Днем он выискивал себе будущие рабочие места, а по ночам ударом палки доказывал свою необходимость Особенно возбуждали его рвение кичливые виллы с огромными окнами, а также стеклянные оазисы садоводств с их оранжереями. У него вошло в привычку внимательно осматриваться по сторонам во время своих странствий и между делом подбирать подходящую палку и еще более действенные камни. Вскоре по вечерам в его карманах гремело так много метательных снарядов, что он, швыряясь ими, терял всякое чувство меры и на следующий день не справлялся с навалившейся работой. Но, чтобы создавать, он был вынужден разрушать и потому учился сдерживать себя и ограничивать, притворно выражать сочувствие и ужас, хотя ему, скорее, хотелось ликовать и прыгать от радости. Он высказывал самые невероятные предположения, поскольку потерпевшие, не приметив ни града, ни палящей жары, ни птичьих стай и, уж конечно, умышленных налетов стекольщика, грешили на сверхъестественные силы, что везде и всюду с таким упорством крушат оконные стекла. Ведь подкрадывался-то кто-то по ночам, бесшумно, слышно было только, как звенели осколки, никаких других следов не оставалось. Убирать метательные снаряды, что было тяжело и рискованно, ему не приходилось, он пользовался камнями с дырками — они, как считается, приносят счастье,— привязывал к ним веревку, закидывал с безопасного расстояния, а затем подтягивал назад. Тем самым исключалась возможность, что разбито будет больше стекол, чем он намеревался. Искривленным большим пальцем он раскручивал веревку, искусно запускал камень в цель, усиливая или приглушая— смотря по настроению и обстоятельствам — звон стекла, который для Ганса звучал музыкой и перезвоном колоколов.
Хотя старый Король много хворал и лишь с трудом справлялся с заготовкой стекла, его дело процветало. Парень мог себе позволить какое-то время работать то в одном, то в другом краю или заранее наметить себе деревню, где снимал комнату и держал наготове нужный запас стекла. При этом он учитывал даже особенность характера будущих клиентов, удобства на рабочем месте, виды на приятную беседу или вкусную еду, что большей частью и решало дело. Когда же он утром завтракал с хозяевами, выпивал водочки, а речь заходила о том, что слишком часто теперь бьются окна, ему стоило большого труда не расхохотаться или не вытащить из кармана свои «счастливые» камни в доказательство, что вовсе не воробьи, ястребы или все усиливавшийся гул тракторов и автомобилей повинны в том, что стекла бьются, как предполагал иной глупец.
— А есть у тебя сейчас такой камень в кармане, с дыркой и на веревке? — спрашивала моя дочь, когда дядя Ганс рассказывал эту историю бог знает в который раз.
Она внимательно слушала, принимала все на веру, как чистую правду, в чем дядя Ганс всегда клялся. Похлопав но его карманам, она бывала глубоко разочарована, что там звякали только ключи и вовсе не было той уймы денег, что он получал за стекло.
— Деньги? — переспрашивал кто-нибудь из его братьев.— Да наживал ли ты когда-нибудь деньги, Ганс?
— Нет, никогда.
Волшебники вроде дяди Ганса могут все и не добиваются ничего. Они увязают в песке, иле и камышах, проплывают чуть-чуть и оказываются на острове Изола Белла в замке Борромео, но золото в их руках растекается дегтем. И кто знал, действительно ли старый Король, у которого остался маленький Ганс на берегу озера Лагов, хранил в своем сарае стекло? Может, помещик только нанимал его время от времени, чтобы замазать или вымыть окна? И, может, однажды, когда мальчуган помогал деду, случилась беда —груды осколков, проклятья и ругань, постыдное бегство.
Несмотря на все преувеличения, истории дяди Ганса все же не с потолка были взяты.
— Я так и не выучился по-настоящему ни одному ремеслу,— с улыбкой признавался дядя Ганс.— Волшебство ведь не ремесло, а искусство или что-то в этом роде. Оно осеняет человека, и человека либо в жар бросает, либо в холод.
Он рассказывал еще и еще, другие истории, которые всегда начинались у озера Лаго-Маджоре. Многое разрушила война, только не замок его мечты на дивных островах. Маленький Ганс остался ни с чем, когда один за другим умерли старые Короли. Где было ему жить, куда идти? Как выбиваться в люди, если у него ничего не было, кроме полинялой рубашки, поношенных штанов н башмаков? Вот и пришлось ему задуматься, что же тут делать человеку.
— Да, война,— говорил дядя Ганс,— войну и все, что с ней связано, я испытал на себе.
Дядя Ганс прерывал свой рассказ и показывал изогнутым большим пальцем вниз. Он не называл дат и вообще хранил в тайне, как же действительно протекала его жизнь. Во всяком случае, родной отец дяди Ганса, «вертопрах», как называл его кое-кто из родственников, погиб в первую мировую войну.
— Что значат какие-то разбитые стекла по сравнению с этим безумием,— пробурчал старик Король перед самой смертью.
Видимо, ночные набеги на окна получили все же огласку, этот постоянный звон стекла на тихом берегу озера не остался незамеченным, хотя и там уже грохотали танки и издалека доносился гром пушек.
С той поры и начались для мальчишки годы странствий, благодаря которым весь накопленный им жизненный опыт предстал перед ним в совсем ином свете. Он попадал в места, где сквозь выжженные пустые глазницы окон свистел ветер, а то и вовсе не осталось камня на камне. Однажды, после перестрелки, которую он чудом пережил, кое-как укрывшись в воронке, он увидел, что далеко вокруг всякие стекла, окна и оконные рамы разнесены, двери болтаются, дома превращены в развалины, вокруг высятся горы обломков и пыли. Спокойно и раздумчиво сунул он руку за камнями в карман своих брюк ощупал в последний раз эти «счастливые» камни, привязанные к веревке, и вышвырнул их невольно туда, где были некогда окна.
6
Никто и никогда не выверял скрупулезно историй, рассказанных дядей Гансом. Мой отец отмахивался от них с улыбкой, он не верил ни единому его слову.
— Что август не сварит, то сентябрь не сжарит,— замечал он ехидно, если бывало подходящее время года.
Отец на собственном опыте убедился, каково иметь дело с дядей Гансом, который еще совсем молодым появился у него в трамвайном депо, оборванный и небритый, в поисках работы, как многие в те годы.
— Ганс с озера Лаго-Маджоре, старший братец твоей жены,— представился он и попросил содействия и помощи, смиренный, так как ничего не мог предъявить, кроме своего искривленного пальца.
— Кто за это хоть что-нибудь даст? — огрызнулся отец.
Он часто повторял, когда бывал в хорошем настроении, любимую свою поговорку, хотя о тех, прошлых временах у него сохранились мрачные воспоминания.
— В трамвайном депо ценятся другие способности, там никого вокруг пальца не обведешь, а уж вокруг кривого — тем более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76