Не может быть. Март же. Да. светает. Куда подевались эти сучьи денщики с лошадьми?.. Сейчас отолью, и к новому императору. Докладать… Мол, так и так, апоплексическим ударом…
А эт-то что такое?!
По набережной, с непокрытой головой, беспрестанно озираясь, шёл Николай фон Садов. Не может быть! Ведь его зарезали? Я сам велел. Или не велел? Или то был не я? Или то не он?
Ах ты, ак-кадемик сраный. Аферист. Бесчестный тип!
Граф с трудом вытащил из-за пояса тяжёлый пистолет. Резко откинувшись назад, сумел поднять руку и выстрелил не целясь. Ах ты ж…
А? Каков я стрелок? Навскидку, спьяну, при боковом ветре, по движушшайся цели — влепил точно в голову! Эт-то выстрел века. И никто не видел… Не поверят жа… Бл… Бл… Бр-р… Эээ…
Петроград — Балтика, 4 августа 1934 года
— Дождались, — плюнув за борт парохода жёлтой от табака слюною, произнёс баталист Юстин Котов. — В собственной стране тайком, в машине с задёрнутыми шторками, через какие-то трущобы, с дочерью Верховного во главе, пробираться на свой корабль — это, я вам доложу, конец света…
— Да-с, батенька; Петроград, он вам не Урюпинск какой-нибудь, — со злобной усмешкой поддержал его портретист Михаил Соколов. — Здесь порвут на части, ахнуть не успеете. Лишь за то, что Москва теперь столица, а они уже нет.
— Тю! — воскликнул авангардист Коля Терещенко, всего год как перебравшийся в Первопрестольную из Малороссии. —Та нехай забирают ту столицу у зад! И разом усих тих, начальничькив…
— Тихо, Коля! — с тою же злобой прошептал портретист и оглянулся по сторонам. — Думай что говоришь.
— А шо?..
— А то, что до Парижу не доедешь с таким длинным языком-то, — прошипел Соколов, а Котов пояснил:
— Снимут с парохода на хрен…
Четвёртый член компании, Виталик Лихачёв, засмеялся и хлопнул Соколова по плечу:
— Знаешь анекдот про северо-восток? — спросил он.
Они познакомились в купе поезда Москва — Петроград не далее как сегодня ночью. Трое из них были художники, ветераны войны, а Лихачёв представился «человеком обслуги». Вагон был набит мастерами кисти и персоналом, направлявшимися на выставку в Париж; элита же — Марина Антоновна со свитой — ехали попросторнее, в другом, шикарном вагоне.
Всю ночь новые знакомцы, естественно, отмечали встречу. Теперь художники вид имели несколько опухший, но поправлять здоровье пока не решались: посадка, таможня, погрузка картин — мало ли чего. Лихачёв выглядел куда лучше: пил он меньше прочих, отговариваясь тем, что утром, когда их, счастливчиков, на авто повезут к пароходу, ему ещё предстоит встречать важного члена делегации, прибывающего отдельно, из Вологды.
Теперь он, завершив свою миссию, присоединился к ним. Странного он привёз «члена делегации»: молодой парень, вроде бы их коллега, собрат, так сказать, по цеху, поднявшись на палубу «Queen Victoria», слишком свободно подошёл к дочери Верховного — поздороваться и переброситься парой слов. Что это за никому не известный такой художник с повадками наследного принца? Нет, не наш человек. То ли дело Лихачёв!
Виталик Лихачёв — улыбчивый, слегка сутуловатый, с длинным носом парень — отличился тем, что, когда у них кончилась выпивка, вышел из купе буквально на две секунды и вернулся с литровой бутылью настоящего скотча, Ну ясно: «человек обслуги»! Чего вы хотите! Даже не сговариваясь, трое художников стали активно с ним дружить, демонстрируя свою приязнь как только могли. Вот и теперь портретист Михаил Соколов, мгновенно оставив злобный тон, изобразил на лице улыбку:
— Что за анекдот? Не знаю.
— А вот. Представь, что ты вышел из Москвы и идёшь строго на северо-восток. Куда ты в итоге придёшь?
— Это ясно. Туда же, откуда вышел.
— Нет. Ты же идёшь СТРОГО на северо-восток. Ну? Ты же ветеран войны, буссоль своими глазами видел, должен уметь ориентироваться на местности.
— Так. Иду. Иду, иду, иду. А, понял! Я приду на Северный полюс!
— Правильно! А теперь представь, что ты пошёл строго на юго-запад. Куда ты попадёшь?
— Куда, куда! На Южный полюс.
— Э, нет. Ты опять попадёшь на Северный полюс.
— Это ещё почему?
— А потому что когда ты дойдёшь до границы, тебя развернут, дадут поджопника и направят строго на северо-восток!
Михаил Соколов и Коля Терещенко захохотали; баталист Юстин Котов, как раз в этот момент затягивавшийся «Дукатом», поперхнулся и начал дико кашлять.
— С тобой, Виталик… помрёшь… не доезжая никакого полюса… — простонал он, когда пришёл в себя.
Матросы на причале отдавали швартовы. Отчалили!
Марина, одетая не так чтобы броско, всё же на фоне скупой корабельной раскраски и окружающей природы, состоявшей из ровной серой глади Финского залива и близкого тёмного берега, уставленного серыми портовыми кранами, была похожа на колибри. Тем более что окружавшие её были сплошь в парадном чёрно-белом, или бело-чёрном, или сером разных оттенков. Одна лишь Мими щеголяла в голубеньком. Но здесь, по правде говоря, это голубенькое даже на её маленьком изящном тельце тоже могло сойти за оттенок серого.
— Вы сегодня просто ослепительны, Марина Антоновна, — сказал Стас. Мими из-за спины хозяйки скорчила ему забавную гримаску. Он поцеловал Марине руку, припомнив, что ей нравятся галантные мужчины, но одновременно, в полупоклоне поцелуя, глянул снизу ей прямо в глаза и улыбнулся. Марина растерялась:
— Ах, я никакая после дороги. Что это за ужасные места, где нас везли?
— Не знаю, я приехал только что. Даже ещё не вселился в номер, или как её, каюту. Вы позволите? — И он собрался уходить, определённо ожидая, что она согласно этикету отпустит его кивком головы, но Марина смотрела на него молча, будто задумавшись, и лишь через несколько секунд, поморгав, сказала:
— Да, идите, разумеется. Ведь мы ещё увидимся.
Стас едва не ляпнул: «Это же корабль, куда тут денешься», но вовремя спохватился, что такая фраза не будет звучать галантно, и, ещё раз улыбнувшись, сказал:
— Для того и плывём, — и отправился вслед за стюардом, вселяться.
Каюта его была на верхней палубе, где жили Марина, министр культуры, Мими и другие важные персоны. Художников поселили ниже, в первом классе; прочий персонал ехал вторым. Стасу было интересно, куда поселили охранника Сержа и его безымянного напарника — не в коридоре же, где он их встретил слоняющимися от носа к корме.
Развесив на плечики одежду и выкладывая на прикроватный стол книги, он размышлял о происходящем в Петрограде. Ему не было известно, по каким закоулкам возили Марину со свитой, но он мог догадаться почему. Виденное сегодня и его не оставило равнодушным.
После целой недели спокойного, вдумчивого труда в соборе Рождественского монастыря, после тихих вечеров, наполненных беседами с отцом Паисием и Сан Санычем Румынским, после суток, проведённых в неспешном поезде из Вологды, Петроград ошарашивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
А эт-то что такое?!
По набережной, с непокрытой головой, беспрестанно озираясь, шёл Николай фон Садов. Не может быть! Ведь его зарезали? Я сам велел. Или не велел? Или то был не я? Или то не он?
Ах ты, ак-кадемик сраный. Аферист. Бесчестный тип!
Граф с трудом вытащил из-за пояса тяжёлый пистолет. Резко откинувшись назад, сумел поднять руку и выстрелил не целясь. Ах ты ж…
А? Каков я стрелок? Навскидку, спьяну, при боковом ветре, по движушшайся цели — влепил точно в голову! Эт-то выстрел века. И никто не видел… Не поверят жа… Бл… Бл… Бр-р… Эээ…
Петроград — Балтика, 4 августа 1934 года
— Дождались, — плюнув за борт парохода жёлтой от табака слюною, произнёс баталист Юстин Котов. — В собственной стране тайком, в машине с задёрнутыми шторками, через какие-то трущобы, с дочерью Верховного во главе, пробираться на свой корабль — это, я вам доложу, конец света…
— Да-с, батенька; Петроград, он вам не Урюпинск какой-нибудь, — со злобной усмешкой поддержал его портретист Михаил Соколов. — Здесь порвут на части, ахнуть не успеете. Лишь за то, что Москва теперь столица, а они уже нет.
— Тю! — воскликнул авангардист Коля Терещенко, всего год как перебравшийся в Первопрестольную из Малороссии. —Та нехай забирают ту столицу у зад! И разом усих тих, начальничькив…
— Тихо, Коля! — с тою же злобой прошептал портретист и оглянулся по сторонам. — Думай что говоришь.
— А шо?..
— А то, что до Парижу не доедешь с таким длинным языком-то, — прошипел Соколов, а Котов пояснил:
— Снимут с парохода на хрен…
Четвёртый член компании, Виталик Лихачёв, засмеялся и хлопнул Соколова по плечу:
— Знаешь анекдот про северо-восток? — спросил он.
Они познакомились в купе поезда Москва — Петроград не далее как сегодня ночью. Трое из них были художники, ветераны войны, а Лихачёв представился «человеком обслуги». Вагон был набит мастерами кисти и персоналом, направлявшимися на выставку в Париж; элита же — Марина Антоновна со свитой — ехали попросторнее, в другом, шикарном вагоне.
Всю ночь новые знакомцы, естественно, отмечали встречу. Теперь художники вид имели несколько опухший, но поправлять здоровье пока не решались: посадка, таможня, погрузка картин — мало ли чего. Лихачёв выглядел куда лучше: пил он меньше прочих, отговариваясь тем, что утром, когда их, счастливчиков, на авто повезут к пароходу, ему ещё предстоит встречать важного члена делегации, прибывающего отдельно, из Вологды.
Теперь он, завершив свою миссию, присоединился к ним. Странного он привёз «члена делегации»: молодой парень, вроде бы их коллега, собрат, так сказать, по цеху, поднявшись на палубу «Queen Victoria», слишком свободно подошёл к дочери Верховного — поздороваться и переброситься парой слов. Что это за никому не известный такой художник с повадками наследного принца? Нет, не наш человек. То ли дело Лихачёв!
Виталик Лихачёв — улыбчивый, слегка сутуловатый, с длинным носом парень — отличился тем, что, когда у них кончилась выпивка, вышел из купе буквально на две секунды и вернулся с литровой бутылью настоящего скотча, Ну ясно: «человек обслуги»! Чего вы хотите! Даже не сговариваясь, трое художников стали активно с ним дружить, демонстрируя свою приязнь как только могли. Вот и теперь портретист Михаил Соколов, мгновенно оставив злобный тон, изобразил на лице улыбку:
— Что за анекдот? Не знаю.
— А вот. Представь, что ты вышел из Москвы и идёшь строго на северо-восток. Куда ты в итоге придёшь?
— Это ясно. Туда же, откуда вышел.
— Нет. Ты же идёшь СТРОГО на северо-восток. Ну? Ты же ветеран войны, буссоль своими глазами видел, должен уметь ориентироваться на местности.
— Так. Иду. Иду, иду, иду. А, понял! Я приду на Северный полюс!
— Правильно! А теперь представь, что ты пошёл строго на юго-запад. Куда ты попадёшь?
— Куда, куда! На Южный полюс.
— Э, нет. Ты опять попадёшь на Северный полюс.
— Это ещё почему?
— А потому что когда ты дойдёшь до границы, тебя развернут, дадут поджопника и направят строго на северо-восток!
Михаил Соколов и Коля Терещенко захохотали; баталист Юстин Котов, как раз в этот момент затягивавшийся «Дукатом», поперхнулся и начал дико кашлять.
— С тобой, Виталик… помрёшь… не доезжая никакого полюса… — простонал он, когда пришёл в себя.
Матросы на причале отдавали швартовы. Отчалили!
Марина, одетая не так чтобы броско, всё же на фоне скупой корабельной раскраски и окружающей природы, состоявшей из ровной серой глади Финского залива и близкого тёмного берега, уставленного серыми портовыми кранами, была похожа на колибри. Тем более что окружавшие её были сплошь в парадном чёрно-белом, или бело-чёрном, или сером разных оттенков. Одна лишь Мими щеголяла в голубеньком. Но здесь, по правде говоря, это голубенькое даже на её маленьком изящном тельце тоже могло сойти за оттенок серого.
— Вы сегодня просто ослепительны, Марина Антоновна, — сказал Стас. Мими из-за спины хозяйки скорчила ему забавную гримаску. Он поцеловал Марине руку, припомнив, что ей нравятся галантные мужчины, но одновременно, в полупоклоне поцелуя, глянул снизу ей прямо в глаза и улыбнулся. Марина растерялась:
— Ах, я никакая после дороги. Что это за ужасные места, где нас везли?
— Не знаю, я приехал только что. Даже ещё не вселился в номер, или как её, каюту. Вы позволите? — И он собрался уходить, определённо ожидая, что она согласно этикету отпустит его кивком головы, но Марина смотрела на него молча, будто задумавшись, и лишь через несколько секунд, поморгав, сказала:
— Да, идите, разумеется. Ведь мы ещё увидимся.
Стас едва не ляпнул: «Это же корабль, куда тут денешься», но вовремя спохватился, что такая фраза не будет звучать галантно, и, ещё раз улыбнувшись, сказал:
— Для того и плывём, — и отправился вслед за стюардом, вселяться.
Каюта его была на верхней палубе, где жили Марина, министр культуры, Мими и другие важные персоны. Художников поселили ниже, в первом классе; прочий персонал ехал вторым. Стасу было интересно, куда поселили охранника Сержа и его безымянного напарника — не в коридоре же, где он их встретил слоняющимися от носа к корме.
Развесив на плечики одежду и выкладывая на прикроватный стол книги, он размышлял о происходящем в Петрограде. Ему не было известно, по каким закоулкам возили Марину со свитой, но он мог догадаться почему. Виденное сегодня и его не оставило равнодушным.
После целой недели спокойного, вдумчивого труда в соборе Рождественского монастыря, после тихих вечеров, наполненных беседами с отцом Паисием и Сан Санычем Румынским, после суток, проведённых в неспешном поезде из Вологды, Петроград ошарашивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121