Телефон больше не звонил, никто не заходил в комнату; добрая славная Маргот или Розвита об этом позаботились.
Представлялось несколько возможностей: бегать по инстанциям, доказывать и ругаться, или вновь писать письма, возражение на возражение, или же тиснуть статью в газете.
— Думаешь, тогда что-нибудь сдвинется с места? — скептически спросил Манке, который не всякий день сталкивался с подобным случаем.
— Это вовсе не значит, что нужно всех тахМ разогнать,— ответил дядя Ганс.— Нужно очистить воздух, чтобы опять легко дышалось на Голубом озере. И нуж-
но туда запустить рыбу, мальков, весной их не так-то легко раздобыть.
— А этот Феликс Фидлер, что он собой представляет?— осведомился Манке, он кое-что записывал, а теперь отложил ручку.
Он хотел только знать возраст Феликса, как он стал специалистом, и сразу же выдвинул свою философскую концепцию о бызших спортсменах и тридцатилетних интеллигентах.
— Это наихудшие,— утверждал он и привел в пример молодых людей того же поколения, у которых на уме лишь машины, квартиры и высокие заработки, а к политике ни малейшего интереса.
— Даже честолюбия в собственной профессии они начисто лишены, ни смелости, ни желания дерзнуть, добиться своего. Только качают права, мол, оплата по труду, но без малой толики труда сверх положенного. Нет, мы люди другого склада
— Чепуха,— возразил дядя Ганс; он был намного старше Манке, принадлежал к другому поколению, которое когда-то точно так же судило, и весьма опрометчиво, о сверстниках Манке.— Оставим это,— сказал он,— не в том дело. Ты напишешь или мне написать? Или пришлешь кого-нибудь, кто сам посмотрит и рассудит? По мне, пусть будет и тридцатилетний, я им доверяю, даже Феликсу, хотя была такая минута, когда я готов был вцепиться ему в горло. Так как же?
Манке кивнул, подумал и стал звонить, прошло полчаса. Матиас уже не смотрел на воду, а ерзал, пересаживался со стула на стул, пока не очутился возле двери и не приоткрыл ее немножко; и тут дядя Ганс поднялся с места:
— Нам пора, автобус вот-вот отойдет, пожалуйста; извести меня поскорей, я буду ждать!
21
Поездка в окружной центр автобусом и поездом занимала полный день даже при самом кратком там пребывании. Только затемно путешественники вернулись домой, и дядя Ганс долго не мог уснуть, боясь, как бы и эта попытка направить дело в разумное русло не потерпела крушения. Он предчувствовал, что напрасно станет ждать телеграммы или появления репортера в возрасте от сорока до шестидесяти пяти лет — тридцатилетних Манке не жаловал, а более старых отправил на пенсию, таких, как дядя Ганс, по-прежнему являвшихся с какими-то запутанными историями, из которых сами не знали выхода.
Все это было ему больно и снова вызвало сильное сердцебиение. Но на этот раз он не испытывал прилива сил, даже ненависти, гнева или злости на что-либо, а лишь неведомые доселе слабость и безнадежность. Он еще не думал сдаваться, но вынужден был признать, что ему поставлены границы. Он пытался сделать, что мог, и ничего не достиг, никто не желал вмешиваться в это сложное, запутанное и гиблое дело.
Да, существовали границы его власти и величию, аминь. Да, «воплотил не все свои мечты». В узко ограниченном пространстве, куда ни посмотришь, встречалось более чем достаточно такого, чего быть не должно ии сегодня, ни завтра, ни, верно, послезавтра. Если имелась воля, то недоставало сил или они иссякали в неоднократных попытках превратить этот мир в лучший из миров, как в великом, так и в малом. Или случалось, что один кирпич добавляли, а другой вываливался; или встречались субъекты, которые работали руками лишь для оваций, рукоплеща самим себе и своим успехам, хотя каждую минуту столько оставалось незавершенного.
Было время, когда зсе казалось возможным. «Каждая кухарка должна научиться управлять государством»,— сказал Ленин. Кое-кто думал: последние станут первыми... Нет. деление на высшие и низшие исчезло. От самого человека теперь зависело возможно большему научиться и возможно больше сделать, происхождение, унаследованные поместья или продажные должности не давали никаких преимуществ. С помощью процессов над нацистскими преступниками, отчуждения частной собственности и новых школьных учителей прошлое было преодолено, в счет шло только настоящее и уже нарождающееся будущее — озаренные солнцем нивы братской справедливости и вечного мира, награда за все труды и лишения, манящая цель.
А тут на тебе: мертвые рыбы и живые люди, не знающие, что друг другу посоветовать. Перессорившаяся, примолкшая деревня. Соседи, которые вместе охотятся на
1 Гёте. «Прометей», перевод В. Левина.
кротов, но молча глядят друг на друга через забор, поскольку не знают, что сказать о важнейшем и первоочередном: окружающей их в озерах рыбе и рыбоводстве, Феликсе и Хинце, Бёнише и Пьетке, Эрлере и молодых парнях, которые уже вовсе перестали понимать, что здесь происходит, и заливали свое возмущение спиртным.
Чудес не бывает. Нет богов, которые спустились бы с небес и навели бы порядок. Нет «конечного вывода мудрости земной»1. Никто не дергает нитей и не заставляет марионеток изящно танцевать. Нигде ничто само собой не делается, ни плохое, весьма редко посредственное и уж никогда — хорошее. Равнодушие, кладбищенский покой и работа по старинке, словом, все пущено на «самотек». Председатель ведь как-никак председатель, а члены кооператива проголосовали, когда уже было сказано решающее слово: выговор, освобождение от должности, возмещение убытков и еше многое другое. Для вышестоящих организаций спорными были только отдельные несущественные детали, как-то: решение супругов, кому оставаться дома для ухода за больным ребенком,— но что это меняло? Кто ответствен, того и привлекли к ответственности. Точка.
Однако предписанное спокойствие, чем дольше оно длилось, многих лишило покоя. И у тех, в ком пробуждалась совесть, развязался язык. Заговорили об общей ответственности, а затем об общей вине всех причастных. Чрезмерно суровый приговор одному поневоле заставил обратить внимание на других. Так быстро и решительно, как была закопана рыба, а Феликс признан виновным, нельзя было расправиться с людской памятью. Не все причины и основания, повлекшие за собой катастрофу, были названы. С полдюжины ученых еще бились над разгадкой непонятной гибели рыбы, предполагали всевозможные заболевания, неизвестные до сих пор эпизоотии, ничто не было полностью исследовано, никакие окончательные выводы не сделаны. Необходимо было провести новые экспертизы и представить результаты контрэкспертиз контрэксперту. Один из профессоров уже считал, что напал на след нового вируса, по его указанию погибших карпов вырыли и исследовали в лаборатории, исследованы были даже водяные блохи и улитки из Голубого озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Представлялось несколько возможностей: бегать по инстанциям, доказывать и ругаться, или вновь писать письма, возражение на возражение, или же тиснуть статью в газете.
— Думаешь, тогда что-нибудь сдвинется с места? — скептически спросил Манке, который не всякий день сталкивался с подобным случаем.
— Это вовсе не значит, что нужно всех тахМ разогнать,— ответил дядя Ганс.— Нужно очистить воздух, чтобы опять легко дышалось на Голубом озере. И нуж-
но туда запустить рыбу, мальков, весной их не так-то легко раздобыть.
— А этот Феликс Фидлер, что он собой представляет?— осведомился Манке, он кое-что записывал, а теперь отложил ручку.
Он хотел только знать возраст Феликса, как он стал специалистом, и сразу же выдвинул свою философскую концепцию о бызших спортсменах и тридцатилетних интеллигентах.
— Это наихудшие,— утверждал он и привел в пример молодых людей того же поколения, у которых на уме лишь машины, квартиры и высокие заработки, а к политике ни малейшего интереса.
— Даже честолюбия в собственной профессии они начисто лишены, ни смелости, ни желания дерзнуть, добиться своего. Только качают права, мол, оплата по труду, но без малой толики труда сверх положенного. Нет, мы люди другого склада
— Чепуха,— возразил дядя Ганс; он был намного старше Манке, принадлежал к другому поколению, которое когда-то точно так же судило, и весьма опрометчиво, о сверстниках Манке.— Оставим это,— сказал он,— не в том дело. Ты напишешь или мне написать? Или пришлешь кого-нибудь, кто сам посмотрит и рассудит? По мне, пусть будет и тридцатилетний, я им доверяю, даже Феликсу, хотя была такая минута, когда я готов был вцепиться ему в горло. Так как же?
Манке кивнул, подумал и стал звонить, прошло полчаса. Матиас уже не смотрел на воду, а ерзал, пересаживался со стула на стул, пока не очутился возле двери и не приоткрыл ее немножко; и тут дядя Ганс поднялся с места:
— Нам пора, автобус вот-вот отойдет, пожалуйста; извести меня поскорей, я буду ждать!
21
Поездка в окружной центр автобусом и поездом занимала полный день даже при самом кратком там пребывании. Только затемно путешественники вернулись домой, и дядя Ганс долго не мог уснуть, боясь, как бы и эта попытка направить дело в разумное русло не потерпела крушения. Он предчувствовал, что напрасно станет ждать телеграммы или появления репортера в возрасте от сорока до шестидесяти пяти лет — тридцатилетних Манке не жаловал, а более старых отправил на пенсию, таких, как дядя Ганс, по-прежнему являвшихся с какими-то запутанными историями, из которых сами не знали выхода.
Все это было ему больно и снова вызвало сильное сердцебиение. Но на этот раз он не испытывал прилива сил, даже ненависти, гнева или злости на что-либо, а лишь неведомые доселе слабость и безнадежность. Он еще не думал сдаваться, но вынужден был признать, что ему поставлены границы. Он пытался сделать, что мог, и ничего не достиг, никто не желал вмешиваться в это сложное, запутанное и гиблое дело.
Да, существовали границы его власти и величию, аминь. Да, «воплотил не все свои мечты». В узко ограниченном пространстве, куда ни посмотришь, встречалось более чем достаточно такого, чего быть не должно ии сегодня, ни завтра, ни, верно, послезавтра. Если имелась воля, то недоставало сил или они иссякали в неоднократных попытках превратить этот мир в лучший из миров, как в великом, так и в малом. Или случалось, что один кирпич добавляли, а другой вываливался; или встречались субъекты, которые работали руками лишь для оваций, рукоплеща самим себе и своим успехам, хотя каждую минуту столько оставалось незавершенного.
Было время, когда зсе казалось возможным. «Каждая кухарка должна научиться управлять государством»,— сказал Ленин. Кое-кто думал: последние станут первыми... Нет. деление на высшие и низшие исчезло. От самого человека теперь зависело возможно большему научиться и возможно больше сделать, происхождение, унаследованные поместья или продажные должности не давали никаких преимуществ. С помощью процессов над нацистскими преступниками, отчуждения частной собственности и новых школьных учителей прошлое было преодолено, в счет шло только настоящее и уже нарождающееся будущее — озаренные солнцем нивы братской справедливости и вечного мира, награда за все труды и лишения, манящая цель.
А тут на тебе: мертвые рыбы и живые люди, не знающие, что друг другу посоветовать. Перессорившаяся, примолкшая деревня. Соседи, которые вместе охотятся на
1 Гёте. «Прометей», перевод В. Левина.
кротов, но молча глядят друг на друга через забор, поскольку не знают, что сказать о важнейшем и первоочередном: окружающей их в озерах рыбе и рыбоводстве, Феликсе и Хинце, Бёнише и Пьетке, Эрлере и молодых парнях, которые уже вовсе перестали понимать, что здесь происходит, и заливали свое возмущение спиртным.
Чудес не бывает. Нет богов, которые спустились бы с небес и навели бы порядок. Нет «конечного вывода мудрости земной»1. Никто не дергает нитей и не заставляет марионеток изящно танцевать. Нигде ничто само собой не делается, ни плохое, весьма редко посредственное и уж никогда — хорошее. Равнодушие, кладбищенский покой и работа по старинке, словом, все пущено на «самотек». Председатель ведь как-никак председатель, а члены кооператива проголосовали, когда уже было сказано решающее слово: выговор, освобождение от должности, возмещение убытков и еше многое другое. Для вышестоящих организаций спорными были только отдельные несущественные детали, как-то: решение супругов, кому оставаться дома для ухода за больным ребенком,— но что это меняло? Кто ответствен, того и привлекли к ответственности. Точка.
Однако предписанное спокойствие, чем дольше оно длилось, многих лишило покоя. И у тех, в ком пробуждалась совесть, развязался язык. Заговорили об общей ответственности, а затем об общей вине всех причастных. Чрезмерно суровый приговор одному поневоле заставил обратить внимание на других. Так быстро и решительно, как была закопана рыба, а Феликс признан виновным, нельзя было расправиться с людской памятью. Не все причины и основания, повлекшие за собой катастрофу, были названы. С полдюжины ученых еще бились над разгадкой непонятной гибели рыбы, предполагали всевозможные заболевания, неизвестные до сих пор эпизоотии, ничто не было полностью исследовано, никакие окончательные выводы не сделаны. Необходимо было провести новые экспертизы и представить результаты контрэкспертиз контрэксперту. Один из профессоров уже считал, что напал на след нового вируса, по его указанию погибших карпов вырыли и исследовали в лаборатории, исследованы были даже водяные блохи и улитки из Голубого озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76