Пришла пора твоей руке одеть
Сей выползок в пелена гробовые,
Закрыть глаза, надсаженные долгим
Разглядыванием живых пылинок —
Глаза, чей первый блеск был отраженьем
Собрания пленительных диковин,
Свезенных отовсюду в Амстердам
Стараньями голландских капитанов:
Суда отважных сквозь туман и шквалы
К каким-каким ни хаживали землям —
Где пышет солнце жгучим медным зноем,
Где горы льда зелёного не тают,
Где преют в испарениях густых
Дремучие тропические чащи
И солнце пышных крон не проницает,
И люди никогда не видят света —
Лишь мимолётный серебристый луч,
Случается, зелёный мрак прорежет.
Ещё в далёком детстве я задумал
Богатствам этим роспись учинить:
Ранжировать, внести порядок, сделать
Их ближе человеку, разделив
По назначению их и по видам.
Что к медицине отнесу, что к мифам,
Отдельно амулеты (суеверья),
Отдельно минералы: ртуть, орлец,
Чем пользуют врачи от малярии.
Найду, как по разрядам разложить
И всё живое, чтобы птицы – к птицам,
У насекомых чтобы свой разряд.
Все яйца – от огромных, страусиных
До мягкокожистых, змеиной кладки, —
Кронциркулем обмерив, помещу
Перед тафтою в деревянных плошках.
Отец держал аптекарскую лавку
И поначалу радовался, видя,
К чему сызмлада сын душой стремится,
И будущее мне большое прочил.
Он мнил, что стану я творить добро,
Что славен буду меж людьми, что Богу
В угодность буду обличать неправду.
Когда же понял он, что вопреки
Его мечтам сын в стряпчие не метит,
В его глазах я стал врачом. «Кто лечит
Недуги тела, укрепляет душу», —
Рек сей благочестивый мудрый муж. —
«Весь век он будет есть и пить досыта.
Грех первородный всех обрек хворать,
Всем в лекаре нужда до самой смерти».
Меня ж влекло иное. Что причиной?
Ум въедливый или, быть может, чары
Заморских тех вещиц – убранства «детской»?
Началом анатомии я мыслил
Не сердце человека и не руки,
Но существа, чьи ткани много проще:
Букашки, мошки, червячки, жучки.
Что к жизни ключ? – Безглазый белый червь,
Питающийся человечьей плотью,
Снедаемый потом дворовой птицей,
Что человеку подадут на ужин —
И круг замкнётся. «Жизнь неразделима», —
Мне думалось. – «Разумный анатом
Начнёт с нижайшей из её ступеней,
Наиближайшей к Матери-Земле».
Не в этом ли причина? Или в том,
Что мною овладел мохнатый, чёрный
Бес во плоти – с кулак величиною
Из кабинета редкостей паук?
Иль образы берберских мотыльков,
За крылья чёрные как смоль распятых
Нам на забаву?
Странные созданья,
Они, однако, тоже были жизнь
(Хотя, как я, душой не обладали).
«Родство меж нами», – мнилось мне тогда.
Единосущно всё, и сущность эта —
Стеклянистый Белок, златой Желток,
Яйцо, по верованиям египтян
Начало миру давшее, в Эребе
Быв выведено чернокрылой Ночью.
Сияньем оперенный, из Яйца
Исторгся Эрос и, появши Хаос,
Посеял семена всего живого.
Как знать, не открывает ли намёком
Нам истину орфическая баснь…
Я стал исслеживать истоки жизни.
Что в том недолжного? Никто как Бог
Дал мне глаза, и руки, и сноровку
Соорудить помощника из меди,
Державшего мне линзы терпеливо
Над крохами живого вещества,
А я глядел в магические стекла,
Учился увеличивать, что вижу,
Сильней, сильней, покуда не открыл
Среди хитросплетенного порядка
И связи, и ступени становленья.
Мне было нипочём разъять глаз мухи,
Так роговицу комара приладить,
Чтоб сквозь неё увидеть колокольню
Вниз шпилем, многократно повторённой:
Лес игл без ангелов на остриях.
Пыльца-кольчуга мотыльковых крыльев,
Кривые когти на мушиных лапках —
Мне в мире сем открылся новый мир,
Мир истинный, чудесный, полный жизни
В обличиях диковинных существ.
Вот ты к моим губам подносишь кружку:
Когда б имел я линзы, мы бы в ней
Увидели взамен прозрачной влаги
Биение и яростные корчи
Хвостов драконьих, коим несть числа —
Виясь и помавая волосками,
Они блуждают в капле, как киты
Скитаются в безбрежных океанах.
Оптическая линза – лезвиё.
В увеличеньи скрыто рассеченье.
Единое – как здесь – предстанет многим,
А гладкое – нецельным, ноздреватым:
На коже дамы ямины зияют,
В чешуйках волоски её кудрей.
Чем чаще Множественность я встречал,
Тем был упорней в поисках Единства —
Первоматерии, Природы лика,
Что лишь в изменчивости постоянен.
Я усмотрел Закон в метаморфозах
Жука и муравья, пчелы и мухи,
Я понял, как в яйце растёт личинка,
И как она, уснувши в хризалиде,
Где утончается, где образует
На тельце члены новые, покуда
Из оболочки лопнувшей наружу
Не выбьется махровый лоскуток,
Окрепнет, развернётся – и взовьётся
На палевых, или павлинооких,
Иль полосатых крыльях существо
С пятном, похожим на безглазый череп.
В окошке линзы представлялись пальцы
Дебелыми колоннами, и в помощь
Себе я инструменты смастерил:
Крючки, булавки, лезвия и шильца —
Не из металла, из слоновой кости,
Столь тонкие, что не вооружившись
Стеклом, не можно их и разглядеть.
Я их направил к средоточью жизни
У крохотных телец, к её истоку.
Мы ложно представляем устроенье
Общины в муравейниках и ульях.
Возьми того, кто в них монархом чтится,
К кому, сплетаясь, сходятся все нити
Забот вседневных: раздобыть, принесть,
Построить, напитать – кто вознесен
В своем мирке превыше всех сословий;
Возьми – и под оптическим стеклом
Вскрой органы, дающие рожденье,
Где, зачинаясь, вызревает жизнь,
Где образуется яйцо… Да, тот,
Кого ты мнил Монархом – Мать. К ней, к самке
Гигантских статей льнут со всех сторон
Сестрицы малорослые: подносят
Ей нектар, пестуют её потомство,
Ей служат повитухами, случится —
И жизни отдают за Королеву,
Без коей бы уже пресекся род.
Вот те глаза, что первыми видали
Яичник насекомого. Вот руки,
Что первыми его добыли. Вот
Ум гаснущий, что угадал законы
Метаморфоз, никем не оценённый.
Почётом не был взыскан я – ни дома
(Отец, гроша не дав, меня прогнал),
Ни средь таких, как я, врачей. Когда
Я, впав в нужду, решил было продать
Для фонаря волшебного картинки
С изображеньем опытов моих —
Кто из мужей учёных пожелал
Купить и этим, может быть, спасти
Собрание запёчатлённых истин?
Так стал я побираться. Пищей мне
Был чёрствый хлеб да горсть мясных обрезков,
Червями порченных – личинкой мух,
В чьё размноженье я вникал когда-то.
Тому сто лет великий Галилей
Изгнал из середины Мирозданья
Планету нашу и увидел въявь
Кружение светил, и место Солнца,
И обращение небесных сфер
В пространстве беспредельном, где весь мир наш —
Трава зелёная, снега вершин
И синева морских бездонных хлябей, —
Ничто как капля в гуще звезд кипящей.
Быть Галилею на костре, когда бы
Богобоязненный и вдаль глядящий
Мудрец от мыслей этих не отрёкся
И не отдался в руки богословов,
Чей ум совсем другим причастен тайнам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187