Колыбель и восемь змеев были мигом распроданы. Дядя Ганс сам купил одного на все бывшие при нем деньги, чем доставил большую радость Матиасу, а себе уготовил весьма утомительный день. Теперь уже надо было пройти немалое расстояние до незасеянного, без борозд поля.
Потом дядя Ганс задумчиво сидел на придорожном камне и смотрел вверх на змея, которым Матиас управлял по примеру Феликса, заставляя его взлетать и падать, кружить и осторожно спускаться над ближним лесом, перед тем как, дернув шнур, стремглав побежать навстречу ветру. И как Феликс, он вернулся с поля запыхавшись, змей с ярко раскрашенной мордой повис на нем, а счастья — или как это еще назвать — что-то не было видно, до того он набегался.
10
Но Хинц не успокаивался, он должен был доказать, кто повинен в гибели рыбы, если не хотел отвечать сам. Он позаботился о протоколах, экспертизе, выводах и дисциплинарных мерах, даже возбуждении уголовного дела против Феликса Фидлера, в чем, однако, суд отказал.
Феликс, как и объявил, обратился с заявлением в Окружной совет; запасся контрэкспертизой, назвал свидетелей, в частности дядю Ганса, который таким образом больше, чем того желал, оказался втянутым в эту злосчастную бумажную войну. Многое из того, что приводили в доказательство обе стороны, казалось ему уязвимым, спор экспертов, в который выродилось установление причины гибели рыбы, по его мнению, упускал из виду главное. Но одно ему было ясно: Феликс с каждым днем наживает себе новых врагов, поскольку подозревает всех и вся в подтасовке фактов, в желании ему насолить и намерении ради Хинца или собственного спокойствия обратить его, невиновного, в козла отпущения.
Урон кооператива составлял более одиннадцати тонн карпов-годовиков (Kг), около 250 тысяч штук, да еще тонну двухгодовиков (Кд), пять тысяч штук. Все эксперты указывали, что у годовиков (Kг) жабры оказались поражены дактилогирусами, а кожа — ихтиофтириусами, рыба гибла, но никакой лечебной обработки не производилось, разлагающихся рыб даже не вылавливали сачком, не было также контроля за качеством воды.
Утром 9 марта, когда Хинц при очередном объезде попал на Голубое озеро, Феликса он там не застал, зато обнаружил снулых рыб в садках и тотчас забил тревогу, сообщил в ихтиопатологическую службу, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Но вызванные специалисты, в том числе экстренная служба, уже не смогли предотвратить катастрофу, а зафиксированные в протоколе факты были убийственны.
«На поверхности открытых садков, вокруг которых ледяной покров достигал 20—25 сантиметров, сплошным слоем лежали мертвые годовики карпа (Ki). Более 90% рыбешек погибло по меньшей мере 8—10 дней назад. При вылове сачком мертвых Ki можно было наблюдать достаточно продвинувшийся процесс разложения. Вследствие этого от рыбы исходил сильный гнилостный запах. Причиной гибели следует считать острый недостаток кислорода вследствие поглощения его разлагающимися Ki и осадками (остатки корма) в сетных садках на дне озера при лишь незначительном движении воды. При надлежащем контроле за содержанием кислорода катастрофу можно было предотвратить посредством своевременной подкачки воды. Плохое состояние Ki и возможное их заболевание неизвестной болезнью, несомненно, могли окупать влияние на понесенный урон, однако никак не явиться главной его причиной».
Контрэкспертиза берлинского профессора, у которого Феликс учился и чьими советами и поддержкой всегда пользовался, была прежде всего направлена против запротоколированного показания, будто «более 90% рыб погибло по меньшей мере 8—10 дней назад», поскольку это означало бы, что садки на Голубом озере такое длительное время оставались без присмотра и ухода. «Несомненно, померкшая окраска, побелевшие жабры, отстающие клочками участки кожи и тому подобное дают немало данных для заключения о сроке, который погибшие рыбы пролежали в воде,— писал профессор.— Однако на основании этих признаков нельзя с достаточной точностью установить дату смерти — а речь идет именно об этом — по нижеследующим причинам. При всяком содержании карпов в садках неизбежно погибают по меньшей мере отдельные особи. Даже при массе тела в один килограмм их трудно сразу, до порчи, извлечь из заполненного рыбой садка, хотя бы с помощью сачков на длинной ручке. Невозможно то и дело рыться сачком в живой, скученной массе рыбы, чтобы немедленно извлечь всех уснувших рыб, поскольку волнение живых рыб приведет к смертности, ни в какое сравнение не идущей с ущербом от погибших отдельных экземпляров, которые отнюдь не всегда всплывают или же остаются близко от поверхности воды. Еще более опасно частым подъемом сетей в таких садках, особенно в морозную погоду, подвергать молодь излишним стрессам, к тому же рискуя обморозить им кожу, что уж наверняка повлечет за собой их гибель. Я убежден, что обнаруженные у Ki признаки возможны и по прошествии 2—5 дней, если при определении даты гибели рыбы надлежащим образом учесть все обстоятельства».
11
Вот такие бумажки протянул Феликс через забор. Бледный и усталый, с осунувшимся лицом, он смущенно теребил смешные усики, которые отрастил, и тревожно следил взглядом за дядей Гансом, а тот, отставив стул от забора, читал и не спешил высказаться.
Как все было на самом деле? Оставил ли Феликс рыбу без присмотра на два или на десять дней? И по каой причине? Если заболели дети, жена могла бы остаться дома. Она работала на норковой ферме кооператива, и без нее якобы нельзя было там обойтись. У рыб в эту пору жизнедеятельность понижена, а у норок время спаривания.
— Об этом не могло быть и речи,— сказал Феликс, когда дядя Ганс его спросил.— Что было бы, если бы у нее там что-нибудь случилось?
— «Было бы»... «если бы»...— возразил дядя Ганс.
Феликс перемахнул через забор и забрал свои бумаги. Он не счел нужным пускаться в длинные объяснения. Очевидно, ему достаточно было свидетельства профессора, чтобы отстаивать свою правоту.
— Я законно получил освобождение, на четыре дня,— сказал он.— А в другое время глаз не спускал с рыб.
Вот в чем суть дела. Он освободил себя от ответственности на несколько дней, перепоручил ее какому-то рыбаку, который теперь отрицает, что даже получил необходимую контрольную аппаратуру. Может, Феликсу надобно было срочно ехать с детьми к врачу, а может, он просто занялся починкой крыши и мастерил колыбель. Тут — и тому, сколько это заняло времени,— дядя Ганс не мог быть свидетелем, только Феликс сам; не могла быть свидетельницей даже его жена, которая тогда каждое утро уезжала на мопеде и лишь поздно вечером возвращалась домой.
— Ну а вечером, это же совсем близко,— продолжал допытываться дядя Ганс,— когда-нибудь вы же могли туда сходить и поглядеть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Потом дядя Ганс задумчиво сидел на придорожном камне и смотрел вверх на змея, которым Матиас управлял по примеру Феликса, заставляя его взлетать и падать, кружить и осторожно спускаться над ближним лесом, перед тем как, дернув шнур, стремглав побежать навстречу ветру. И как Феликс, он вернулся с поля запыхавшись, змей с ярко раскрашенной мордой повис на нем, а счастья — или как это еще назвать — что-то не было видно, до того он набегался.
10
Но Хинц не успокаивался, он должен был доказать, кто повинен в гибели рыбы, если не хотел отвечать сам. Он позаботился о протоколах, экспертизе, выводах и дисциплинарных мерах, даже возбуждении уголовного дела против Феликса Фидлера, в чем, однако, суд отказал.
Феликс, как и объявил, обратился с заявлением в Окружной совет; запасся контрэкспертизой, назвал свидетелей, в частности дядю Ганса, который таким образом больше, чем того желал, оказался втянутым в эту злосчастную бумажную войну. Многое из того, что приводили в доказательство обе стороны, казалось ему уязвимым, спор экспертов, в который выродилось установление причины гибели рыбы, по его мнению, упускал из виду главное. Но одно ему было ясно: Феликс с каждым днем наживает себе новых врагов, поскольку подозревает всех и вся в подтасовке фактов, в желании ему насолить и намерении ради Хинца или собственного спокойствия обратить его, невиновного, в козла отпущения.
Урон кооператива составлял более одиннадцати тонн карпов-годовиков (Kг), около 250 тысяч штук, да еще тонну двухгодовиков (Кд), пять тысяч штук. Все эксперты указывали, что у годовиков (Kг) жабры оказались поражены дактилогирусами, а кожа — ихтиофтириусами, рыба гибла, но никакой лечебной обработки не производилось, разлагающихся рыб даже не вылавливали сачком, не было также контроля за качеством воды.
Утром 9 марта, когда Хинц при очередном объезде попал на Голубое озеро, Феликса он там не застал, зато обнаружил снулых рыб в садках и тотчас забил тревогу, сообщил в ихтиопатологическую службу, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Но вызванные специалисты, в том числе экстренная служба, уже не смогли предотвратить катастрофу, а зафиксированные в протоколе факты были убийственны.
«На поверхности открытых садков, вокруг которых ледяной покров достигал 20—25 сантиметров, сплошным слоем лежали мертвые годовики карпа (Ki). Более 90% рыбешек погибло по меньшей мере 8—10 дней назад. При вылове сачком мертвых Ki можно было наблюдать достаточно продвинувшийся процесс разложения. Вследствие этого от рыбы исходил сильный гнилостный запах. Причиной гибели следует считать острый недостаток кислорода вследствие поглощения его разлагающимися Ki и осадками (остатки корма) в сетных садках на дне озера при лишь незначительном движении воды. При надлежащем контроле за содержанием кислорода катастрофу можно было предотвратить посредством своевременной подкачки воды. Плохое состояние Ki и возможное их заболевание неизвестной болезнью, несомненно, могли окупать влияние на понесенный урон, однако никак не явиться главной его причиной».
Контрэкспертиза берлинского профессора, у которого Феликс учился и чьими советами и поддержкой всегда пользовался, была прежде всего направлена против запротоколированного показания, будто «более 90% рыб погибло по меньшей мере 8—10 дней назад», поскольку это означало бы, что садки на Голубом озере такое длительное время оставались без присмотра и ухода. «Несомненно, померкшая окраска, побелевшие жабры, отстающие клочками участки кожи и тому подобное дают немало данных для заключения о сроке, который погибшие рыбы пролежали в воде,— писал профессор.— Однако на основании этих признаков нельзя с достаточной точностью установить дату смерти — а речь идет именно об этом — по нижеследующим причинам. При всяком содержании карпов в садках неизбежно погибают по меньшей мере отдельные особи. Даже при массе тела в один килограмм их трудно сразу, до порчи, извлечь из заполненного рыбой садка, хотя бы с помощью сачков на длинной ручке. Невозможно то и дело рыться сачком в живой, скученной массе рыбы, чтобы немедленно извлечь всех уснувших рыб, поскольку волнение живых рыб приведет к смертности, ни в какое сравнение не идущей с ущербом от погибших отдельных экземпляров, которые отнюдь не всегда всплывают или же остаются близко от поверхности воды. Еще более опасно частым подъемом сетей в таких садках, особенно в морозную погоду, подвергать молодь излишним стрессам, к тому же рискуя обморозить им кожу, что уж наверняка повлечет за собой их гибель. Я убежден, что обнаруженные у Ki признаки возможны и по прошествии 2—5 дней, если при определении даты гибели рыбы надлежащим образом учесть все обстоятельства».
11
Вот такие бумажки протянул Феликс через забор. Бледный и усталый, с осунувшимся лицом, он смущенно теребил смешные усики, которые отрастил, и тревожно следил взглядом за дядей Гансом, а тот, отставив стул от забора, читал и не спешил высказаться.
Как все было на самом деле? Оставил ли Феликс рыбу без присмотра на два или на десять дней? И по каой причине? Если заболели дети, жена могла бы остаться дома. Она работала на норковой ферме кооператива, и без нее якобы нельзя было там обойтись. У рыб в эту пору жизнедеятельность понижена, а у норок время спаривания.
— Об этом не могло быть и речи,— сказал Феликс, когда дядя Ганс его спросил.— Что было бы, если бы у нее там что-нибудь случилось?
— «Было бы»... «если бы»...— возразил дядя Ганс.
Феликс перемахнул через забор и забрал свои бумаги. Он не счел нужным пускаться в длинные объяснения. Очевидно, ему достаточно было свидетельства профессора, чтобы отстаивать свою правоту.
— Я законно получил освобождение, на четыре дня,— сказал он.— А в другое время глаз не спускал с рыб.
Вот в чем суть дела. Он освободил себя от ответственности на несколько дней, перепоручил ее какому-то рыбаку, который теперь отрицает, что даже получил необходимую контрольную аппаратуру. Может, Феликсу надобно было срочно ехать с детьми к врачу, а может, он просто занялся починкой крыши и мастерил колыбель. Тут — и тому, сколько это заняло времени,— дядя Ганс не мог быть свидетелем, только Феликс сам; не могла быть свидетельницей даже его жена, которая тогда каждое утро уезжала на мопеде и лишь поздно вечером возвращалась домой.
— Ну а вечером, это же совсем близко,— продолжал допытываться дядя Ганс,— когда-нибудь вы же могли туда сходить и поглядеть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76