Мордасов предупредил Притыку, чтоб при
бабке вела себя скромно, не возникала, не жаргонила - бабка наших
прохиндейств не понимает, чурается, расстраивается всеобщим размыванием
устоев да падением нравов.
- Чаще кивай, на спасибо не скупись. Спасибо, бабуля! И точка.
Напусти на себя скромность, ты ж умеешь, думай, что Шпын заглянул и ты
вроде за школьницу-десятикласницу норовишь сойти. Так и жми. - Мордасов
втолкнул Настурцию в дверь. - Это я, ба! Гости у нас. Страдалица одна,
зубы умучали. Подсобишь?
Молчание. Колодец перекрестился шутовски и жарко припал к уху
Притыки, шепча:
- Каждый раз трясусь... зайду, слово скажу, а она молчок, ну думаю
все... осиротел. Любит меня жутко. За так! Не зная, сколько я там насушил,
что да как. Для нее я всё, и небо, и солнце, и луна. Все. Так меня никто
любить не станет. - Колодец стянул очки, протер замшевым лоскутом и то ли
без очков, то ли от дум, сейчас владеющих Мордасовым, глаза его показались
Притыке жалкими, детскими, ничего не понимающими и всего боящимися и,
жалея обоих бедолаг, она не удержалась:
- И меня никто. Факт.
К удивлению Мордасова бабка сидела на кровати, а не лежала и ласково
смотрела на входящих.
- Помоги, ба! Загибается, - подтолкнул Притыку вперед, отступил к
порогу. Даже со спины сама скромность! Тож не промах, хоть и болью
мучается, а играет - выкладывается. Молоток. Прямо девочка в школьном
передничке, первый класс, все с цветами, родители важные, а деды да бабки
с мокрыми глазами. Ай да Притыка! И не подумаешь, что ночи напролет кутит
в кабаках с жульманами.
- Что, детка, зубы? - Бабка притянула женщину к себе. - Сань, принеси
скамейку да водицы, обычной и той, луковицу в полтину, ножик и нитку с
иглой.
Притыка боязливо повела плечами: резать-колоть что ль вознамерилась?
- Не боись, - сухая ладошка огладила пышные волосы мученицы, - я
пошепчу и полегчает, а ты думай о хорошем. Речка течет, поле зелено прямо
к желтому обрыву подступает, пчелы в цветках купаются, люди все добрые и
зла на земле отродясь не водилось.
Мордасов принес требуемое, застыл ближе к красному углу.
- Выйди, Сань, - старческий голос окреп. Может и впрямь человек
здоровеет, когда нужен другому. Мордасов, в раздумьях, на кухню, оттуда во
двор, рука сама нырнула в бочку с малосольными, ноги подтащили к низкому
оконцу. Все видно: бабка шепчет, у Настурции в руках крынки с водой
проточной и святой, бабка разрезает луковицу на четыре части, каждой
стороной трет десны Притыке, та вроде крутит головой, не различишь, видна
Колодцу вполоборота, Настурция покорно опускает посуды на пол, вдевает
нитку в иголку, протягивает бабке, та сшивает разрезанную на четыре части
луковицу и снова шепчет, близко поднеся реставрированный овощ к самому рту
и кусочек луковой шелухи прилипает к бабкиным губам, а Настурция уже и
плечи расправила, и голова посажена гордо и красиво - боль отступила.
Колодец смотрит на багажник и там, где умещался зад Стручка, ему
видится вмятина или блик солнца так падает. Из дверей появляется Притыка,
сияя неправдоподобно.
- Ну? - Колодец и так ответ знает. Притыка вышагивает по мощеной
верткой дорожке, обнимает спасителя, целует сначала в губы, а потом
опомнившись, в щеку.
- Ну? - Мордасову хочется получить подтверждение бабкиных умений;
Настурция улыбается, тоже лезет в бочку и начинает уплетать янтарный с
прозеленью огурчик. - Я те говорил.
Оставляет женщину во дворе и направляется в каморку. Старушка лежит в
лежку, в лице ни кровинки, нос заострился и Колодец клянет себя; знал же,
что облегчение одному, хвороба другому.
- Прости, ба. Уж больно мучалась, криком кричала...
Лицо на подушке неподвижно и Мордасов с ужасом догадывается, что
недолго ждать скорбного часа, так же будет лежать старая женщина в гробу,
скрестив руки на груди в цветах по самый подбородок. А он еще Шпына вызвал
на субботу! Сейчас отзвонит и даст отбой. Прикасается губами к восковому
лбу, едва теплый и глаза успевают обласкать внука и даже на слово сил
хватает:
- Притомилась я, Сань. Иди! Ждет она тебя.
И Мордасов понимает, что бабка приняла Притыку за его девушку. Во
дворе Притыка отрывает лопаткой ямку, будто собирается схоронить птенца.
Мордасов удивлен: холеные с яркими ногтями руки женщины на захватанном
черенке лопаты противу разума, похоже бабочка-красавица оседлала навозную
кучу.
- Ты че? - Мордасов сейчас уже не радеет Настурции; бабке-то плохо по
ее вине. Здоровенная деваха потерпела бы, а бабуля, как высушенный листик
в мордасовских тетрадках, когда во времена оные он слыл спецом по
гербариям.
Настурция опускается на колени, юбка обтягивает крутые бедра, вот-вот
лопнет по шву. Мордасов косится сверху, похоже норовит разглядеть
запретное в затейливом вырезе, а на поверку следит за похоронами: так и
есть, по наущению бабули Настурция бережно опускает в земляную выемку с
полдыни сшитую луковицу и присыпает землей, тщательно разравнивая, вот и
упокоены беды Настурции, лежат не шелохнутся под слоем земли. Женщина с
облегчением поднимается, лицо то же и другое, и Колодец припоминает
книжное словцо - просветленное, такое как раз сейчас лицо у Притыки, а из
пакета у ее журнально утонченных ног вываливаются колготки, шелестя
оберткой; Настурция перехватывает взгляд Колодца, неловко запихивает пачки
в пакет, срывает желтоголовый одуванчик и втыкает тонкий стебелек в
земляной холмик.
- Жалко луковицу, - фальшиво сетует Настурция, пытаясь скрыть
смущение из-за колготок.
Для Мордасова волшебство прошедших минут растаяло, приемщик собран и
резок.
- Себя пожалей!
Настурция из мягкой и расслабленной в миг перерождается в
человека-пружину: лицо надменное, недопускающее даже мысли о превосходстве
другого, губы сомкнуты в линию, а когда разжимаются, то по ним бегут
рваные линии, будто рот Настурции не из живой ткани, а из сухих щепочек.
- Наставничек тоже мне... - шарит глазами вокруг себя, - покажи, где
железные рублевки закапываешь. - Со злостью решимость постоять за себя
тает. Настурция кривит губы и слезы обиды выкатываются из серых
округляющихся глаз.
Колодец не жалеет Настурцию давно, порешив, что жалеть глупо, а тем
более девиц ее типа: сейчас рыдает, через минуту хохочет, и снова рыдает,
и все-то им трын-трава.
На работу не хочется, и Мордасов хвалит себя за предусмотрительность:
хорошо, что вывесил "Санитарный день", а намеревался в начале "Санитарный
час", можно б и "Учет" да уж в этом месяце по три раза на неделе
учитывали, а его любимая "По техническим причинам" треснула пополам,
осколки выставлять не годится, а Стручок, гад, обещает склеить уж полгода,
то-то повинно глядел на Мордасова сегодня у машины, Колодец-то про "По
техническим причинам" и думать забыл, а Стручок помнит, а глупцы мелят,
будто в пропитых мозгах ничего не застревает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
бабке вела себя скромно, не возникала, не жаргонила - бабка наших
прохиндейств не понимает, чурается, расстраивается всеобщим размыванием
устоев да падением нравов.
- Чаще кивай, на спасибо не скупись. Спасибо, бабуля! И точка.
Напусти на себя скромность, ты ж умеешь, думай, что Шпын заглянул и ты
вроде за школьницу-десятикласницу норовишь сойти. Так и жми. - Мордасов
втолкнул Настурцию в дверь. - Это я, ба! Гости у нас. Страдалица одна,
зубы умучали. Подсобишь?
Молчание. Колодец перекрестился шутовски и жарко припал к уху
Притыки, шепча:
- Каждый раз трясусь... зайду, слово скажу, а она молчок, ну думаю
все... осиротел. Любит меня жутко. За так! Не зная, сколько я там насушил,
что да как. Для нее я всё, и небо, и солнце, и луна. Все. Так меня никто
любить не станет. - Колодец стянул очки, протер замшевым лоскутом и то ли
без очков, то ли от дум, сейчас владеющих Мордасовым, глаза его показались
Притыке жалкими, детскими, ничего не понимающими и всего боящимися и,
жалея обоих бедолаг, она не удержалась:
- И меня никто. Факт.
К удивлению Мордасова бабка сидела на кровати, а не лежала и ласково
смотрела на входящих.
- Помоги, ба! Загибается, - подтолкнул Притыку вперед, отступил к
порогу. Даже со спины сама скромность! Тож не промах, хоть и болью
мучается, а играет - выкладывается. Молоток. Прямо девочка в школьном
передничке, первый класс, все с цветами, родители важные, а деды да бабки
с мокрыми глазами. Ай да Притыка! И не подумаешь, что ночи напролет кутит
в кабаках с жульманами.
- Что, детка, зубы? - Бабка притянула женщину к себе. - Сань, принеси
скамейку да водицы, обычной и той, луковицу в полтину, ножик и нитку с
иглой.
Притыка боязливо повела плечами: резать-колоть что ль вознамерилась?
- Не боись, - сухая ладошка огладила пышные волосы мученицы, - я
пошепчу и полегчает, а ты думай о хорошем. Речка течет, поле зелено прямо
к желтому обрыву подступает, пчелы в цветках купаются, люди все добрые и
зла на земле отродясь не водилось.
Мордасов принес требуемое, застыл ближе к красному углу.
- Выйди, Сань, - старческий голос окреп. Может и впрямь человек
здоровеет, когда нужен другому. Мордасов, в раздумьях, на кухню, оттуда во
двор, рука сама нырнула в бочку с малосольными, ноги подтащили к низкому
оконцу. Все видно: бабка шепчет, у Настурции в руках крынки с водой
проточной и святой, бабка разрезает луковицу на четыре части, каждой
стороной трет десны Притыке, та вроде крутит головой, не различишь, видна
Колодцу вполоборота, Настурция покорно опускает посуды на пол, вдевает
нитку в иголку, протягивает бабке, та сшивает разрезанную на четыре части
луковицу и снова шепчет, близко поднеся реставрированный овощ к самому рту
и кусочек луковой шелухи прилипает к бабкиным губам, а Настурция уже и
плечи расправила, и голова посажена гордо и красиво - боль отступила.
Колодец смотрит на багажник и там, где умещался зад Стручка, ему
видится вмятина или блик солнца так падает. Из дверей появляется Притыка,
сияя неправдоподобно.
- Ну? - Колодец и так ответ знает. Притыка вышагивает по мощеной
верткой дорожке, обнимает спасителя, целует сначала в губы, а потом
опомнившись, в щеку.
- Ну? - Мордасову хочется получить подтверждение бабкиных умений;
Настурция улыбается, тоже лезет в бочку и начинает уплетать янтарный с
прозеленью огурчик. - Я те говорил.
Оставляет женщину во дворе и направляется в каморку. Старушка лежит в
лежку, в лице ни кровинки, нос заострился и Колодец клянет себя; знал же,
что облегчение одному, хвороба другому.
- Прости, ба. Уж больно мучалась, криком кричала...
Лицо на подушке неподвижно и Мордасов с ужасом догадывается, что
недолго ждать скорбного часа, так же будет лежать старая женщина в гробу,
скрестив руки на груди в цветах по самый подбородок. А он еще Шпына вызвал
на субботу! Сейчас отзвонит и даст отбой. Прикасается губами к восковому
лбу, едва теплый и глаза успевают обласкать внука и даже на слово сил
хватает:
- Притомилась я, Сань. Иди! Ждет она тебя.
И Мордасов понимает, что бабка приняла Притыку за его девушку. Во
дворе Притыка отрывает лопаткой ямку, будто собирается схоронить птенца.
Мордасов удивлен: холеные с яркими ногтями руки женщины на захватанном
черенке лопаты противу разума, похоже бабочка-красавица оседлала навозную
кучу.
- Ты че? - Мордасов сейчас уже не радеет Настурции; бабке-то плохо по
ее вине. Здоровенная деваха потерпела бы, а бабуля, как высушенный листик
в мордасовских тетрадках, когда во времена оные он слыл спецом по
гербариям.
Настурция опускается на колени, юбка обтягивает крутые бедра, вот-вот
лопнет по шву. Мордасов косится сверху, похоже норовит разглядеть
запретное в затейливом вырезе, а на поверку следит за похоронами: так и
есть, по наущению бабули Настурция бережно опускает в земляную выемку с
полдыни сшитую луковицу и присыпает землей, тщательно разравнивая, вот и
упокоены беды Настурции, лежат не шелохнутся под слоем земли. Женщина с
облегчением поднимается, лицо то же и другое, и Колодец припоминает
книжное словцо - просветленное, такое как раз сейчас лицо у Притыки, а из
пакета у ее журнально утонченных ног вываливаются колготки, шелестя
оберткой; Настурция перехватывает взгляд Колодца, неловко запихивает пачки
в пакет, срывает желтоголовый одуванчик и втыкает тонкий стебелек в
земляной холмик.
- Жалко луковицу, - фальшиво сетует Настурция, пытаясь скрыть
смущение из-за колготок.
Для Мордасова волшебство прошедших минут растаяло, приемщик собран и
резок.
- Себя пожалей!
Настурция из мягкой и расслабленной в миг перерождается в
человека-пружину: лицо надменное, недопускающее даже мысли о превосходстве
другого, губы сомкнуты в линию, а когда разжимаются, то по ним бегут
рваные линии, будто рот Настурции не из живой ткани, а из сухих щепочек.
- Наставничек тоже мне... - шарит глазами вокруг себя, - покажи, где
железные рублевки закапываешь. - Со злостью решимость постоять за себя
тает. Настурция кривит губы и слезы обиды выкатываются из серых
округляющихся глаз.
Колодец не жалеет Настурцию давно, порешив, что жалеть глупо, а тем
более девиц ее типа: сейчас рыдает, через минуту хохочет, и снова рыдает,
и все-то им трын-трава.
На работу не хочется, и Мордасов хвалит себя за предусмотрительность:
хорошо, что вывесил "Санитарный день", а намеревался в начале "Санитарный
час", можно б и "Учет" да уж в этом месяце по три раза на неделе
учитывали, а его любимая "По техническим причинам" треснула пополам,
осколки выставлять не годится, а Стручок, гад, обещает склеить уж полгода,
то-то повинно глядел на Мордасова сегодня у машины, Колодец-то про "По
техническим причинам" и думать забыл, а Стручок помнит, а глупцы мелят,
будто в пропитых мозгах ничего не застревает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78