не скажешь, что
именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко возникающей
смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.
Шпындро предпочитал купюры новые, на сей раз Мордасов расчитался
жеванными, ломанными, прошедшими через множество рук. Шпындро не знал, что
Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также не знал
Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его карман
перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английской булавкой
бумажника Мордасова. Теперь, когда с ручечного рациона, приправленного
часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на мехдобычу в жирных
тряпичных пластах зарубежья, терять мордасовский канал сбыта тем более не
позволительно. Шпын пообещал разобраться с билетами на просмотры, снова
вспомнил Настурцию и не в силах совладать с приступом внезапной щедрости,
вынул паркер, отложенный для себя, и протянул Колодцу. Для Настурции!
Колодец давно приметил, что внешнекупчик ладит лыжи к Притыке. Ревности
Колодец не испытывал ни малейшей, скорее недоумение от неумелой попытки
вторжения в его владения. Колодец любил ковать пока горячо - надо
раздобыть оправу! - оглядел приехавшего электричкой Шпына с ног до головы,
притянул за лацкан, приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и
снизу заглянул в глаза.
- Ух ты! Паркер отвалил! Разбирает? Бередит в чреслах?!
Шпындро отстранился, показалось, от Колодца кроме одеколона пахнуло
чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности.
Игорь вяло отметил, что ничего не знает о Колодце: где тот живет, с кем и
как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил себя за
передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить свидание,
повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпына вырастал
в дело сложное, хлопотное и кроме того сулящее ненужные траты. У него
давно отработан ритуал ухаживания: поездка в машине, рассказ об
иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в кинофильмах
сценами, сетования на тяжесть и ответственность службы, ну, может, еще
поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно ему
доставшегося от фирмачей. Как правило хватало...
- Ты зря, - неуверенно возразил Шпындро и себе затруднившись
пояснить, что именно зря. Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын
принял к сведению. Распрощались, Игорь зашагал к станции, Колодец,
груженный пластиковыми мешками - особая статья дохода, пакеты Шпын
доставлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные
поболе полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к машине,
латанной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.
Маскируется, торжество окатило Шпындро, а ему не больно надо, может
себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?
Впрочем и Мордасов маскировался скорее из любви к таинственному,
сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность,
упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не боятся
деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались...
Шпындро не ставил себя на одну доску с Колодцем, тот чистый жулик,
чего там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое
дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не последний
человек, однако с эксцессами явного подхалимажа распростился, зная, что
они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоинства, а вроде
бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь начальниками не
назначают, особый это сорт, есть в них такое, что словами не определишь, а
всем видно, и сорту этому нужно выказывать уважение не за дело, не
благодаря достижениям, умениям или успехам, а только ввиду
самодостаточности такого типа людей, которым не нужно вовсе отличаться
качественной работой или работой вообще, это не их дело, их дело -
круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в квашне, надувать
шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не к месту роняя
излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это и впрямь уходила
тьма сил, недаром с работы и на работу таких возили на персоналках.
В электричке горбились люди, которых Шпындро не приходилось встречать
часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электричках
его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое менялось,
пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над головой, в
дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сетке через
проход похоже исходил тем же тлением, что и старушка, тащившая цветы в
Москву. Упаси бог так жить. Купец-оборотень приткнулся в углу, тени
деревьев, редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры молчаливы,
думают: вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и ошибаются, если
вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-другому заладилась,
потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто вбил в его башку
малолетскую, мол, два способа жить имеется в настоящий момент и в
обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить! Имелось ввиду для
людей, ничем не отмеченных. Воровать - страшно, не всем дано, да и почет
несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернется, пройдется по комнатам,
уставленным такими вещицами, что люди в электричке не только не видели, и
не слышали о таких, сядет за стол в кабинете и начнет готовиться к
завтрашнему выступлению на семинаре, его черед настал и занятию надо
задать тон первыми словами и слова эти должны быть честными, не слишком
возвышенными, но и не затертыми, не просторечными, но и не заумными, а
словами труженика не без мозгов, который с полной отдачей делает свое
дело, вроде не заметное, но такое нужное.
Через сорок минут Шпындро доплелся до дома - код, газета, лифт -
перед входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого
номера - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли с медной
таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только что
оттуда или вот-вот туда, или в тягостном ожидании отправки, дурно
маскируемом натужным энтузиазмом, попадались и обычные труженики - главный
инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки,
благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже
мать-одиночка, поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь добрым
человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко возникающей
смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.
Шпындро предпочитал купюры новые, на сей раз Мордасов расчитался
жеванными, ломанными, прошедшими через множество рук. Шпындро не знал, что
Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также не знал
Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его карман
перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английской булавкой
бумажника Мордасова. Теперь, когда с ручечного рациона, приправленного
часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на мехдобычу в жирных
тряпичных пластах зарубежья, терять мордасовский канал сбыта тем более не
позволительно. Шпын пообещал разобраться с билетами на просмотры, снова
вспомнил Настурцию и не в силах совладать с приступом внезапной щедрости,
вынул паркер, отложенный для себя, и протянул Колодцу. Для Настурции!
Колодец давно приметил, что внешнекупчик ладит лыжи к Притыке. Ревности
Колодец не испытывал ни малейшей, скорее недоумение от неумелой попытки
вторжения в его владения. Колодец любил ковать пока горячо - надо
раздобыть оправу! - оглядел приехавшего электричкой Шпына с ног до головы,
притянул за лацкан, приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и
снизу заглянул в глаза.
- Ух ты! Паркер отвалил! Разбирает? Бередит в чреслах?!
Шпындро отстранился, показалось, от Колодца кроме одеколона пахнуло
чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности.
Игорь вяло отметил, что ничего не знает о Колодце: где тот живет, с кем и
как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил себя за
передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить свидание,
повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпына вырастал
в дело сложное, хлопотное и кроме того сулящее ненужные траты. У него
давно отработан ритуал ухаживания: поездка в машине, рассказ об
иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в кинофильмах
сценами, сетования на тяжесть и ответственность службы, ну, может, еще
поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно ему
доставшегося от фирмачей. Как правило хватало...
- Ты зря, - неуверенно возразил Шпындро и себе затруднившись
пояснить, что именно зря. Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын
принял к сведению. Распрощались, Игорь зашагал к станции, Колодец,
груженный пластиковыми мешками - особая статья дохода, пакеты Шпын
доставлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные
поболе полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к машине,
латанной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.
Маскируется, торжество окатило Шпындро, а ему не больно надо, может
себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?
Впрочем и Мордасов маскировался скорее из любви к таинственному,
сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность,
упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не боятся
деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались...
Шпындро не ставил себя на одну доску с Колодцем, тот чистый жулик,
чего там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое
дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не последний
человек, однако с эксцессами явного подхалимажа распростился, зная, что
они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоинства, а вроде
бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь начальниками не
назначают, особый это сорт, есть в них такое, что словами не определишь, а
всем видно, и сорту этому нужно выказывать уважение не за дело, не
благодаря достижениям, умениям или успехам, а только ввиду
самодостаточности такого типа людей, которым не нужно вовсе отличаться
качественной работой или работой вообще, это не их дело, их дело -
круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в квашне, надувать
шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не к месту роняя
излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это и впрямь уходила
тьма сил, недаром с работы и на работу таких возили на персоналках.
В электричке горбились люди, которых Шпындро не приходилось встречать
часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электричках
его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое менялось,
пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над головой, в
дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сетке через
проход похоже исходил тем же тлением, что и старушка, тащившая цветы в
Москву. Упаси бог так жить. Купец-оборотень приткнулся в углу, тени
деревьев, редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры молчаливы,
думают: вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и ошибаются, если
вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-другому заладилась,
потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто вбил в его башку
малолетскую, мол, два способа жить имеется в настоящий момент и в
обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить! Имелось ввиду для
людей, ничем не отмеченных. Воровать - страшно, не всем дано, да и почет
несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернется, пройдется по комнатам,
уставленным такими вещицами, что люди в электричке не только не видели, и
не слышали о таких, сядет за стол в кабинете и начнет готовиться к
завтрашнему выступлению на семинаре, его черед настал и занятию надо
задать тон первыми словами и слова эти должны быть честными, не слишком
возвышенными, но и не затертыми, не просторечными, но и не заумными, а
словами труженика не без мозгов, который с полной отдачей делает свое
дело, вроде не заметное, но такое нужное.
Через сорок минут Шпындро доплелся до дома - код, газета, лифт -
перед входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого
номера - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли с медной
таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только что
оттуда или вот-вот туда, или в тягостном ожидании отправки, дурно
маскируемом натужным энтузиазмом, попадались и обычные труженики - главный
инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки,
благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже
мать-одиночка, поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь добрым
человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78