Американцы предложили моему клиенту за оригиналы писем огромную сумму. Но тут вмешались англичане – хотят объявить всё это добро национальной ценностью – мол, вывозу не подлежит. Стороны смертельно друг друга ненавидят. Встретились в моей конторе, зыркают друг на друга глазами. Англичанин говорит, что письма изменят представления литературоведов всего мира. Но посмотреть пока дали только несколько образцов: мой клиент – старикан с большими причудами, не желает расставаться со своим сокровищем даже под честное слово… А теперь ещё средства массовой информации заинтересовались этой историей. Мне каждый день названивают тележурналисты, газетные репортёры. Наш английский профессор добрался до министра культуры.
– Что за переписка? Любовная? – спросил Эван.
– Самая что ни на есть. Но там много и всяких литературных выкрутасов. В те времена принято было писать длинные письма.
– А кто эти двое поэтов? – осведомилась Вэл.
– Один Рандольф Генри Падуб, мы его, помню, проходили в школе, я ни строчки понять не мог. А другая – поэтесса, о которой я вообще прежде слыхом не слыхивал Кристабель Ла Мотт.
– Письма обнаружились в Линкольншире? – спросила Вэл с почти утвердительной интонацией.
– Ну да. Я сам живу в Линкольне. Значит, вы в курсе?
– И с этим как-то связана доктор Мод Бейли, – ещё более уверенно продолжала Вэл.
– Ага. Все её почему-то разыскивают. Но она как сквозь землю провалилась. Поди, отдыхает где-нибудь. Сейчас лето, сезон отпусков. Учёные – тоже люди. Она, кстати, и нашла эти письма…
– Я жила раньше с человеком, который изучал творчество Падуба… – сказала Вэл и тут же остановилась, сама изумясь лёгкости, с какой перенесла отношения с Роландом в прошедшее время.
Эван нежно прикрыл её ладонь своей ладонью и подлил всем ещё шампанского. Потом сказал:
– Если это письма, то, наверное, уже возник сложный вопрос с правами собственности и с авторскими правами.
– Профессор Аспидс, англичанин, подключил лорда Падуба. У лорда авторские права на большинство бумаг Рандольфа. Однако у американца, профессора Собрайла, в собрании находятся оригиналы практически всех других писем, да и самое полное издание писем Падуба вышло под его редакцией. Так что его претензии тоже не лишены оснований. Оригиналы найденных писем, по-видимому, принадлежат моему клиенту и его жене. Хотя нашла их Мод Бейли. Нашла в той комнате, где жила старой девой и где умерла от старости Кристабель. Письма были как-то хитро спрятаны, в кукольной кроватке, что ли. Наш клиент ужасно негодует, что Мод ему не сказала, какую кругленькую сумму эти письма стоят…
– Может быть, она не знала?
– Может быть. У всей этой честной компании к ней немало вопросов. Быстрей бы она возвращалась.
– Едва ли она скоро пожалует, – сказала Вэл, переглянувшись с Эваном. – У неё, похоже, есть причина скрываться.
– И даже не одна, – улыбнулся Эван.
До этого дня Вэл не приписывала исчезновение Роланда ничему иному, кроме как любовному увлечению. Тогда, по горячим следам, она в порыве ярости позвонила Мод Бейли домой, и некий голос, с сочным американским акцентом, объявил ей, что Мод в отъезде. «Куда же она уехала?» – спросила Вэл. Голос ответил, с некоторым удовольствием, но и с досадой: «Не знаю, она мне не докладывает». Вэл стала жаловаться Эвану, тот сказал: «Не очень-то он тебе был и нужен. Ведь у вас всё закончилось?..» «А ты откуда знаешь?» – вскричала она сердито, на что Эван спокойно ответил: «Я уж несколько недель за тобой наблюдаю, оцениваю разные улики, на то я и юрист…»
Так вот и вышло, что она вместе с Эваном остановилась в этом доме при конюшнях. В часы вечерней прохлады они прогуливались по двору; двор тщательно выметен, всё в нём исполнено порядка; из ближних дверей конюшен выглядывают длинные морды с большими влажными глазами и, грациозно наклонясь, бережно берут мягкими морщинистыми губами с руки яблоко, у лошадей огромные, но вовсе не опасные зубы, зубы вегетарианцев… Приземистый кирпичный дом утопает в глицинии и ползучих розах. Кормят здесь необычайно плотно, на завтрак подают тушёные почки, яичницу с ветчиной и грибами, или рыбу с рисом и овощами. Спальня – обставленная старинной, основательной мебелью, убранная со вкусом, но весело и пышно, – как в пене утопает в розовом и кремовом ситце обивок и драпировок… Вэл и Эван предавались любви под кроватным балдахином, словно в пещере с розовыми сводами; за распахнутым окном бродила густая мгла, и шёл оттуда приглушённый ночной аромат роз, будто из неведомого Райского сада.
Вэл оглядела нагого Эвана Макинтайра, растянувшегося на постели. Он чем-то напоминал Ревербератора, но в перевёрнутом цвете: вся средняя часть тела у него бледная – от светло-желтоватого до настоящего белого, зато конечности – у жеребца белые! – у Эвана, наоборот, коричневые. И лицо – вполне лошадиное! Вэл прыснула. Потом проговорила:
– «Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора…»
– Что-что? – не понял Эван.
– Это Роберт Грейвз. Обожаю его стихи. Они меня… воспламеняют.
– И как же там дальше? – спросил Эван с интересом. Он дважды заставил её прочитать всё стихотворение, потом сказал: – Да, это очень хорошо. – И повторил особенно запомнившиеся строчки:
Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора,
Меж тьмой ходи и тьмой в сияющем пространстве,
Что уже чем могила, но отнюдь не столь покойно.
– Вот уж не думала… – Вэл замялась.
– Не думала, что преуспевающие юристы могут быть неравнодушны к стихам? – Эван усмехнулся. – Весьма упрощённое и вульгарное суждение, дорогая моя.
– Прости, пожалуйста. Лучше скажи… мне интересно… почему ты неравнодушен ко мне?
– Мы хорошая пара. Например, в постели.
– Да, но…
– Мы вообще хорошая пара. Не случайно же мы вместе. А ещё мне хотелось увидеть, как ты улыбаешься. Я подумал – прелестное лицо, но на нём почему-то застыла гримаса разочарования – ещё немножко, и её будет не согнать…
– Значит, это всё из любви к ближнему? – с призвуком той Вэл, из Патни.
– Что за глупые слова.
Впрочем, он с детства был любитель чинить и спасать. То исправит сломанную модельку автомобиля, то поднимет чьего-нибудь упавшего змея, отремонтирует и снова запустит в небеса, то притащит домой бродячего котёнка…
– Знаешь, Эван, я не умею… не умею быть счастливой. Я и тебе жизнь попорчу.
– Всё зависит от меня. То есть не только от тебя. Питайся яблоками, о любовь, пока твоя пора…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Помеха возникла, или, вернее сказать, вмешательство произошло на берегу Бэ-де-Трепассэ, Бухты Перешедших Порог, в один из тех дней, когда переменчивая бретонская погода вдруг решает рассияться. Стоя среди песчаных дюн, Роланд и Мод глядели в море: пологие волны неспешно накатывали с просторов Атлантики;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
– Что за переписка? Любовная? – спросил Эван.
– Самая что ни на есть. Но там много и всяких литературных выкрутасов. В те времена принято было писать длинные письма.
– А кто эти двое поэтов? – осведомилась Вэл.
– Один Рандольф Генри Падуб, мы его, помню, проходили в школе, я ни строчки понять не мог. А другая – поэтесса, о которой я вообще прежде слыхом не слыхивал Кристабель Ла Мотт.
– Письма обнаружились в Линкольншире? – спросила Вэл с почти утвердительной интонацией.
– Ну да. Я сам живу в Линкольне. Значит, вы в курсе?
– И с этим как-то связана доктор Мод Бейли, – ещё более уверенно продолжала Вэл.
– Ага. Все её почему-то разыскивают. Но она как сквозь землю провалилась. Поди, отдыхает где-нибудь. Сейчас лето, сезон отпусков. Учёные – тоже люди. Она, кстати, и нашла эти письма…
– Я жила раньше с человеком, который изучал творчество Падуба… – сказала Вэл и тут же остановилась, сама изумясь лёгкости, с какой перенесла отношения с Роландом в прошедшее время.
Эван нежно прикрыл её ладонь своей ладонью и подлил всем ещё шампанского. Потом сказал:
– Если это письма, то, наверное, уже возник сложный вопрос с правами собственности и с авторскими правами.
– Профессор Аспидс, англичанин, подключил лорда Падуба. У лорда авторские права на большинство бумаг Рандольфа. Однако у американца, профессора Собрайла, в собрании находятся оригиналы практически всех других писем, да и самое полное издание писем Падуба вышло под его редакцией. Так что его претензии тоже не лишены оснований. Оригиналы найденных писем, по-видимому, принадлежат моему клиенту и его жене. Хотя нашла их Мод Бейли. Нашла в той комнате, где жила старой девой и где умерла от старости Кристабель. Письма были как-то хитро спрятаны, в кукольной кроватке, что ли. Наш клиент ужасно негодует, что Мод ему не сказала, какую кругленькую сумму эти письма стоят…
– Может быть, она не знала?
– Может быть. У всей этой честной компании к ней немало вопросов. Быстрей бы она возвращалась.
– Едва ли она скоро пожалует, – сказала Вэл, переглянувшись с Эваном. – У неё, похоже, есть причина скрываться.
– И даже не одна, – улыбнулся Эван.
До этого дня Вэл не приписывала исчезновение Роланда ничему иному, кроме как любовному увлечению. Тогда, по горячим следам, она в порыве ярости позвонила Мод Бейли домой, и некий голос, с сочным американским акцентом, объявил ей, что Мод в отъезде. «Куда же она уехала?» – спросила Вэл. Голос ответил, с некоторым удовольствием, но и с досадой: «Не знаю, она мне не докладывает». Вэл стала жаловаться Эвану, тот сказал: «Не очень-то он тебе был и нужен. Ведь у вас всё закончилось?..» «А ты откуда знаешь?» – вскричала она сердито, на что Эван спокойно ответил: «Я уж несколько недель за тобой наблюдаю, оцениваю разные улики, на то я и юрист…»
Так вот и вышло, что она вместе с Эваном остановилась в этом доме при конюшнях. В часы вечерней прохлады они прогуливались по двору; двор тщательно выметен, всё в нём исполнено порядка; из ближних дверей конюшен выглядывают длинные морды с большими влажными глазами и, грациозно наклонясь, бережно берут мягкими морщинистыми губами с руки яблоко, у лошадей огромные, но вовсе не опасные зубы, зубы вегетарианцев… Приземистый кирпичный дом утопает в глицинии и ползучих розах. Кормят здесь необычайно плотно, на завтрак подают тушёные почки, яичницу с ветчиной и грибами, или рыбу с рисом и овощами. Спальня – обставленная старинной, основательной мебелью, убранная со вкусом, но весело и пышно, – как в пене утопает в розовом и кремовом ситце обивок и драпировок… Вэл и Эван предавались любви под кроватным балдахином, словно в пещере с розовыми сводами; за распахнутым окном бродила густая мгла, и шёл оттуда приглушённый ночной аромат роз, будто из неведомого Райского сада.
Вэл оглядела нагого Эвана Макинтайра, растянувшегося на постели. Он чем-то напоминал Ревербератора, но в перевёрнутом цвете: вся средняя часть тела у него бледная – от светло-желтоватого до настоящего белого, зато конечности – у жеребца белые! – у Эвана, наоборот, коричневые. И лицо – вполне лошадиное! Вэл прыснула. Потом проговорила:
– «Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора…»
– Что-что? – не понял Эван.
– Это Роберт Грейвз. Обожаю его стихи. Они меня… воспламеняют.
– И как же там дальше? – спросил Эван с интересом. Он дважды заставил её прочитать всё стихотворение, потом сказал: – Да, это очень хорошо. – И повторил особенно запомнившиеся строчки:
Питайся яблоками, о Любовь, пока твоя пора,
Меж тьмой ходи и тьмой в сияющем пространстве,
Что уже чем могила, но отнюдь не столь покойно.
– Вот уж не думала… – Вэл замялась.
– Не думала, что преуспевающие юристы могут быть неравнодушны к стихам? – Эван усмехнулся. – Весьма упрощённое и вульгарное суждение, дорогая моя.
– Прости, пожалуйста. Лучше скажи… мне интересно… почему ты неравнодушен ко мне?
– Мы хорошая пара. Например, в постели.
– Да, но…
– Мы вообще хорошая пара. Не случайно же мы вместе. А ещё мне хотелось увидеть, как ты улыбаешься. Я подумал – прелестное лицо, но на нём почему-то застыла гримаса разочарования – ещё немножко, и её будет не согнать…
– Значит, это всё из любви к ближнему? – с призвуком той Вэл, из Патни.
– Что за глупые слова.
Впрочем, он с детства был любитель чинить и спасать. То исправит сломанную модельку автомобиля, то поднимет чьего-нибудь упавшего змея, отремонтирует и снова запустит в небеса, то притащит домой бродячего котёнка…
– Знаешь, Эван, я не умею… не умею быть счастливой. Я и тебе жизнь попорчу.
– Всё зависит от меня. То есть не только от тебя. Питайся яблоками, о любовь, пока твоя пора…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Помеха возникла, или, вернее сказать, вмешательство произошло на берегу Бэ-де-Трепассэ, Бухты Перешедших Порог, в один из тех дней, когда переменчивая бретонская погода вдруг решает рассияться. Стоя среди песчаных дюн, Роланд и Мод глядели в море: пологие волны неспешно накатывали с просторов Атлантики;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187