4—Память вернется, он все до мелочей вспомнит, все полностью.
Но в памяти господина Мёбиуса так и остались про- "* белы, он даже не помнил, сам ли он сидел за рулем во время аварии. Он жил сегодняшним днем, не задумывался над будущим, превратил квартиру в сад, из-за чего в заднем углу комнаты стало сумрачно, точно в джунглях.
— А на меня хорошо действует, здесь я больше всего люблю сидеть,— заметил он и улыбнулся отсутствующей улыбкой.— Скоро снимут гипс, как-нибудь это время пройдет.
Странно было слышать, что этот человек говорит о времени, о котором не имел теперь никакого понятия. От прошлого он был словно отсечен, иногда вспоминал только приятные, радостные события, большей частью из детства. Зато всякие опасности, трудности, его беспомощность, как в обыденной жизни, так и в профессии, начисто изгладились из его памяти. Подобное состояние, казалось Королю, это самое ужасное, что может постичь человека, хотя сам он в иные горькие часы и даже теперь хотел бы избавиться от кое-каких воспоминаний.
— Муж получает хорошую пенсию, никакого в этом позора нет,— заметила фрау Мёбиус, бросив взгляд на Короля, а тот покачал головой и, поднявшись, налетел на стенку с цветами.
Нет, полусонное существование на грани полного молчания и бездействия или уход на пенсию не для него. Пока еще он не собирается разводить сады ни на задних дворах, ни в комнатах, не станет он ждать и цветов в день ухода на пенсию. Пусть рассыплют они цветы перед его дверью, а он тем временем сбежит в Зандберг или в Гоби. Катя обо всем позаботится, пригласит всех выпить по рюмке, она умеет с честью выйти из любой ситуации.
— Дай же ему спички,— сказала фрау Мёбиус мужу, который, видимо, не слышал ее, а таращился на погасшую трубку Короля и болтал о вреде курения, нездоровом образе жизни нынче, о выхлопных газах, бензиновых парах и угольной пыли.
— У меня окна всегда закрыты, иначе здесь не росли бы цветы.
Он погладил листья, обвившие его плечи, и, когда Король запыхтел трубкой, отпрянув назад, забился в густую листву.
— Да, вот так мы и живем,— сказал Король, глянув на часы, и поднялся.
Еще все было в порядке, жизнь шла своим чередом. Возможностей была уйма, решение зависело от него. Прежде всего надо было вырваться отсюда, удовлетвориться тем, что всегда только часть правды выплывает на свет, а тем более сумеречный свет милых соседей, от которого Король бежит. Куда?
20
В коридоре у Короля висела сентенция, ко^да-то выписанная старым Флеммингом вокруг льва на старом дрезденском трамвае. «Человечество тебе не спасти, но ты обязан помогать человеку, который в тебе нуждается». Как прекрасно звучат эти слова, как сдержанно и просто: оставаться с Катей и вернуться в редакцию, всегда в первую очередь самое простое — и точка!
Король не чувствовал себя ни старым, ни уставшим; ногой отодвинув в сторону пакет с бельем, в раздумье уставился на гербового зверя, что дерзко высунул язык, угрожающе поднял лапу и, хохоча, показывал все зубы. Это были забавы их прошлого, подростковое мазюканье, воодушевленное сентенциями Флемминга. Но этим утром старик ничего не мог посоветовать, он только убил надежду.
В те далекие времена, сидя в лодке паромщика, одной рукой держась за руль, другой сжимая пистолет, Король ждал старика Флемминга, пока его не отнесло от берега Нойштадта к берегу Альтштадта, прямо на последнюю опору моста и к отелю «Бельвю», где толпа вопила «хайль Гитлер!».
— В одиночку тебе ничего не добиться! — убеждал его Флемминг.
Бороться против Гитлера и его войны в одиночку и пытаться нечего, человечество в одиночку не спасти.
— Если б ты вел лодку, если б ты был со мной,— сказал тридцать лет назад молодой старому,— так мы бы справились.
Теперь каждый школьник знает, что такой акт неприемлем, вреден, лишен всякого смысла, выстрел в Гитлера, военного преступника, убийцу миллионов и сотен миллионов, лишен смысла. Флемминг понимал это еще в те времена, но говорил о том лишь шепотом, в самом дальнем углу трамвайного депо; ведь и о том, что стрелять не следует, говорить было опасно.
— Твои теории, твоя дурацкая болтовня,— сказал тогда молодой старику,— не будь их, я бы справился, в крайнем случае в одиночку.
Король хотел бы не возвращаться постоянно мыслями к прошлому, хотел, чтобы его не относило течением по Эльбе или еще раньше — на Лаго-Маджоре, и хотел не упускать из глаз те обрывки бумаги, которые найти не мог, когда пытался собрать их и проверить попадания. Не будь флемминговских опасливых сентенций, словно защищавших балкон отеля, одна его рука твердо держала бы руль, другая — пистолет. Гитлер убит или не убит? Война будет или нет? Он был довольно далеко, на сотню-другую метров, если б повезло, отплыл бы на своей лодке от места происшествия, но потом лодку остановили бы, захватили, его самого скрутили бы, стерли с лица земли.
Король вышел из всех передряг целым и невредимым, вернулся с войны и из плена — тридцатилетним, но едва не глубоким стариком, без сил, пристыженный. Ведь он прибавил себе десять лет и предъявил чужие документы, чтобы скорее попасть домой.
— Все это теории,— сказал он, снял герб, нарисованный Флеммингом, со стены, подошел с ним к полке с книгами и засунул его далеко за тома Ленина.
Наконец-то он снова рассмеялся над самим собой, увидев пляшущие на солнце пылинки, пылинки с книг, хотя это были книги, которыми он чаще всего пользовался.
Да, солнце ослепило его, когда он повернулся к окну. Серо-желтые клубы тумана плыли от реки, заполняли на высоте человеческого роста узкую улицу и лишь слегка отступали от провалов между домами, так что спешившие прохожие выходили, казалось, из ниоткуда и исчезали в никуда.
Король испугался, когда на какую то долю секунды увидел в полосе света Катю, с надеждой поднявшую взгляд наверх, на эркер, где он стоял. Но, прежде чем она его увидела, прежде чем он открыл окно и подал ей знак, она нырнула в туман; еще различимая вначале, она потом словно растворилась, исчезла бесследно, пропала.
Неужели он ее потеряет из-за того, что неожиданно объявился этот ребенок?
— Где тот человек, который трижды был во Вьетнаме?— спросила Катя и, расспрашивая всех;- разыскала его, когда он где-то читал лекции о своих поездках.
Встреча была случайной, без всяких сложностей, любопытство с обеих сторон, прежняя доверительность.
— С ума сойти можно,— сказала Катя Королю после доклада, она задавала вопросы, интересовалась подробностями.
— После войны мы думали, что такого никогда больше не будет. Мало было того, что мы делали! Нужно было действовать еще решительнее!
Он вспомнил о лодке паромщика, о потерянном пистолете и кое о чем еще, и кое-что хоть и колебался, но ей рассказал. Впервые — за вторую половину прожитой им жизни — он нарушил молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Но в памяти господина Мёбиуса так и остались про- "* белы, он даже не помнил, сам ли он сидел за рулем во время аварии. Он жил сегодняшним днем, не задумывался над будущим, превратил квартиру в сад, из-за чего в заднем углу комнаты стало сумрачно, точно в джунглях.
— А на меня хорошо действует, здесь я больше всего люблю сидеть,— заметил он и улыбнулся отсутствующей улыбкой.— Скоро снимут гипс, как-нибудь это время пройдет.
Странно было слышать, что этот человек говорит о времени, о котором не имел теперь никакого понятия. От прошлого он был словно отсечен, иногда вспоминал только приятные, радостные события, большей частью из детства. Зато всякие опасности, трудности, его беспомощность, как в обыденной жизни, так и в профессии, начисто изгладились из его памяти. Подобное состояние, казалось Королю, это самое ужасное, что может постичь человека, хотя сам он в иные горькие часы и даже теперь хотел бы избавиться от кое-каких воспоминаний.
— Муж получает хорошую пенсию, никакого в этом позора нет,— заметила фрау Мёбиус, бросив взгляд на Короля, а тот покачал головой и, поднявшись, налетел на стенку с цветами.
Нет, полусонное существование на грани полного молчания и бездействия или уход на пенсию не для него. Пока еще он не собирается разводить сады ни на задних дворах, ни в комнатах, не станет он ждать и цветов в день ухода на пенсию. Пусть рассыплют они цветы перед его дверью, а он тем временем сбежит в Зандберг или в Гоби. Катя обо всем позаботится, пригласит всех выпить по рюмке, она умеет с честью выйти из любой ситуации.
— Дай же ему спички,— сказала фрау Мёбиус мужу, который, видимо, не слышал ее, а таращился на погасшую трубку Короля и болтал о вреде курения, нездоровом образе жизни нынче, о выхлопных газах, бензиновых парах и угольной пыли.
— У меня окна всегда закрыты, иначе здесь не росли бы цветы.
Он погладил листья, обвившие его плечи, и, когда Король запыхтел трубкой, отпрянув назад, забился в густую листву.
— Да, вот так мы и живем,— сказал Король, глянув на часы, и поднялся.
Еще все было в порядке, жизнь шла своим чередом. Возможностей была уйма, решение зависело от него. Прежде всего надо было вырваться отсюда, удовлетвориться тем, что всегда только часть правды выплывает на свет, а тем более сумеречный свет милых соседей, от которого Король бежит. Куда?
20
В коридоре у Короля висела сентенция, ко^да-то выписанная старым Флеммингом вокруг льва на старом дрезденском трамвае. «Человечество тебе не спасти, но ты обязан помогать человеку, который в тебе нуждается». Как прекрасно звучат эти слова, как сдержанно и просто: оставаться с Катей и вернуться в редакцию, всегда в первую очередь самое простое — и точка!
Король не чувствовал себя ни старым, ни уставшим; ногой отодвинув в сторону пакет с бельем, в раздумье уставился на гербового зверя, что дерзко высунул язык, угрожающе поднял лапу и, хохоча, показывал все зубы. Это были забавы их прошлого, подростковое мазюканье, воодушевленное сентенциями Флемминга. Но этим утром старик ничего не мог посоветовать, он только убил надежду.
В те далекие времена, сидя в лодке паромщика, одной рукой держась за руль, другой сжимая пистолет, Король ждал старика Флемминга, пока его не отнесло от берега Нойштадта к берегу Альтштадта, прямо на последнюю опору моста и к отелю «Бельвю», где толпа вопила «хайль Гитлер!».
— В одиночку тебе ничего не добиться! — убеждал его Флемминг.
Бороться против Гитлера и его войны в одиночку и пытаться нечего, человечество в одиночку не спасти.
— Если б ты вел лодку, если б ты был со мной,— сказал тридцать лет назад молодой старому,— так мы бы справились.
Теперь каждый школьник знает, что такой акт неприемлем, вреден, лишен всякого смысла, выстрел в Гитлера, военного преступника, убийцу миллионов и сотен миллионов, лишен смысла. Флемминг понимал это еще в те времена, но говорил о том лишь шепотом, в самом дальнем углу трамвайного депо; ведь и о том, что стрелять не следует, говорить было опасно.
— Твои теории, твоя дурацкая болтовня,— сказал тогда молодой старику,— не будь их, я бы справился, в крайнем случае в одиночку.
Король хотел бы не возвращаться постоянно мыслями к прошлому, хотел, чтобы его не относило течением по Эльбе или еще раньше — на Лаго-Маджоре, и хотел не упускать из глаз те обрывки бумаги, которые найти не мог, когда пытался собрать их и проверить попадания. Не будь флемминговских опасливых сентенций, словно защищавших балкон отеля, одна его рука твердо держала бы руль, другая — пистолет. Гитлер убит или не убит? Война будет или нет? Он был довольно далеко, на сотню-другую метров, если б повезло, отплыл бы на своей лодке от места происшествия, но потом лодку остановили бы, захватили, его самого скрутили бы, стерли с лица земли.
Король вышел из всех передряг целым и невредимым, вернулся с войны и из плена — тридцатилетним, но едва не глубоким стариком, без сил, пристыженный. Ведь он прибавил себе десять лет и предъявил чужие документы, чтобы скорее попасть домой.
— Все это теории,— сказал он, снял герб, нарисованный Флеммингом, со стены, подошел с ним к полке с книгами и засунул его далеко за тома Ленина.
Наконец-то он снова рассмеялся над самим собой, увидев пляшущие на солнце пылинки, пылинки с книг, хотя это были книги, которыми он чаще всего пользовался.
Да, солнце ослепило его, когда он повернулся к окну. Серо-желтые клубы тумана плыли от реки, заполняли на высоте человеческого роста узкую улицу и лишь слегка отступали от провалов между домами, так что спешившие прохожие выходили, казалось, из ниоткуда и исчезали в никуда.
Король испугался, когда на какую то долю секунды увидел в полосе света Катю, с надеждой поднявшую взгляд наверх, на эркер, где он стоял. Но, прежде чем она его увидела, прежде чем он открыл окно и подал ей знак, она нырнула в туман; еще различимая вначале, она потом словно растворилась, исчезла бесследно, пропала.
Неужели он ее потеряет из-за того, что неожиданно объявился этот ребенок?
— Где тот человек, который трижды был во Вьетнаме?— спросила Катя и, расспрашивая всех;- разыскала его, когда он где-то читал лекции о своих поездках.
Встреча была случайной, без всяких сложностей, любопытство с обеих сторон, прежняя доверительность.
— С ума сойти можно,— сказала Катя Королю после доклада, она задавала вопросы, интересовалась подробностями.
— После войны мы думали, что такого никогда больше не будет. Мало было того, что мы делали! Нужно было действовать еще решительнее!
Он вспомнил о лодке паромщика, о потерянном пистолете и кое о чем еще, и кое-что хоть и колебался, но ей рассказал. Впервые — за вторую половину прожитой им жизни — он нарушил молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76