«Демократия»! А знаешь, за что посадили меня? Я участвовала в Рыбинске в митинге против увеличения продналога. И всё, и три года лагерей! По сравнению с царизмом твой Савинков — это те же штаны, только наизнанку, говном наружу. Он вроде Столыпина, но хуже, в нём чести нет.
— А Верховный? — спросил Стас, холодея.
— Деникин-то? Этот путаник вообще не соображает, куда ведёт страну. Надо же было придумать: запретил деятельность всех политических партий на «переходный период»! Ну и куда он нас «переводит», не спрашивая мнения людей? В итоге на всю Россию только и достижений, что кучка воров строит себе виллы в Испании, а самые наглые строят в Англии.
— В тебе говорит зависть к удачливым бизнесменам.
— В чём же их удача? В том, что оказались близко к руке власти и сумели её вовремя лизнуть? А настоящих промышленников, из староверов, лишили всего на основе закона о свободе совести. Какое издевательство! Ты что, не знаешь, как регистрируют передачу собственности, как выдают лицензии, что вообще творят Савинков и его министр юстиции, «верная рука», до блеска вылизанная прохиндеями?
— Министр юстиции — мой отчим, — сказал Стас.
Утро выдалось хмурым. В окна стучал редкий дождик; в горнице было сумеречно. Стас проснулся, ещё когда Матрёна была в доме, но лежал затаив дыхание и не вставал, дожидаясь её ухода на ферму. Повздорили они крупно — ему неприятно было вспоминать её оскорбления, он был обижен и за себя, и за отчима.
А когда наконец выбрался из дому, чтобы идти в монастырь, оказалось, работать сегодня не придётся, и завтра тоже, а надо собирать всю группу и ехать в Москву.
— С ума все посходили, — жаловался ему водитель автобуса «Лейланд», специально присланного за ними директором училища. — Ни сна, ни роздыха. Позавчера вёз группу из Тулы, вчера из Суздаля, а в ночь уже за вами. А поди вас тут собери!
Действительно, однокурсники Стаса, разделившись, уже отбыли из Николина, пусть и недалеко, но в разные стороны. Пришлось трястись по грунтовым дорогам; собрали всех только к двенадцати часам и не медля поехали в Москву.
— Вот усну по дороге, будут вам всем кранты, — бурчал шофёр.
Девицы, встретившись после недельной разлуки, устроили много шума; парни на заднем сиденье, похоже, играли в карты. Профессор подсел к Стасу и выспрашивал о ходе реставрационных работ в Рождествене. Маргарита Петровна пыталась выяснить у водителя, с чем связан спешный отъезд.
Общий сбор назначили, как объяснил шофёр, для приёма «вшивого английского министра». Встреча завтра утром на Белорусском вокзале; учащимся надлежит быть на Тверской в одиннадцать ноль-ноль, между столбами 27 и 28. Это возле Триумфальной площади. Там выдадут флажки и воздушные шарики.
— Может, премьер-министра встречают? — попытался уточнить проф. Жилинский. — Или министра иностранных дел?
— Да нет, — скривился шофёр и сплюнул за окно кабины. — Какой-то мелкий министришко. Не помню. Но этим, — он потыкал пальцем вверх, — встретить его хочется красиво, а все приличные люди отдыхают на морях. В Москве, кроме подлых, никого не осталось. А их, господин профессор, вдоль дороги с флагами ставить опасно; если не бомбу, то какой-нибудь фрукт, вроде помидора, обязательно кинут в английскую морду. Вот и свозят студентов. Меня ещё вздрючили, что за вами еду за последними, а не раньше. А вы же самые дальние!
— Знала бы, не поехала бы! — воскликнула доцент Кованевич.
— Как можно, — возразил профессор. — Если власть просит, почему и не съездить?
— Да вы не переживайте, дамочка, через два-три дня я вас обратно отвезу, — успокаивал водитель. — Зато дома побываете, с семьёй повидаетесь, отдохнёте… Плохо ли?
Стас всю дорогу думал об аргументах Матрёны. В чём-то она, конечно, была права. Нельзя так доверчиво относиться к газетным текстам. Он же не мальчик, видывал виды. Просто оторвался немного от этой реальности. Надо будет в ней разобраться.
* * *
В Москву въехали по Ярославскому шоссе, а там уже Сретенка недалече, а вот и Лубянка. Стасу, можно сказать, повезло; был второй час ночи, и он уже дома, а тем, кто жил в Замоскворечье или на Болвановке, ещё колесить и колесить. Шофёр весь изругался, но деваться ему было некуда, пришлось развозить всех.
Мама открыла ему дверь весёлая и раскрасневшаяся. Оказывается, ввечеру приехал отчим, и они ещё не уснули. А вот и он: добродушный, лысоватый, с седыми, красиво подстриженными усиками, в милом уютном халате. Обнимались, говорили все разом, смеялись… «Господи, — думал Стас, — я не видел их целую жизнь. А мама-то совсем молодая, да, она родилась в 1899-м, ей всего тридцать пять! Столько было мне, когда я сверзился из-под купола Рождественского собора… Отчим старше её на шестнадцать лет… ну да не мне судить». Стас припомнил историю трагической гибели прежней жены отчима, Капитолины, во время жестокой войны с националистами на Кавказе…
— Мама, Анджей Януарьевич, я так рад вас видеть, — говорил он.
— А почему так рано? — вопрошала мама.
— Как рано?! Два часа ночи!
— Нет, перестань, ты же понял. Я ждала тебя через месяц.
— Нас привезли приветствовать какого-то англичанина.
— Ага! — вскричал отчим. — Ты приехал встречать мистера Кокса? Я вас познакомлю. Мы с ним завтра заседаем в Кремле; ведь это он ко мне едет.
— Завтра! — смеялась мама. — Уже сегодня!
— Да! Надо бы всё-таки выспаться.
— Дай мне ребёнка покормить. Сейчас Нюру разбужу.
— Ничего себе «ребёнка»! Ростом с телёнка.
— Мама, оставь домработницу в покое. Я сам себе приготовлю.
— Смотри-ка! — воскликнул отчим. — Наш сын становится народником!
Санкт-Петербург,
11 марта 1801 года
Сумасшедший коротышка всех a exte ' nue .
Сказать по правде, соображает он лучше многих, но думает — вот беда — неизменно о том, как бы сильнее напортить лучшим людям столицы. И коротышка он, только если сравнивать с самыми достойными, богатыми и влиятельными людьми страны. Он росточком — как эти его любимые холопы, смерды, простолюдины — 35 вершков. Ну пусть 36 — если мерить с косичкой и каблуками.
Кстати, до чего заметно, кто угоден Господу Богу, а кто нет. Достаточно сравнить истинную аристократию со всеми прочими: наши в большинстве высокие, в теле, с голосами зычными, со взором уверенным. Вот вроде графа Палена, — куда он подевался, обещал быть к часу? — или моих братьев. А те — маленькие, противные, глаза прячут. Будто украли что.
А украли! Украли! Этот урод, не успев трон занять, отдал им ЧЕТЫРЕ дня в неделю! Только три дня теперь может хозяин занимать их барщиной. Им теперь дадено три дня на себя работать, да день — Богу молиться. А оно Богу надо, чтобы черви земляные ему молились? Они же не совсем люди, они, как остроумно выразилась покойная императрица, не мужи, а мужики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— А Верховный? — спросил Стас, холодея.
— Деникин-то? Этот путаник вообще не соображает, куда ведёт страну. Надо же было придумать: запретил деятельность всех политических партий на «переходный период»! Ну и куда он нас «переводит», не спрашивая мнения людей? В итоге на всю Россию только и достижений, что кучка воров строит себе виллы в Испании, а самые наглые строят в Англии.
— В тебе говорит зависть к удачливым бизнесменам.
— В чём же их удача? В том, что оказались близко к руке власти и сумели её вовремя лизнуть? А настоящих промышленников, из староверов, лишили всего на основе закона о свободе совести. Какое издевательство! Ты что, не знаешь, как регистрируют передачу собственности, как выдают лицензии, что вообще творят Савинков и его министр юстиции, «верная рука», до блеска вылизанная прохиндеями?
— Министр юстиции — мой отчим, — сказал Стас.
Утро выдалось хмурым. В окна стучал редкий дождик; в горнице было сумеречно. Стас проснулся, ещё когда Матрёна была в доме, но лежал затаив дыхание и не вставал, дожидаясь её ухода на ферму. Повздорили они крупно — ему неприятно было вспоминать её оскорбления, он был обижен и за себя, и за отчима.
А когда наконец выбрался из дому, чтобы идти в монастырь, оказалось, работать сегодня не придётся, и завтра тоже, а надо собирать всю группу и ехать в Москву.
— С ума все посходили, — жаловался ему водитель автобуса «Лейланд», специально присланного за ними директором училища. — Ни сна, ни роздыха. Позавчера вёз группу из Тулы, вчера из Суздаля, а в ночь уже за вами. А поди вас тут собери!
Действительно, однокурсники Стаса, разделившись, уже отбыли из Николина, пусть и недалеко, но в разные стороны. Пришлось трястись по грунтовым дорогам; собрали всех только к двенадцати часам и не медля поехали в Москву.
— Вот усну по дороге, будут вам всем кранты, — бурчал шофёр.
Девицы, встретившись после недельной разлуки, устроили много шума; парни на заднем сиденье, похоже, играли в карты. Профессор подсел к Стасу и выспрашивал о ходе реставрационных работ в Рождествене. Маргарита Петровна пыталась выяснить у водителя, с чем связан спешный отъезд.
Общий сбор назначили, как объяснил шофёр, для приёма «вшивого английского министра». Встреча завтра утром на Белорусском вокзале; учащимся надлежит быть на Тверской в одиннадцать ноль-ноль, между столбами 27 и 28. Это возле Триумфальной площади. Там выдадут флажки и воздушные шарики.
— Может, премьер-министра встречают? — попытался уточнить проф. Жилинский. — Или министра иностранных дел?
— Да нет, — скривился шофёр и сплюнул за окно кабины. — Какой-то мелкий министришко. Не помню. Но этим, — он потыкал пальцем вверх, — встретить его хочется красиво, а все приличные люди отдыхают на морях. В Москве, кроме подлых, никого не осталось. А их, господин профессор, вдоль дороги с флагами ставить опасно; если не бомбу, то какой-нибудь фрукт, вроде помидора, обязательно кинут в английскую морду. Вот и свозят студентов. Меня ещё вздрючили, что за вами еду за последними, а не раньше. А вы же самые дальние!
— Знала бы, не поехала бы! — воскликнула доцент Кованевич.
— Как можно, — возразил профессор. — Если власть просит, почему и не съездить?
— Да вы не переживайте, дамочка, через два-три дня я вас обратно отвезу, — успокаивал водитель. — Зато дома побываете, с семьёй повидаетесь, отдохнёте… Плохо ли?
Стас всю дорогу думал об аргументах Матрёны. В чём-то она, конечно, была права. Нельзя так доверчиво относиться к газетным текстам. Он же не мальчик, видывал виды. Просто оторвался немного от этой реальности. Надо будет в ней разобраться.
* * *
В Москву въехали по Ярославскому шоссе, а там уже Сретенка недалече, а вот и Лубянка. Стасу, можно сказать, повезло; был второй час ночи, и он уже дома, а тем, кто жил в Замоскворечье или на Болвановке, ещё колесить и колесить. Шофёр весь изругался, но деваться ему было некуда, пришлось развозить всех.
Мама открыла ему дверь весёлая и раскрасневшаяся. Оказывается, ввечеру приехал отчим, и они ещё не уснули. А вот и он: добродушный, лысоватый, с седыми, красиво подстриженными усиками, в милом уютном халате. Обнимались, говорили все разом, смеялись… «Господи, — думал Стас, — я не видел их целую жизнь. А мама-то совсем молодая, да, она родилась в 1899-м, ей всего тридцать пять! Столько было мне, когда я сверзился из-под купола Рождественского собора… Отчим старше её на шестнадцать лет… ну да не мне судить». Стас припомнил историю трагической гибели прежней жены отчима, Капитолины, во время жестокой войны с националистами на Кавказе…
— Мама, Анджей Януарьевич, я так рад вас видеть, — говорил он.
— А почему так рано? — вопрошала мама.
— Как рано?! Два часа ночи!
— Нет, перестань, ты же понял. Я ждала тебя через месяц.
— Нас привезли приветствовать какого-то англичанина.
— Ага! — вскричал отчим. — Ты приехал встречать мистера Кокса? Я вас познакомлю. Мы с ним завтра заседаем в Кремле; ведь это он ко мне едет.
— Завтра! — смеялась мама. — Уже сегодня!
— Да! Надо бы всё-таки выспаться.
— Дай мне ребёнка покормить. Сейчас Нюру разбужу.
— Ничего себе «ребёнка»! Ростом с телёнка.
— Мама, оставь домработницу в покое. Я сам себе приготовлю.
— Смотри-ка! — воскликнул отчим. — Наш сын становится народником!
Санкт-Петербург,
11 марта 1801 года
Сумасшедший коротышка всех a exte ' nue .
Сказать по правде, соображает он лучше многих, но думает — вот беда — неизменно о том, как бы сильнее напортить лучшим людям столицы. И коротышка он, только если сравнивать с самыми достойными, богатыми и влиятельными людьми страны. Он росточком — как эти его любимые холопы, смерды, простолюдины — 35 вершков. Ну пусть 36 — если мерить с косичкой и каблуками.
Кстати, до чего заметно, кто угоден Господу Богу, а кто нет. Достаточно сравнить истинную аристократию со всеми прочими: наши в большинстве высокие, в теле, с голосами зычными, со взором уверенным. Вот вроде графа Палена, — куда он подевался, обещал быть к часу? — или моих братьев. А те — маленькие, противные, глаза прячут. Будто украли что.
А украли! Украли! Этот урод, не успев трон занять, отдал им ЧЕТЫРЕ дня в неделю! Только три дня теперь может хозяин занимать их барщиной. Им теперь дадено три дня на себя работать, да день — Богу молиться. А оно Богу надо, чтобы черви земляные ему молились? Они же не совсем люди, они, как остроумно выразилась покойная императрица, не мужи, а мужики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121