— Это все дети, какая жалость,— говорили соседи, в основном старички и старушки, которые, как могли, ухаживали за цветами.
Они подбивали его на новую попытку, осыпали его советами, но он решительно отказался:
— Я постоянно в разъездах, а вечерами прихожу домой поздно, не могу я тут сад наколдовать.
Нет, он, Король, не был горожанином, садовником задних дворов. За городом, в Зандберге, деревья росли сами по себе. У Голубого озера, на сочных лугах, пышно разрослась бирючина и поднялись небольшие елочки, березки, сосенки. В мгновение ока саженцы вытянулись вверх, разветвились-в настоящую чащобу, сквозь которую ему приходилось пробивать себе дорогу, когда он шел к озеру. Там слышался плеск волн Лаго-Маджоре и ощущался аромат тропических лесов дальних стран, куда его так тянуло. Что держало его здесь, почему он вернулся теперь в этот мрачный дом?
Король включил свет, хотя был полдень, полистал газеты, горой наваленные на письменном столе, но, бегло просмотрев их, положил обратно. В газетах не было почти ни одной информации, с которой бы он уже не ознакомился и вместе со своими редакторами не определил на надлежащее место. Передовицы порой было не отличить одну от другой, да и сообщения на первой, второй и третьей страницах тоже, отчеты о выполнении плана, о соревнованиях, информации о предстоящем празднике, статьи по отделу культуры и спорта, даже большую часть фотографий надо было бы разнообразить. Только на предпоследней и последней страницах встречались порой оригинальные материалы: местная хроника, исторические заметки, судебные отчеты, а также длинный ряд извещений о смерти, которые Король в последнее время читал бегло, а то и вовсе не читал.
Взяв телефонную трубку, Король хотел сказать Роз-вите, что он в городе и скоро вернется в редакцию, но раздумал и позвонил Кате, которая никак не могла поверить, что он в это время дня дома.
— Поверь и приезжай,— сказал Король и положил трубку, не зная, что ему с самим собой делать.
Ждать, отпросится ли Катя с работы? Рассказать ей тогда, что случилось? Или шуточками, забавными историями и отговорками исхитриться растянуть этот исковерканный денек?
Он отодвинул газету, и тут против воли взгляд его задержался на извещении о смерти: Ганс Финдейзен, экономист, сорока девяти лет, многочисленные ордена и награды, известный всему городу человек. Не публиковалось ли совсем недавно его фото на странице, посвященной вопросам экономики,— он смеется, энергично жмет кому-то руку, в статье приводятся его оптимистические прогнозы на будущее и критика в адрес Фааля, Вериного бывшего шефа? Или эта статья попала в нижний ящик письменного стола Короля как материал, в котором действительное подменено желаемым, как сомнительный случай? Может, нужен был дополнительный запрос, или были возражения, а может, указание влд-жить в уста этому человеку еще более оптимистические высказывания, более тщательно взвешенные, ему, поистине излучающему силу и убежденность? И он, сорокадевятилетний, умер?
— Как считаешь, способен я принести тебе в дом ребенка?!— спросит Король Катю, когда она войдет.
Возможно, Катя сразу же найдет нужный тон, чтобы по-деловому с ним все обсудить. Лучше всего было бы, если бы она сейчас же приехала, оттащила бы его от письменного стола и от газет с извещениями о смерти, увела бы его в комнату с эркером и высокими окнами, где среди книжных полок было не так мрачно.
— Расскажи-ка,— и дело могло бы принять мирный оборот,— что же произошло?
Ничего, только домыслы, так что же его волнует? Через день-другой он отправится в длительную поездку, где не будет времени заглядывать в отдаленные уголки прошлого. Когда-то в Сахаре он хотел объехать стороной город мертвых на берегу Нила, Луксор, но неожиданно попал в путаницу фараоновых гробниц: темный лабиринт пещер в раскаленных скалах пустыни, пестро разрисованный и снабженный всеми мыслимыми орудиями труда, оружием и королевскими игрушками — королевская отрада погруженных -в набальзамированный вечный сон. Почему вспомнился ему этот эпизод, почему не забыл он его, как многое другое, более близкое?
Он мог бы сказать Кате:
— Этого не может быть, в то время я был в отъезде, Розвита могла точно назвать все даты, поездки следовали одна за другой, конференции, заседания, делегации, иной раз он возвращался поздно вечером, а утром опять улетал.
— Ты хоть ведешь записи? — спрашивала Янина, которая обычно провожала его на аэродром, обсуждала с ним неотложные дела, совала в карманы газеты, книги, записки, что еще? Кто знал, что скапливалось в нижнем ящике его стола, но уж наверняка не отчеты, протоколы и точные записи,
— Кое-что приблизительное, это да,— отвечал он на подобные вопросы.
Когда-нибудь, так он себе наметил, он достанет все эти бумажки и начнет писать: «История королевской жизни...»
Сорок девять лет было Финдейзену, далеко не тот возраст, когда человек боится извещений о смерти, гробниц фараонов и легкомысленных приключений. Король выглянул в окно, день показался ему мрачным, он снова взялся за газету и слово в слово прочел все, что сообщали скорбящие близкие: «мой любимый супруг...», «наш дорогой отец», «внезапно оборвалась достойная трудовая жизнь», «непостижимо для нас всех и безвременно...» Невыносимыми были бы эти прощания с любимыми людьми, не будь в газете и других сообщений...
«Господину Королю лично», так там написано? Король торопливо извлек из кармана конверт, уставился на него, улыбнулся, внезапно перестав испытывать и скорбь, и хоть какую-либо тревогу.
15
То была не Катя, а соседка, фрау Мёбиус, маленькая, кругленькая, живая женщина.
— Я увидела у вас свет,— сказала она, шмыгнув в комнату.
Она полдня работала в детском саду, прежде поваром, теперь помощницей воспитательницы, а кроме того, изучала педагогику и следила за порядком в квартире Короля. До того, как Катя въехала к нему, фрау Мёбиус вела его хозяйство, неохотно брала за это несколько марок, но, разумеется, при условии, что и он со своей стороны ей поможет: экономика и марксизм, литература и правописание — с этими предметами у нее не ладилось.
— А вы в этом король,— лукаво подъезжала она к
Королю, когда приходила с какой-нибудь просьбой.— Да, ваше белье я получила из стирки, лежит у меня, в полном порядке.
И в этот раз она тоже протянула ему тетрадку. Около сотни считалочек, детских стишков записала она в эту тетрадь, их надо было оценить с точки зрения сегодняшнего дня.
— Ну и как? — спросила она.— Главное, чтоб детям было весело, объяснять им ничего не надо.
Она была в затруднении, работа считалась экзаменационной, через три дня был срок сдачи.
— Как раз в день вашего рождения,— заметила она
с улыбкой, окидывая взглядом беспорядок в кабинете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76