, трепеща, с улицы Горы Араратской к Искусительному Взгорку, а Пёс Трей с рычанием вился вокруг. Он не любит Вас, милостивый государь – вслед за чем я могла бы прибавить: «Я тоже» или – что так и ждётся: «Как бы ни относилась к Вам я». Подарила я Вам счастье своим приходом? Сделались Вы по Вашему обещанию, как боги? Поглощённая ходьбою пара, с усердием бороздящая пыль. Не замечали ли Вы – не будем пока об электричестве и гальванических толчках, – как мы робеем друг друга? Когда не на бумаге – знакомые, и только. Коротаем вместе известное время суток – а Время Вселенной замирает на миг от касания наших пальцев. – Кто же мы, кто мы? Разве не лучше свобода чистой страницы? Или – увы – слишком поздно? Не лишились ли мы первозданной невинности?
Нет, я покинула свой приют – сошла со своей башни, сошла с ума. На несколько коротких часов я останусь дома одна – во вторник, примерно в час пополудни. Не желаете ли проверить, какова покажется Вам в прозаической действительности воображаемая Обитель… Обитель Вашей… – Не угодно ли ко мне на чашку чаю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187