И не говори мне про врачей
наших, в песках пустынь спасающих народы мира, и про инженеров, возводящих
плотины и порты, есть и такие, но мы-то знаем, про каковских речь держим.
Спасибо тебе, Шпын, за участие, за внимательное слушание и там, в далеком
твоем далеке, скупая на корню лабуду из Гонконга и Тайваня, всегда помни:
деньги в оплату за твои поставки и я, и Настурция, и Боржомчик, и все мы
уже имеем, нам никаких кредитов для товарооборотов не надо и ждем мы вас с
распростертыми объятиями и торговаться не станем, одна просьба - не говори
только, как тяжко вам там было, как тосковал ты и как не хватало тебе
памятника Пушкину и золотых листьев на Бульварном кольце...
Мордасов поднял глаза на Филина, седая голова склонилась к Настурции;
из глубин памяти Мордасова всплыло киновидение: пьяный белый офицер,
кафешантан, девица с разрезом до пупа и офицер красавец-малый шепчет:
"Зиночка, сожжем мосты! Жить надо страстями!" Кажется, так или примерно
так, и ничего не слыша от гудения в голове, от обломков только, что
прочитанного монолога для Шпындро, сетуя слезно, что монолог этот обречен
на погибель, испустит дух так и не тронув ушей Шпына, цепляясь за край
стола, чтобы не рухнуть на пол, Мордасов выкрикнул на весь зал:
- Сожжем мосты! Жить надо страстями!
Филин опешил, отвалился от Настурции и в этот момент из туалета, где
внимательно изучил все настенные мудрости - сохранил привычку еще со
студенческих лет, забавные попадались речения - выбрался Шпындро, как раз
под хлесткие выкрики Мордасова: сожжем мосты... жить надо страстями!..
Шпындро сжался. Так и есть, разыгрался скандал, сейчас польется
грязь: укрыться в туалете? Глупо, лучше к столу, выслушать все, как есть,
а если получится, отвести удар или смягчить, или обратить все в шутку -
выпито ого-го - пообещав Мордасову компенсацию.
Время летело неостановимо и уж на сценку выползли оркестранты,
расставили микрофоны и завыла пристанционная певичка; Настурция потянула
на танец Филина, уронившего в ухарском рывке в положение стоя салатницу,
взревели бас-гитары, Мордасов кричал, не переставая: сожжем мосты! А
Боржомчик перехватил на полпути перепуганного Шпындро и шепнул: "Не
бойтесь, все схвачено!" Стало легко и просто.
В танце Филин переставлял ноги с трудом, будто отяжеленные пушечными
ядрами, топтание грузного тела и кружение его напоминало медведя на задних
лапах да еще с завязанными глазами. Настурция ничего не замечала сейчас -
ни Филина, не Шпындро, ни Мордасова; ни единый мужчина в мире, как
таковой, не занимал ее, она желала только одного - опору в этой жизни, не
важно каких статей, сколько лет карабкающуюся по жизни, не важно какой
комплекции и цвета волос, а только надежную, за спину которой можно
укрыться, как за спину мамы, обхватив руками подол и тыкаясь носом в
теплые ноги.
Мордасов церемонно придвинул стул Шпындро. Игорь Иванович сел, снеди
ощутимо поубавилось, особенно в части балыка, Шпындро густо намазал хлеб
маслом и водрузил последний янтарный кусок. Неужели что болтнул Колодец?
Неужели открыл Филину их игры тихие? Неужели?.. Мордасов при заметном
опьянении умудрялся сохранять вид неприступный, даже таинственный,
украдкой огляделся, не видит ли кто и подтянул молнию на ширинке.
Шпындро обтер рот крахмальной салфеткой:
- Трепанул лишнее? - Ненадежен Мордасов, да и кому можно довериться в
этой жизни, полной светлых идеалов и дурных людей. Краем глаза Шпындро
засек человека, бочком вошедшего в ресторанный зал и перебросившегося
парой слов с бьющим от нетерпения копытом Боржомчиком.
- Че? - Мордасов положил руку на плечо Шпындро, неожиданно нежно
погладил по щеке, по уху, будто любимую. - Не боись! Мы ж в одном
комплексе, сосны, волки, братство нечистых на руку...
- Ты про что? - Шпындро вяло отстранился.
- А тя разве не ввел в курс дела?.. Ну да... - Колодец хлопнул себя
ладонью по лбу. - Комплекс Мордасова, значитца, я открыл...
- Пить хватит, - по-отечески заметил Шпындро и отодвинул кофейную
чашку от приемщика, хотя повсюду уже в открытую стояли бутылки коньяка -
время запрета вышло. Боржомчик, как видно ценящий традиции, продолжал
подтаскивать коньяк в кофейных чашках, к тому же официант понимал, что
поголовный-поштучный учет чашек значительно затруднен, не то, что выпитых
бутылок, и его грели предвкушения выписки счета.
Человек, вошедший в ресторанный зал, поразил Шпындро лаковой чернотой
кудрей; Игорь Иванович естественно не мог предположить, что прибыл с
тайным сообщением Мордасову Туз треф.
Наташа Аркадьева принимала ванну, пена пузырилась под самым
подбородком, на полке для флаконов и кремов, не отражаясь в затуманенном
паром зеркале, матово поблескивал фарфоровый пастушок и коровенка,
вырванные у Крупнякова. Аркадьева терла спину и затылок жесткой щеткой и
неотрывно гладила глазами то бока коровы, то кафтан пастушка, то свирель
тонюсенькую в обрамлении ярких губ. Муж задерживался, и Аркадьева
выговаривала себе за поспешность отбытия: могла б и поощрить Крупнякова
участливой болтовней после всего, а с другой стороны хорошо, что она по
всем приметам давным-давно дома, будто и вовсе не выбиралась в город и,
когда заявится муж - неизвестно откуда! - ее погубленная суббота должна
если не усовестить его, то по крайней мере размягчить, что само по себе
давало определенные козыри. Как использовать их конкретно, Наташа
Аркадьева не думала: козыри всегда пригодятся.
Запомнится Крупнякову их встреча не страстями, не томлением, а именно
бесцеремонным уводом пастушка, что ж, Аркадьева не алчность свою тешила, а
пеклась еще и о том, чтоб воспоминание Крупнякова не стало прочим среди
равных, чтоб отличалось глубиной переживаний, а то, что Крупняков не на
шутку переживал утрату пастушка, сомнений не вызывало.
Предметы в ванной, будто страницы исторической книги напоминали о том
или ином периоде пребывания в далеком-далеке и как любое прошлое навевали
грусть, но и грели, зримо убеждая, что из всех мыслимых прошлых ей с мужем
удалось урвать наиподходящее.
После ванной Наташа освободила пространство на стеклянной полке у
телевизора под пастушка, несколько раз передвигала его по стеклянной
поверхности, примеряясь, где же истинное место нового приобретения и,
наконец, нашла пристанище меж китайскими вазочками, прописала постоянно.
Зазвонил телефон, Крупняков нежно выспросил, как доехала.
- Как? Отлично!
Наташа ласкала бок фарфоровой коровы и едва касалась ногтем
тонюсенькой свирели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
наших, в песках пустынь спасающих народы мира, и про инженеров, возводящих
плотины и порты, есть и такие, но мы-то знаем, про каковских речь держим.
Спасибо тебе, Шпын, за участие, за внимательное слушание и там, в далеком
твоем далеке, скупая на корню лабуду из Гонконга и Тайваня, всегда помни:
деньги в оплату за твои поставки и я, и Настурция, и Боржомчик, и все мы
уже имеем, нам никаких кредитов для товарооборотов не надо и ждем мы вас с
распростертыми объятиями и торговаться не станем, одна просьба - не говори
только, как тяжко вам там было, как тосковал ты и как не хватало тебе
памятника Пушкину и золотых листьев на Бульварном кольце...
Мордасов поднял глаза на Филина, седая голова склонилась к Настурции;
из глубин памяти Мордасова всплыло киновидение: пьяный белый офицер,
кафешантан, девица с разрезом до пупа и офицер красавец-малый шепчет:
"Зиночка, сожжем мосты! Жить надо страстями!" Кажется, так или примерно
так, и ничего не слыша от гудения в голове, от обломков только, что
прочитанного монолога для Шпындро, сетуя слезно, что монолог этот обречен
на погибель, испустит дух так и не тронув ушей Шпына, цепляясь за край
стола, чтобы не рухнуть на пол, Мордасов выкрикнул на весь зал:
- Сожжем мосты! Жить надо страстями!
Филин опешил, отвалился от Настурции и в этот момент из туалета, где
внимательно изучил все настенные мудрости - сохранил привычку еще со
студенческих лет, забавные попадались речения - выбрался Шпындро, как раз
под хлесткие выкрики Мордасова: сожжем мосты... жить надо страстями!..
Шпындро сжался. Так и есть, разыгрался скандал, сейчас польется
грязь: укрыться в туалете? Глупо, лучше к столу, выслушать все, как есть,
а если получится, отвести удар или смягчить, или обратить все в шутку -
выпито ого-го - пообещав Мордасову компенсацию.
Время летело неостановимо и уж на сценку выползли оркестранты,
расставили микрофоны и завыла пристанционная певичка; Настурция потянула
на танец Филина, уронившего в ухарском рывке в положение стоя салатницу,
взревели бас-гитары, Мордасов кричал, не переставая: сожжем мосты! А
Боржомчик перехватил на полпути перепуганного Шпындро и шепнул: "Не
бойтесь, все схвачено!" Стало легко и просто.
В танце Филин переставлял ноги с трудом, будто отяжеленные пушечными
ядрами, топтание грузного тела и кружение его напоминало медведя на задних
лапах да еще с завязанными глазами. Настурция ничего не замечала сейчас -
ни Филина, не Шпындро, ни Мордасова; ни единый мужчина в мире, как
таковой, не занимал ее, она желала только одного - опору в этой жизни, не
важно каких статей, сколько лет карабкающуюся по жизни, не важно какой
комплекции и цвета волос, а только надежную, за спину которой можно
укрыться, как за спину мамы, обхватив руками подол и тыкаясь носом в
теплые ноги.
Мордасов церемонно придвинул стул Шпындро. Игорь Иванович сел, снеди
ощутимо поубавилось, особенно в части балыка, Шпындро густо намазал хлеб
маслом и водрузил последний янтарный кусок. Неужели что болтнул Колодец?
Неужели открыл Филину их игры тихие? Неужели?.. Мордасов при заметном
опьянении умудрялся сохранять вид неприступный, даже таинственный,
украдкой огляделся, не видит ли кто и подтянул молнию на ширинке.
Шпындро обтер рот крахмальной салфеткой:
- Трепанул лишнее? - Ненадежен Мордасов, да и кому можно довериться в
этой жизни, полной светлых идеалов и дурных людей. Краем глаза Шпындро
засек человека, бочком вошедшего в ресторанный зал и перебросившегося
парой слов с бьющим от нетерпения копытом Боржомчиком.
- Че? - Мордасов положил руку на плечо Шпындро, неожиданно нежно
погладил по щеке, по уху, будто любимую. - Не боись! Мы ж в одном
комплексе, сосны, волки, братство нечистых на руку...
- Ты про что? - Шпындро вяло отстранился.
- А тя разве не ввел в курс дела?.. Ну да... - Колодец хлопнул себя
ладонью по лбу. - Комплекс Мордасова, значитца, я открыл...
- Пить хватит, - по-отечески заметил Шпындро и отодвинул кофейную
чашку от приемщика, хотя повсюду уже в открытую стояли бутылки коньяка -
время запрета вышло. Боржомчик, как видно ценящий традиции, продолжал
подтаскивать коньяк в кофейных чашках, к тому же официант понимал, что
поголовный-поштучный учет чашек значительно затруднен, не то, что выпитых
бутылок, и его грели предвкушения выписки счета.
Человек, вошедший в ресторанный зал, поразил Шпындро лаковой чернотой
кудрей; Игорь Иванович естественно не мог предположить, что прибыл с
тайным сообщением Мордасову Туз треф.
Наташа Аркадьева принимала ванну, пена пузырилась под самым
подбородком, на полке для флаконов и кремов, не отражаясь в затуманенном
паром зеркале, матово поблескивал фарфоровый пастушок и коровенка,
вырванные у Крупнякова. Аркадьева терла спину и затылок жесткой щеткой и
неотрывно гладила глазами то бока коровы, то кафтан пастушка, то свирель
тонюсенькую в обрамлении ярких губ. Муж задерживался, и Аркадьева
выговаривала себе за поспешность отбытия: могла б и поощрить Крупнякова
участливой болтовней после всего, а с другой стороны хорошо, что она по
всем приметам давным-давно дома, будто и вовсе не выбиралась в город и,
когда заявится муж - неизвестно откуда! - ее погубленная суббота должна
если не усовестить его, то по крайней мере размягчить, что само по себе
давало определенные козыри. Как использовать их конкретно, Наташа
Аркадьева не думала: козыри всегда пригодятся.
Запомнится Крупнякову их встреча не страстями, не томлением, а именно
бесцеремонным уводом пастушка, что ж, Аркадьева не алчность свою тешила, а
пеклась еще и о том, чтоб воспоминание Крупнякова не стало прочим среди
равных, чтоб отличалось глубиной переживаний, а то, что Крупняков не на
шутку переживал утрату пастушка, сомнений не вызывало.
Предметы в ванной, будто страницы исторической книги напоминали о том
или ином периоде пребывания в далеком-далеке и как любое прошлое навевали
грусть, но и грели, зримо убеждая, что из всех мыслимых прошлых ей с мужем
удалось урвать наиподходящее.
После ванной Наташа освободила пространство на стеклянной полке у
телевизора под пастушка, несколько раз передвигала его по стеклянной
поверхности, примеряясь, где же истинное место нового приобретения и,
наконец, нашла пристанище меж китайскими вазочками, прописала постоянно.
Зазвонил телефон, Крупняков нежно выспросил, как доехала.
- Как? Отлично!
Наташа ласкала бок фарфоровой коровы и едва касалась ногтем
тонюсенькой свирели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78