- Каррингтон, не надо!
Она, улыбаясь во весь рот, обернулась ко мне:
- Эй, Либерти, смотри! Я сейчас полечу!
- Стой!
Но она, упрямый маленький ослик, и не думала меня слушать, уцепилась за каретку и оттолкнулась от пригорка. Ее хрупкая фигурка стремительно понеслась над землей, слишком высоко, слишком быстро, штанины джинсов хлопали по ногам. Она радостно завизжала. У меня перед глазами на миг помутилось, зубы сжались от рвущего душу звука. Я побежала, ковыляя, вперед и оказалась возле Гейджа почти одновременно с Каррингтон.
Он легко поймал ее и, сняв с каретки, поставил на землю. Оба смеялись и вопили что есть мочи, не замечая меня.
Я слышала, как Черчилль позвал меня с патио, но не откликнулась.
- Я же просила тебя подождать, - накинулась я на Каррингтон, чувствуя, как от облегчения и ярости голова идет кругом. Остатки пережитого страха еще клокотали у меня в горле. Каррингтон внезапно умолкла и побледнела, уставив на меня круглые голубые глаза.
- Я не слышала, - сказала она. Это было ложью, и мы обе это знали. Заметив, как она бочком пододвинулась к Гейджу, точно ища у него защиты - от меня! - я просто взбесилась.
- Все ты прекрасно слышала! И не думай, что тебе это сойдет с рук, Каррингтон. Ты у меня всю жизнь просидишь дома под замком. - Я повернулась к Гейджу: - Это... эта дурацкая штуковина висит чересчур высоко! И ты не имеешь права, не посоветовавшись со мной, позволять ей такие опасные выкрутасы.
- Да нет тут ничего опасного, - спокойно возразил Гейдж, твердо глядя мне в глаза. - У нас в детстве была точно такая же подвесная дорога.
- И вы, готова поспорить, падали с нее, - парировала я. - И наверняка здорово разбивались.
- Конечно, а как же. Но как видишь, остались живы и можем рассказать о своих впечатлениях.
Моя животная, с соленым привкусом, ярость с каждой секундой набирала силу и грозила выплеснуться наружу.
- Ты, заносчивый болван, что ты можешь знать о восьмилетних девочках! Она такая хрупкая, что запросто могла себе шею сломать...
- Я не хрупкая! - возмутилась Каррингтон, еще теснее прижимаясь к Гейджу, который приобнял ее за плечи.
- Ты даже шлем не надела. Без него ничего подобного делать нельзя.
Гейдж смотрел на меня без всякого выражения.
- Так мне что, снять канат?
- Нет! - завопила Каррингтон. Из ее глаз брызнули слезы. - Ты никогда не разрешаешь мне никаких интересных игр. Так нечестно! Все равно буду, буду кататься на канате, ты не можешь мне запретить! Ты мне не мама!
- Э, э... заяц. - Голос Гейджа смягчился. - Нельзя так с сестрой разговаривать.
- Отлично, - рявкнула я. - Значит, я плохая. Пошел ты знаешь куда, Гейдж, со своей защитой, мне твоя защита на фиг не нужна, ты... - Я в оборонительном жесте подняла негнущиеся руки. Колючий, холодный ветер ударил мне в лицо, словно иголками вонзившись в глаза, и я поняла, что сейчас расплачусь. Я посмотрела на них, прижавшихся друг к другу, и снова услышала, как Черчилль меня зовет.
Я была одна против троих.
Я резко развернулась, почти ничего не видя сквозь пелену горьких слез. Пора было отступать. И, печатая шаг, быстро пошла прочь. Проходя мимо Черчилля в кресле-каталке, я злобно бросила ему:
- Вам тоже достанется, Черчилль. - И, не останавливаясь, пошла дальше.
Когда я наконец очутилась в спасительном тепле кухни, то почувствовала, что продрогла до костей. Я выискала самый темный, самый укромный угол в кухне - тесную углубленную нишу кладовой. Все ее пространство было увешано рядами застекленных посудных шкафов. Я пробиралась все дальше и дальше вглубь, пока не забилась в самый дальний угол чулана. А там, обхватив себя руками, съежилась в комок, стараясь занимать как можно меньше физического пространства.
Все инстинкты во мне кричали, что Каррингтон моя и никто не имеет права оспаривать мои решения. Я о ней заботилась, я так многим для нее жертвовала. «Ты мне не мама». Неблагодарная! Предательница! Мне хотелось выбежать на улицу и сказать ей, как просто было бы мне отказаться от нее после маминой смерти и насколько выгоднее было бы без нее мое теперешнее положение. Мама... О, как жаль, что я не могла забрать назад все обидные слова, брошенные ей мною в сердцах, когда я была подростком. Теперь я сама на себе узнала, какую несправедливость приходится терпеть родителям от собственных детей. Заботишься о них, оберегаешь от всяких напастей и что получаешь вместо благодарности? Сплошные обвинения, вместо взаимопонимания - неповиновение.
В кухню кто-то вошел. Я затаилась, моля Бога, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Но по неосвещенной кухне двинулась темная тень, слишком уж основательная, чтобы принадлежать кому-либо, кроме Гейджа.
- Либерти?
Продолжать прятаться было невозможно.
- Я не хочу разговаривать, - угрюмо отозвалась я.
В дверях, заполнив собой полностью узкое пространство дверного проема, появилась фигура Гейджа, загоняя меня в самый угол. Его лицо терялось в густых тенях.
А потом он сказал то, чего я сроду не ожидала от него услышать:
- Прости меня.
Любые другие слова лишь еще больше разозлили бы меня. Но от этих двух слов слезы перелились через мои ужаленные ветром веки. Я опустила голову, и с моих губ слетел прерывистый вздох.
- Ничего, все в порядке. Где Каррингтон?
- С ней разговаривает папа. - Гейдж, сделав два широких шага, приблизился ко мне. - Ты права. Во всем. Я велел Каррингтон впредь надевать шлем. И перевесил трос на пару футов пониже. - Короткая пауза. - Мне, конечно же, следовало спросить у тебя разрешения, прежде чем натягивать его. Это больше не повторится.
Он обладал абсолютным даром удивлять меня. Я думала, он будет источать яд и спорить. Горло отпустило. Я подняла голову. Сумрак понемногу рассеивался, и уже можно было разобрать очертания головы Гейджа. Он принес с собой запах улицы, ветра, приправленного озоном, аромат сухой травы, а также чего-то сладкого, напоминающего запах только что срубленного дерева.
- Я, наверное, слишком уж ее опекаю, - сказала я.
- А как же? Иначе и быть не может, - резонно заметил Гейдж. - Такая у тебя работа. Если б ты не... - Он осекся и резко выдохнул воздух, потому что увидел, что на моей щеке блестят слезинки. - Вот черт. Нет-нет, не надо. - Он повернулся к тумбочке с ящиками и, порывшись там, вытащил отглаженную салфетку. - Черт побери, Либерти, не надо так. Ну прости меня. Я так виноват с этим треклятым тросом. Я прямо сейчас же пойду и сниму его, - Обычно очень ловкий и расторопный, Гейдж с какой-то необъяснимой неуклюжестью промокнул мои щеки сложенной мягкой салфеткой.
- Не надо, - хлюпая носом, сказала я, - пусть этот трос в-висит.
- Ну ладно, ладно. Как скажешь, так и будет. Сделаем, как ты захочешь. Только, ради Бога, не плачь.
Я взяла у него из рук салфетку, высморкалась и судорожно вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Она, улыбаясь во весь рот, обернулась ко мне:
- Эй, Либерти, смотри! Я сейчас полечу!
- Стой!
Но она, упрямый маленький ослик, и не думала меня слушать, уцепилась за каретку и оттолкнулась от пригорка. Ее хрупкая фигурка стремительно понеслась над землей, слишком высоко, слишком быстро, штанины джинсов хлопали по ногам. Она радостно завизжала. У меня перед глазами на миг помутилось, зубы сжались от рвущего душу звука. Я побежала, ковыляя, вперед и оказалась возле Гейджа почти одновременно с Каррингтон.
Он легко поймал ее и, сняв с каретки, поставил на землю. Оба смеялись и вопили что есть мочи, не замечая меня.
Я слышала, как Черчилль позвал меня с патио, но не откликнулась.
- Я же просила тебя подождать, - накинулась я на Каррингтон, чувствуя, как от облегчения и ярости голова идет кругом. Остатки пережитого страха еще клокотали у меня в горле. Каррингтон внезапно умолкла и побледнела, уставив на меня круглые голубые глаза.
- Я не слышала, - сказала она. Это было ложью, и мы обе это знали. Заметив, как она бочком пододвинулась к Гейджу, точно ища у него защиты - от меня! - я просто взбесилась.
- Все ты прекрасно слышала! И не думай, что тебе это сойдет с рук, Каррингтон. Ты у меня всю жизнь просидишь дома под замком. - Я повернулась к Гейджу: - Это... эта дурацкая штуковина висит чересчур высоко! И ты не имеешь права, не посоветовавшись со мной, позволять ей такие опасные выкрутасы.
- Да нет тут ничего опасного, - спокойно возразил Гейдж, твердо глядя мне в глаза. - У нас в детстве была точно такая же подвесная дорога.
- И вы, готова поспорить, падали с нее, - парировала я. - И наверняка здорово разбивались.
- Конечно, а как же. Но как видишь, остались живы и можем рассказать о своих впечатлениях.
Моя животная, с соленым привкусом, ярость с каждой секундой набирала силу и грозила выплеснуться наружу.
- Ты, заносчивый болван, что ты можешь знать о восьмилетних девочках! Она такая хрупкая, что запросто могла себе шею сломать...
- Я не хрупкая! - возмутилась Каррингтон, еще теснее прижимаясь к Гейджу, который приобнял ее за плечи.
- Ты даже шлем не надела. Без него ничего подобного делать нельзя.
Гейдж смотрел на меня без всякого выражения.
- Так мне что, снять канат?
- Нет! - завопила Каррингтон. Из ее глаз брызнули слезы. - Ты никогда не разрешаешь мне никаких интересных игр. Так нечестно! Все равно буду, буду кататься на канате, ты не можешь мне запретить! Ты мне не мама!
- Э, э... заяц. - Голос Гейджа смягчился. - Нельзя так с сестрой разговаривать.
- Отлично, - рявкнула я. - Значит, я плохая. Пошел ты знаешь куда, Гейдж, со своей защитой, мне твоя защита на фиг не нужна, ты... - Я в оборонительном жесте подняла негнущиеся руки. Колючий, холодный ветер ударил мне в лицо, словно иголками вонзившись в глаза, и я поняла, что сейчас расплачусь. Я посмотрела на них, прижавшихся друг к другу, и снова услышала, как Черчилль меня зовет.
Я была одна против троих.
Я резко развернулась, почти ничего не видя сквозь пелену горьких слез. Пора было отступать. И, печатая шаг, быстро пошла прочь. Проходя мимо Черчилля в кресле-каталке, я злобно бросила ему:
- Вам тоже достанется, Черчилль. - И, не останавливаясь, пошла дальше.
Когда я наконец очутилась в спасительном тепле кухни, то почувствовала, что продрогла до костей. Я выискала самый темный, самый укромный угол в кухне - тесную углубленную нишу кладовой. Все ее пространство было увешано рядами застекленных посудных шкафов. Я пробиралась все дальше и дальше вглубь, пока не забилась в самый дальний угол чулана. А там, обхватив себя руками, съежилась в комок, стараясь занимать как можно меньше физического пространства.
Все инстинкты во мне кричали, что Каррингтон моя и никто не имеет права оспаривать мои решения. Я о ней заботилась, я так многим для нее жертвовала. «Ты мне не мама». Неблагодарная! Предательница! Мне хотелось выбежать на улицу и сказать ей, как просто было бы мне отказаться от нее после маминой смерти и насколько выгоднее было бы без нее мое теперешнее положение. Мама... О, как жаль, что я не могла забрать назад все обидные слова, брошенные ей мною в сердцах, когда я была подростком. Теперь я сама на себе узнала, какую несправедливость приходится терпеть родителям от собственных детей. Заботишься о них, оберегаешь от всяких напастей и что получаешь вместо благодарности? Сплошные обвинения, вместо взаимопонимания - неповиновение.
В кухню кто-то вошел. Я затаилась, моля Бога, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Но по неосвещенной кухне двинулась темная тень, слишком уж основательная, чтобы принадлежать кому-либо, кроме Гейджа.
- Либерти?
Продолжать прятаться было невозможно.
- Я не хочу разговаривать, - угрюмо отозвалась я.
В дверях, заполнив собой полностью узкое пространство дверного проема, появилась фигура Гейджа, загоняя меня в самый угол. Его лицо терялось в густых тенях.
А потом он сказал то, чего я сроду не ожидала от него услышать:
- Прости меня.
Любые другие слова лишь еще больше разозлили бы меня. Но от этих двух слов слезы перелились через мои ужаленные ветром веки. Я опустила голову, и с моих губ слетел прерывистый вздох.
- Ничего, все в порядке. Где Каррингтон?
- С ней разговаривает папа. - Гейдж, сделав два широких шага, приблизился ко мне. - Ты права. Во всем. Я велел Каррингтон впредь надевать шлем. И перевесил трос на пару футов пониже. - Короткая пауза. - Мне, конечно же, следовало спросить у тебя разрешения, прежде чем натягивать его. Это больше не повторится.
Он обладал абсолютным даром удивлять меня. Я думала, он будет источать яд и спорить. Горло отпустило. Я подняла голову. Сумрак понемногу рассеивался, и уже можно было разобрать очертания головы Гейджа. Он принес с собой запах улицы, ветра, приправленного озоном, аромат сухой травы, а также чего-то сладкого, напоминающего запах только что срубленного дерева.
- Я, наверное, слишком уж ее опекаю, - сказала я.
- А как же? Иначе и быть не может, - резонно заметил Гейдж. - Такая у тебя работа. Если б ты не... - Он осекся и резко выдохнул воздух, потому что увидел, что на моей щеке блестят слезинки. - Вот черт. Нет-нет, не надо. - Он повернулся к тумбочке с ящиками и, порывшись там, вытащил отглаженную салфетку. - Черт побери, Либерти, не надо так. Ну прости меня. Я так виноват с этим треклятым тросом. Я прямо сейчас же пойду и сниму его, - Обычно очень ловкий и расторопный, Гейдж с какой-то необъяснимой неуклюжестью промокнул мои щеки сложенной мягкой салфеткой.
- Не надо, - хлюпая носом, сказала я, - пусть этот трос в-висит.
- Ну ладно, ладно. Как скажешь, так и будет. Сделаем, как ты захочешь. Только, ради Бога, не плачь.
Я взяла у него из рук салфетку, высморкалась и судорожно вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98