В город прибыли части двадцати семи полков армии-победительницы, в Неву вошли 125 галер русского Балтийского флота. А царь — ходили такие слухи, — всё ещё не соглашался принять новый титул и приводил к тому многие «резоны»!
В городе была теснота и сутолока от приезда со всей страны множества чинов с челядью. Остро стоял жилищный вопрос; вонища от испражнений спадала только к утру, отогнанная свежим морским ветром.
Ещё слухи: идею совместить празднование Ништадтского мира с поднесением нового титула Петру выдвинул якобы один-единственный человек, вице-президент Синода Феофан Прокопович. Стас видел его мельком, когда тот выходил из здания Синода, и сей деятель показался ему смутно знакомым; наверное, встречались в Москве двадцать лет назад.
За день до церемонии члены Синода, архиереи и Сенат в полном составе заседали в присутствии царя, Из прочих чинов, помимо вице-канцлера Шафирова (он готовил текст обращения к царю) и канцлера Головкина, были и дипломаты, в том числе граф Матвеев.
Наконец Пётр дал согласие на титул.
Народ ликовал.
А сама церемония поднесения титула 22 октября оказалась совсем простой. Канцлер Головкин в присутствии Сената и Синода прочитал речь-прошение. Затем последовала ответная речь царя всего в три фразы, с намёком на предшественницу нашу, Византийскую империю: «Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не стало как с монархиею Греческою»… И под пушечный и ружейный салют, под вопли труб присутствующие троекратно возгласили новые титулы Петра.
Трубы, пальба, огненные шутихи и крики «виват!» — всё это сопровождало и неофициальную часть праздника. Выстроилась громадная очередь желающих засвидетельствовать его императорскому величеству своё почтение; затем знатные особы тянулись к Екатерине, и поздравляли её и дочерей как её величество императрицу и имперских принцесс, а затем уж к столам с яствами и напитками.
Стас отошёл в сторонку. Было забавно наблюдать, как меняется «рост» очереди: чем ближе к особе императора, тем она становилась ниже, ибо с каждым шагом людишки всё сильнее гнули свои спины, а некоторые изгибали и колени. Пётр был радостен; принимая поздравления, оглядывался, переговаривался со знатными лицами. К Стасу подошёл Матвеев; император помахал ему рукой, крикнул «виват, дипломатия!» и вдруг, бросив всех, широкими шагами направился к ним со словами:
— Ты ли это, князь?.. Запамятовал имя твоё… А ты, узнаёшь ли меня?
— Вас, ваше императорское величество, теперь не токмо я, вся Европа узнала, — с улыбкой ответил Стас. — Ох как она вас теперь знает!.. Я посланник ваш в Баварии, консул князь Гроховецкий.
— Да, да, да! Как же я потерял-то тебя? Но теперь уж… Он ведь у тебя служит, граф? — спросил император Матвеева. Тот кивнул:
— Не то чтобы в прямом моём подчинении, но…
— Погоди-тко… — прервал царь. — Где Прокопович? Найти мне Феофана немедленно!
И пока от стола с напитками передвигался к ним вице-президент Святейшего синода, царь тряс Стасу руки:
— Это ж ты был первым, ты… — И закричал подошедшему Прокоповичу: — А, хитрый монах! Тут легенды распускают, будто ты первым об императорском России достоинстве заговорил, а вот и не так! Вот кто первым был — князь Гроховецкий!
Стас вгляделся в лицо Прокоповича и таки узнал его!
— Елисей! — вымолвил он, взмахивая руками. — Вице-президент Синода? Das ist phantastisch!
— Вы никак знакомы? — радостно удивился Пётр.
— Встречались однажды в Риме, — улыбаясь во всю свою широкую бороду, ответил Феофан. — Ещё когда я был в ученичестве.
— Ага! Значит, он тебя и научил.
— Нет, ваше величество, — возразил Стас. — Что случилось, то и должно было случиться. А Елисей… То есть Феофан… Скорее он меня учил, а не я его. — И они обнялись и облобызались троекратно.
— Вот эти двое, — заметил Пётр, указывая на них присутствующим, — заранее знали, что должно быти…
— Вашими повелениями и в пользу государству, — склонил голову Феофан. — Уравняв де-юре титул российского монарха со званием высшего лица европейского, утвердили мы свою политическую независимость.
— Ну так ответьте, мудрецы, что нас дальше ждёт!
Стас понимал, что ничем не рискует. В обстановке праздника любое пророчество поймут как лесть. И сказал:
— Через сто лет не станет Римской империи. Французский правитель объявит себя императором, но все ополчатся на него, ибо нет у него таких прав. Как и говорил мне некогда Феофан, не государства будут подпирать религии, а, наоборот, сами религии превратятся в подспорье государствам: останется всемирный католический центр Ватикан и протестанты в розницу.
— А Россия?.. — заинтересованно спросил Пётр.
— Русские войска займут Париж.
Пётр, граф Матвеев и Феофан расхохотались: представить себе такое было совершенно невозможно! Вслед за ними — ха-ха-ха, ха-ха-ха — стали угодливо смеяться и все остальные присутствующие на банкете.
… На похороны Марты Стас опоздал. Эмануэль рассказал ему, что она страшно мучилась перед смертью, впадала в беспамятство, в бреду звала мужа, кричала «Woftir? Wofiir?» и наконец, отошла. Все домашние были подавлены. Дела взял в свои руки Прошка; если бы не он, слуги, может, разбежались бы. Они любили хозяйку, которая воистину была средоточием добра и участливости в доме, и боялись высокомерного мрачного хозяина, князя де Гроха: никто не понимал, как теперь жить.
Но жизнь, однако, продолжалась.
Задумчиво глядя на сына — тому было уже шестнадцать от роду лет, — Стас думал, что вот он уже и сам старик. Медицины здесь практически нет. Хлопнет и меня разом, как бедную Марту. А Эмануэль?.. По рассказу матушки, мой отец, князь Фёдор, ожидал от меня каких-то чудес с самого моего рождения. Подозревал, стало быть, что обладаю я некими способностями. А ну Эмануэль тоже?.. Если не рассказать ему, для него сны станут такой же неожиданностью, как и для меня.
Стас велел седлать коней.
— Поедем, сынок, развеем грусть, — сказал он.
Они ехали шагом по солнечному ноябрьскому лесу, и он открывал Эмануэлю тайну: рассказывал о возможности перемещения в прошлое, которое выглядит как сон.
— Таким, как ты и я, не нужно бояться смерти. Я умру; а в будущем, возможно, мы с тобой увидимся… Представь, я буду моложе, чем ты!.. А твоя матушка, моя дорогая Марта… Она будет жить в нашей памяти так долго, как никто из людей. Разве этого мало?
Когда Эмануэлю стукнуло семнадцать лет, его — не без некоторых интриг со стороны Стаса — взяли пажом во дворец наследного принца Карла Альбрехта. Принц собирался жениться на дочке императора Иосифа, и ему прочили большую будущность… В Стасовом знании истории здесь был пробел: он не помнил по именам римских императоров. Вена бывала столицей империи, и Прага, и Ахен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
В городе была теснота и сутолока от приезда со всей страны множества чинов с челядью. Остро стоял жилищный вопрос; вонища от испражнений спадала только к утру, отогнанная свежим морским ветром.
Ещё слухи: идею совместить празднование Ништадтского мира с поднесением нового титула Петру выдвинул якобы один-единственный человек, вице-президент Синода Феофан Прокопович. Стас видел его мельком, когда тот выходил из здания Синода, и сей деятель показался ему смутно знакомым; наверное, встречались в Москве двадцать лет назад.
За день до церемонии члены Синода, архиереи и Сенат в полном составе заседали в присутствии царя, Из прочих чинов, помимо вице-канцлера Шафирова (он готовил текст обращения к царю) и канцлера Головкина, были и дипломаты, в том числе граф Матвеев.
Наконец Пётр дал согласие на титул.
Народ ликовал.
А сама церемония поднесения титула 22 октября оказалась совсем простой. Канцлер Головкин в присутствии Сената и Синода прочитал речь-прошение. Затем последовала ответная речь царя всего в три фразы, с намёком на предшественницу нашу, Византийскую империю: «Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не стало как с монархиею Греческою»… И под пушечный и ружейный салют, под вопли труб присутствующие троекратно возгласили новые титулы Петра.
Трубы, пальба, огненные шутихи и крики «виват!» — всё это сопровождало и неофициальную часть праздника. Выстроилась громадная очередь желающих засвидетельствовать его императорскому величеству своё почтение; затем знатные особы тянулись к Екатерине, и поздравляли её и дочерей как её величество императрицу и имперских принцесс, а затем уж к столам с яствами и напитками.
Стас отошёл в сторонку. Было забавно наблюдать, как меняется «рост» очереди: чем ближе к особе императора, тем она становилась ниже, ибо с каждым шагом людишки всё сильнее гнули свои спины, а некоторые изгибали и колени. Пётр был радостен; принимая поздравления, оглядывался, переговаривался со знатными лицами. К Стасу подошёл Матвеев; император помахал ему рукой, крикнул «виват, дипломатия!» и вдруг, бросив всех, широкими шагами направился к ним со словами:
— Ты ли это, князь?.. Запамятовал имя твоё… А ты, узнаёшь ли меня?
— Вас, ваше императорское величество, теперь не токмо я, вся Европа узнала, — с улыбкой ответил Стас. — Ох как она вас теперь знает!.. Я посланник ваш в Баварии, консул князь Гроховецкий.
— Да, да, да! Как же я потерял-то тебя? Но теперь уж… Он ведь у тебя служит, граф? — спросил император Матвеева. Тот кивнул:
— Не то чтобы в прямом моём подчинении, но…
— Погоди-тко… — прервал царь. — Где Прокопович? Найти мне Феофана немедленно!
И пока от стола с напитками передвигался к ним вице-президент Святейшего синода, царь тряс Стасу руки:
— Это ж ты был первым, ты… — И закричал подошедшему Прокоповичу: — А, хитрый монах! Тут легенды распускают, будто ты первым об императорском России достоинстве заговорил, а вот и не так! Вот кто первым был — князь Гроховецкий!
Стас вгляделся в лицо Прокоповича и таки узнал его!
— Елисей! — вымолвил он, взмахивая руками. — Вице-президент Синода? Das ist phantastisch!
— Вы никак знакомы? — радостно удивился Пётр.
— Встречались однажды в Риме, — улыбаясь во всю свою широкую бороду, ответил Феофан. — Ещё когда я был в ученичестве.
— Ага! Значит, он тебя и научил.
— Нет, ваше величество, — возразил Стас. — Что случилось, то и должно было случиться. А Елисей… То есть Феофан… Скорее он меня учил, а не я его. — И они обнялись и облобызались троекратно.
— Вот эти двое, — заметил Пётр, указывая на них присутствующим, — заранее знали, что должно быти…
— Вашими повелениями и в пользу государству, — склонил голову Феофан. — Уравняв де-юре титул российского монарха со званием высшего лица европейского, утвердили мы свою политическую независимость.
— Ну так ответьте, мудрецы, что нас дальше ждёт!
Стас понимал, что ничем не рискует. В обстановке праздника любое пророчество поймут как лесть. И сказал:
— Через сто лет не станет Римской империи. Французский правитель объявит себя императором, но все ополчатся на него, ибо нет у него таких прав. Как и говорил мне некогда Феофан, не государства будут подпирать религии, а, наоборот, сами религии превратятся в подспорье государствам: останется всемирный католический центр Ватикан и протестанты в розницу.
— А Россия?.. — заинтересованно спросил Пётр.
— Русские войска займут Париж.
Пётр, граф Матвеев и Феофан расхохотались: представить себе такое было совершенно невозможно! Вслед за ними — ха-ха-ха, ха-ха-ха — стали угодливо смеяться и все остальные присутствующие на банкете.
… На похороны Марты Стас опоздал. Эмануэль рассказал ему, что она страшно мучилась перед смертью, впадала в беспамятство, в бреду звала мужа, кричала «Woftir? Wofiir?» и наконец, отошла. Все домашние были подавлены. Дела взял в свои руки Прошка; если бы не он, слуги, может, разбежались бы. Они любили хозяйку, которая воистину была средоточием добра и участливости в доме, и боялись высокомерного мрачного хозяина, князя де Гроха: никто не понимал, как теперь жить.
Но жизнь, однако, продолжалась.
Задумчиво глядя на сына — тому было уже шестнадцать от роду лет, — Стас думал, что вот он уже и сам старик. Медицины здесь практически нет. Хлопнет и меня разом, как бедную Марту. А Эмануэль?.. По рассказу матушки, мой отец, князь Фёдор, ожидал от меня каких-то чудес с самого моего рождения. Подозревал, стало быть, что обладаю я некими способностями. А ну Эмануэль тоже?.. Если не рассказать ему, для него сны станут такой же неожиданностью, как и для меня.
Стас велел седлать коней.
— Поедем, сынок, развеем грусть, — сказал он.
Они ехали шагом по солнечному ноябрьскому лесу, и он открывал Эмануэлю тайну: рассказывал о возможности перемещения в прошлое, которое выглядит как сон.
— Таким, как ты и я, не нужно бояться смерти. Я умру; а в будущем, возможно, мы с тобой увидимся… Представь, я буду моложе, чем ты!.. А твоя матушка, моя дорогая Марта… Она будет жить в нашей памяти так долго, как никто из людей. Разве этого мало?
Когда Эмануэлю стукнуло семнадцать лет, его — не без некоторых интриг со стороны Стаса — взяли пажом во дворец наследного принца Карла Альбрехта. Принц собирался жениться на дочке императора Иосифа, и ему прочили большую будущность… В Стасовом знании истории здесь был пробел: он не помнил по именам римских императоров. Вена бывала столицей империи, и Прага, и Ахен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121