Крупняков в халате возлежал на диване, середину высокой спинки венчал
резной дворянский герб. Крупняков любил приврать о графском происхождении,
о белых офицерах в роду, о растоптанной и разбросанной по городам и весям
семье. Врал вдохновенно, пользуясь тягостностью, а чаще невозможностью для
большинства порядочных людей в глаза осадить лжеца, издевки жулья не
трогали - не ленись припудривать себя, не ленись курить фимиам, повтори
ложь раз, два, сотню и, устав отбиваться, ее примут.
Зазвонил телефон. Крупняков трубки не поднял, купался в воспоминаниях
о вчерашней встрече; не напрасно заказал кабак, не напрасно угрохал
субботу, пренебрег священным ритуалом бани; все отлично, если б не утрата
пастушка... Как он не нашелся, маху дал, слабину выказал, к старости
пошло?.. Пастушок сам по себе мелочь, но факт тревожил - его переигрывали
на его же поле. А с другой стороны, сколько же он выкачал из четы,
особенно в начале их набегов, пока еще не заматерели лихие
наездники-выездники, да и сейчас Крупняков считался первым консультантом
семьи Шпындро в вопросах ценообразования, во всем, что касалось серьезного
товара - ни каких-то там плюющих музыкой железяк, а вещей на века, не
утрачивающих своей ценности и притягательности для человека никогда.
Пастушка можно рассматривать, как вложение в предстоящую поездку -
авансированные платежи - бескорыстного старого друга, к тому же не
обойденного прелестями увядающей - увы! вчера убедился в печальном - жены.
Мечется бедняжка, синдром закрывающихся перед носом дверей. Время
безжалостно кромсает женщин, особенно достается недавним львицам, не
знавшим отказа, с мужчинами время обходительнее, может зная, что самого
времени мужчинам отпущено меньше.
Крупняков достал блокнот-портсигар с серебряным карандашом, углубился
в дебет и кредит операции: только цифры и вертикальные линии, отделяющие
приход от расхода - ни слова или имени, за каждой цифрой эпопея: люди,
переговоры, лица, темпераменты, встречи в ресторанах, шепоты у стоек
баров; объем работ огромен и, судя по цифрам, возрастает день ото дня.
Может позвонить... ей? Как ни в чем не бывало, со Шпындро поболтать о
том о сем. Надут муженек, приподнят на постамент выезда и невдомек
бедолаге, что скука благополучных семей непереносима, иногда калечит более
нищеты и тогда на выручку приходит Крупняков.
Крупняков отложил блокнот, блаженно вытянулся на диване; любил
побаловать себя дневным сном да и ночной не подводил. Холеная рука
подоткнула полы халата, натянула плед и через минуту храп долбил обивку
дивана, простеганную обтянутыми узорным бархатом пуговицами.
Пионер Гриша погибал мужественно. Стручок отбивал куски и Мордасов
вздрагивал каждый раз, будто вот-вот брызнет кровь. Гипсовая голова
умирала медленно, как все отжившее, замшелое, цепляясь - единственно
волей, руки-то остались на площади - изо всех сил за возможность еще
взирать на суетный люд, окидывать постамент, площадь взором гладких глаз
без зрачков. Голова агонией отталкивала и одновременно взывала к жалости.
Стручок увлекся, кепка сползла набекрень. Если голова заваливалась
вбок, Стручок непременно поправлял ее, ставил посреди бетонной плиты и
продолжал свой очистительный труд: похоже все беды, обрушившиеся на это
существо, отзывались яростью похмельных ударов.
Мордасов отвернулся; если бы в школе его загнали в угол вопросом, что
вечно на земле? Не задумываясь, ответил бы: пионер на площади. Тогда весь
мир Мордасова дальше границ городка, скорее его центра и станции, не
простирался, и ребенку весельчак Гриша с горном казался памятником не
мальчику доброму и деятельному, - а может злому и с ленцой, а именно
воплощением вечности, потому что люди вокруг то попадали в тюрьмы, то
переезжали на другие места жительства, то умирали и только бронзовый
пионер оставался порукой незыблемости, даже тогда, когда две безобразные
гипсовые вазы для анютиных глазок при входе на перрон исчезли в одну из
зимних ночей, окатив всех недоумением: кому понадобилось?
- Размельчил, - подобострастно доложил голос Стручка.
Мордасов обернулся: на бетонной плите белой горкой с золотистыми
блестками бронзовой краски высилось то, что столько лет было головой на
площади. Колодец кивнул на трухлявый мешок. Стручок вмиг сообразил - а
болтают, мозги пропиты! - ссыпал гипсовый прах в мешок, сиганул к сортиру
и, низко склонясь над дырой, бросил мешок в выгребную яму, чавкнули
нечистоты.
Мордасов отметил, что вокруг бетонной плиты-эшафота крошки в бронзе
могли навести пытливый ум на подозрения, велел Стручку вымести дочиста,
проследил сокрытие следов до конца и только поняв, что видящий сквозь
землю не восстановит подлинную картину гибели головы, полез в боковой
карман, отшпилил булавку, протянул трояк.
- Благодарствую... выпить - выпью - вот те крест - поминовение
незабвенного героя. - Стручок скорбел: все проходит, исчезают люди из
плоти, из камня, из бронзы, их места занимают вовсе другие, не поминающие
ушедших, а если и пытающиеся разобраться в чем-то, неизменно плутающие в
несерьезном, в сиюминутном, в непонимании подлинности происходившего
десятилетия назад. Ничего такого скорее всего Стручок конкретно не думал,
а ощущал томление, трудно пересказываемое словами: гибель пионера, еще до
войны вставшего посреди площади, знаменовала конец эпохи, именно той,
предназначенной для Стручка и его поколения, а значит и его время шло к
концу и бронзовый пионер Гриша безмолвно и терпеливо станет ждать
возвращения Стручка и всех тех, кто ребятней бегал у ног Гриши по площади,
не ведая, не предполагая детским умишком, какую жизнь уготовано осилить.
Солнце растолкало облака, в траве блеснуло - Мордасов стремительно
нагнулся, прикрыв спиной находку, упрятал в карман.
Стручок нырнул в хибару, через минуту вернулся с ведром капусты, сел
на лист фанеры, подпертый двумя столбиками кирпича, и, греясь на солнце,
принялся уплетать, зачерпывая рассол ладонью, струйки стекали к
подбородку, прокладывая бороздки на немытой шее, уползали под линялую
рубаху с разноперыми пуговицами и ободками петель, истертыми до белизны.
Мордасов смерил Стручка изучающим взглядом, и тот посчитал своим
долгом заверить:
- Молчанку обеспечу, дружкам ни-ни... не сумлевайся, Сан Прокопыч. -
Стручок хотел (видно по глазам) еще добавить успокаивающее, но капуста
отвлекала и солнце пекло все сильнее и в совокупности разрозненные эти
движения природы лишали Стручка охоты к болтовне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78