А где мы в этом всегда мне пока неведомо. Но не горюй, всё узнаем… Вставай, идти бы нам надо.
— Мне что, всё это снится, что ли? — Мальчик едва не плакал. — Я пришёл сделать этюд гумна, а теперь ни гумна, ни мольберта, ни одежды! Я сплю?
— Спишь, — вздохнул старик. — Спишь, в истинной своей жизни. И видишь сон, что голым гуляешь со мною по лесу. Успокойся. Как звать тебя?
— Эдик… Эдуард. Я у крёстного гощу, этюд делал…
Старик присмотрелся:
— Мнится мне, аз, грешный, уже тебя видел. Скажи, не бывало ли, чтобы тебя хозяин грыз?
Мальчик испуганно огляделся:
— Нет. Меня никто не грыз.
— Ой, схож обликом! Хоть он и быстро сгрыз того бедолагу, а потом и меня, всё ж я того отрока хорошо запомнил. Очень с тобою схож… хоть ты и помоложе. — И старик показал Эдику палку: — Видишь? Хозяин-то, может, ещё здесь бродит, а у меня дубинка.
Он мелко засмеялся:
— Хе-хе-хе… Думает второй раз меня съесть… Хватит ужо… А меня, отрок Эдик, зовут Кощей.
— Как! Не может быть.
За всеми этими разговорами старик ходил по кругу, обрывая ветки кустов, выдёргивая длинные травинки, а затем вставший на ноги Эдуард начал ему помогать, и в итоге они сплели себе юбочки, которые и обмотали вокруг чресл.
— Скажите… Кощей, — будто сквозь силу произнёс его имя Эдуард. — Это то, о чём папенька рассказывал — когда попадаешь в старину?
— Ага! Папенька рассказывал? Значит, соблюдают завет в семье вашей, хорошо. А теперь идём.
Старик споро двинулся туда, где чуть слышно шумел ручеёк. Похоже, ему совсем не мешали корешки, шишки и прочий лесной мусор, по которому шагал он, смело вставая на всю ступню. Эдик нёсся за ним, подпрыгивая, ойкая при каждом неловком шаге и прислушиваясь к его словам, поскольку Кощей говорил на ходу.
— Я в ходоках с самого рождения, а ты впервые. — Так понимал его речь Эдуард; на деле старик изъяснялся изощрённо-старомодно. — Что тебе рассказывали о ходках наших? Из какой ты семьи?
Но у мальчика у самого были вопросы.
— Странное имя: Кощей, — сказал он. — Как в сказке.
— А сие не имя, но прозвище, — сообщил старик, не снижая темпа хода. — Ить сказка то, что сказывают. Меня по-всякому прозывали: Енох, Ведун, Ерарх, Троян, Аникан… Асимой звали… А однажды был сразу тремя братьями: Хай, Май и Хорив. Званье, сиречь как тебя зовут, твоё прозвище для всех, а имя скрывать надо. В имени суть человека, узнает его кто — получит тебя в свою власть. А вдруг узнавший — враг твой. Понял?
— Нет.
— Тогда оставим это. Так что тебе рассказывали о «ходках» наших?
— А куда мы идём?
— Ход наш к избушке, отрок, в которой схорон, — пояснил Кощей. — Я как попал в совсем древнюю старину, поставил избушку в тайном месте и держу в ней всякую рухлядь. Бывает, инда придёшь, а уже истлело. Или находишь порты и рубаху только лишь оставленными и продляешь свой путь среди знакомых людей. Похоронишь самого себя, и в путь. Понял?
— Нет.
— Ну, тогда сам сказывай. Что тебе ведомо о ходках наших? Из какой ты семьи?
— А-а-а… хитренький. А правило номер один — никому не открываться? Меня папенька учил.
— Верно! Стало быть, ты из нашего роду-племени, правила знаешь. Но открываться нельзя только перед теми, кто про ходки не знает, сиречь таиться от людей обычных. А я разве обычный?
— Ну… Если Кощей, то, конечно, не обычный. А правда что вы бессмертный?
Кощей на ходу оглянулся на него, засмеялся:
— Все смертные на свете, нет никого бессмертного.
— А про смертельную иглу в яйце правда?
— Иглу в яйце? — сморщился Кощей. — Ничего себе пытка, Наверное, больно, а может, и впрямь смертельно. Не могу тебе сказать.
— Да нет: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу.
— Чего только люди не придумают. Это у вас так зайцев запекают, на горящем дубу? А мне в Аравии готовили мешун: овощи в утке, утками набивают барана, зашивают и жарят на вертеле.
Некоторое время шли молча. Мальчик думал. Наконец у него созрел новый вопрос:
— А как же я тут буду жить?
— Все живут, и ты сможешь.
— Без маменьки… Я вот голодный, и что делать? Ничего нет, никого не знаю. Когда папенька рассказывал об этом, казалось интересно. А тут лес, и больше ничего.
— Всё наладится, не переживай…
Они подошли к довольно неказистой, почти не заметной среди деревьев избушке. Эдик опять вспомнил про сказки и начал перекладывать их старику, особо упирая на умение избушки поворачиваться «к лесу передом». Он явно ожидал, что Кощей вот-вот произнесёт заклинание и сказка станет былью.
Но Кощей избушку поворачивать не стал, а ушёл в неё и вынес оттуда страшные штаны на верёвочках. Потом огнивом печку растопил, а трубы у печки не было — пришлось Эдику, кашляя от дыма, в одиночку поддерживать огонь, кидая в печь собранные им же веточки, а старик охотился в лесу. Он принёс две птички, и они жарили их, а потом ели, разговаривая.
— Маменька у меня Елена Эдуардовна, — рассказывал мальчик, — ведает библиотекой в Главном штабе артиллерии. Папенька Фёдор Станиславович, генерал, при императрице Анастасии Николаевне состоит! Крёстный — князь Юрьев, старенький уже. Пчёл разводит. А я учусь, кончу гимназию в 1937 году, буду поступать в университет, на исторический факультет. Очень меня история увлекает. Я всё читал: и про Петра Первого, как он шведов бил, и про Павла Великого, как Индию вместе с Наполеоном завоевывали, и как японцев победили…
Вечерело. Темнота и прохлада загнали их в дом, и они грелись под какими-то шкурами под рассказы мальчика о «временах прошедших», о которых старик не имел ровно никакого представления.
Утром опять зашёл разговор о дальнейшей жизни. Эдик был в растерянности: неизвестная эпоха пугала его.
— А вы что собирались тут делать? — спросил он.
Старик, сидящий на порожке прямо перед ним, огляделся, никого, кроме них, не увидел и спросил с недоумением:
— Почему ты всё говоришь со мной, будто меня несколько? «Вы» князю говорят, и то если он не один, а с ратью, а без неё и ему — «ты». А если князь с воинством идёт, то и сам про себя другому князю скажет: мы, дескать, иду на вы… За ним сила людская, поэтому.
— Ах вот почему царица пишет: «Мы, Анастасия, Императрица к Самодержица Всероссийская», — воскликнул Эдик.
— А что делать я собирался? — продолжал старик. — Ничего не собирался. Кинул меня сюда Господь по своей какой-то надобности, и буду жить. Мы все под Господом ходим. Послал тебе Господь дождик, а ты что делать собирался? Живи под дождиком. Раньше я путешествовал, всю землю исходил; старым стал — просто живу. Теперь… раз Он тебя мне послал, тобою буду заниматься. Устроимся как-нибудь. А что ты делать умеешь?
Мальчик задумался и вдруг прослезился:
— Я рисовать люблю. Приехал к крёстному на этюды, мольберт с собой взял, краски — хотел гумно рисовать, — а тут… Папенька говорил, что это будет вроде видишь сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Мне что, всё это снится, что ли? — Мальчик едва не плакал. — Я пришёл сделать этюд гумна, а теперь ни гумна, ни мольберта, ни одежды! Я сплю?
— Спишь, — вздохнул старик. — Спишь, в истинной своей жизни. И видишь сон, что голым гуляешь со мною по лесу. Успокойся. Как звать тебя?
— Эдик… Эдуард. Я у крёстного гощу, этюд делал…
Старик присмотрелся:
— Мнится мне, аз, грешный, уже тебя видел. Скажи, не бывало ли, чтобы тебя хозяин грыз?
Мальчик испуганно огляделся:
— Нет. Меня никто не грыз.
— Ой, схож обликом! Хоть он и быстро сгрыз того бедолагу, а потом и меня, всё ж я того отрока хорошо запомнил. Очень с тобою схож… хоть ты и помоложе. — И старик показал Эдику палку: — Видишь? Хозяин-то, может, ещё здесь бродит, а у меня дубинка.
Он мелко засмеялся:
— Хе-хе-хе… Думает второй раз меня съесть… Хватит ужо… А меня, отрок Эдик, зовут Кощей.
— Как! Не может быть.
За всеми этими разговорами старик ходил по кругу, обрывая ветки кустов, выдёргивая длинные травинки, а затем вставший на ноги Эдуард начал ему помогать, и в итоге они сплели себе юбочки, которые и обмотали вокруг чресл.
— Скажите… Кощей, — будто сквозь силу произнёс его имя Эдуард. — Это то, о чём папенька рассказывал — когда попадаешь в старину?
— Ага! Папенька рассказывал? Значит, соблюдают завет в семье вашей, хорошо. А теперь идём.
Старик споро двинулся туда, где чуть слышно шумел ручеёк. Похоже, ему совсем не мешали корешки, шишки и прочий лесной мусор, по которому шагал он, смело вставая на всю ступню. Эдик нёсся за ним, подпрыгивая, ойкая при каждом неловком шаге и прислушиваясь к его словам, поскольку Кощей говорил на ходу.
— Я в ходоках с самого рождения, а ты впервые. — Так понимал его речь Эдуард; на деле старик изъяснялся изощрённо-старомодно. — Что тебе рассказывали о ходках наших? Из какой ты семьи?
Но у мальчика у самого были вопросы.
— Странное имя: Кощей, — сказал он. — Как в сказке.
— А сие не имя, но прозвище, — сообщил старик, не снижая темпа хода. — Ить сказка то, что сказывают. Меня по-всякому прозывали: Енох, Ведун, Ерарх, Троян, Аникан… Асимой звали… А однажды был сразу тремя братьями: Хай, Май и Хорив. Званье, сиречь как тебя зовут, твоё прозвище для всех, а имя скрывать надо. В имени суть человека, узнает его кто — получит тебя в свою власть. А вдруг узнавший — враг твой. Понял?
— Нет.
— Тогда оставим это. Так что тебе рассказывали о «ходках» наших?
— А куда мы идём?
— Ход наш к избушке, отрок, в которой схорон, — пояснил Кощей. — Я как попал в совсем древнюю старину, поставил избушку в тайном месте и держу в ней всякую рухлядь. Бывает, инда придёшь, а уже истлело. Или находишь порты и рубаху только лишь оставленными и продляешь свой путь среди знакомых людей. Похоронишь самого себя, и в путь. Понял?
— Нет.
— Ну, тогда сам сказывай. Что тебе ведомо о ходках наших? Из какой ты семьи?
— А-а-а… хитренький. А правило номер один — никому не открываться? Меня папенька учил.
— Верно! Стало быть, ты из нашего роду-племени, правила знаешь. Но открываться нельзя только перед теми, кто про ходки не знает, сиречь таиться от людей обычных. А я разве обычный?
— Ну… Если Кощей, то, конечно, не обычный. А правда что вы бессмертный?
Кощей на ходу оглянулся на него, засмеялся:
— Все смертные на свете, нет никого бессмертного.
— А про смертельную иглу в яйце правда?
— Иглу в яйце? — сморщился Кощей. — Ничего себе пытка, Наверное, больно, а может, и впрямь смертельно. Не могу тебе сказать.
— Да нет: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу.
— Чего только люди не придумают. Это у вас так зайцев запекают, на горящем дубу? А мне в Аравии готовили мешун: овощи в утке, утками набивают барана, зашивают и жарят на вертеле.
Некоторое время шли молча. Мальчик думал. Наконец у него созрел новый вопрос:
— А как же я тут буду жить?
— Все живут, и ты сможешь.
— Без маменьки… Я вот голодный, и что делать? Ничего нет, никого не знаю. Когда папенька рассказывал об этом, казалось интересно. А тут лес, и больше ничего.
— Всё наладится, не переживай…
Они подошли к довольно неказистой, почти не заметной среди деревьев избушке. Эдик опять вспомнил про сказки и начал перекладывать их старику, особо упирая на умение избушки поворачиваться «к лесу передом». Он явно ожидал, что Кощей вот-вот произнесёт заклинание и сказка станет былью.
Но Кощей избушку поворачивать не стал, а ушёл в неё и вынес оттуда страшные штаны на верёвочках. Потом огнивом печку растопил, а трубы у печки не было — пришлось Эдику, кашляя от дыма, в одиночку поддерживать огонь, кидая в печь собранные им же веточки, а старик охотился в лесу. Он принёс две птички, и они жарили их, а потом ели, разговаривая.
— Маменька у меня Елена Эдуардовна, — рассказывал мальчик, — ведает библиотекой в Главном штабе артиллерии. Папенька Фёдор Станиславович, генерал, при императрице Анастасии Николаевне состоит! Крёстный — князь Юрьев, старенький уже. Пчёл разводит. А я учусь, кончу гимназию в 1937 году, буду поступать в университет, на исторический факультет. Очень меня история увлекает. Я всё читал: и про Петра Первого, как он шведов бил, и про Павла Великого, как Индию вместе с Наполеоном завоевывали, и как японцев победили…
Вечерело. Темнота и прохлада загнали их в дом, и они грелись под какими-то шкурами под рассказы мальчика о «временах прошедших», о которых старик не имел ровно никакого представления.
Утром опять зашёл разговор о дальнейшей жизни. Эдик был в растерянности: неизвестная эпоха пугала его.
— А вы что собирались тут делать? — спросил он.
Старик, сидящий на порожке прямо перед ним, огляделся, никого, кроме них, не увидел и спросил с недоумением:
— Почему ты всё говоришь со мной, будто меня несколько? «Вы» князю говорят, и то если он не один, а с ратью, а без неё и ему — «ты». А если князь с воинством идёт, то и сам про себя другому князю скажет: мы, дескать, иду на вы… За ним сила людская, поэтому.
— Ах вот почему царица пишет: «Мы, Анастасия, Императрица к Самодержица Всероссийская», — воскликнул Эдик.
— А что делать я собирался? — продолжал старик. — Ничего не собирался. Кинул меня сюда Господь по своей какой-то надобности, и буду жить. Мы все под Господом ходим. Послал тебе Господь дождик, а ты что делать собирался? Живи под дождиком. Раньше я путешествовал, всю землю исходил; старым стал — просто живу. Теперь… раз Он тебя мне послал, тобою буду заниматься. Устроимся как-нибудь. А что ты делать умеешь?
Мальчик задумался и вдруг прослезился:
— Я рисовать люблю. Приехал к крёстному на этюды, мольберт с собой взял, краски — хотел гумно рисовать, — а тут… Папенька говорил, что это будет вроде видишь сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121