ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

Дорогая Ирена! Вот мой опус и закончен. Сейчас кажется, что вещь готова — и пусть! Я на той стадии сейчас, когда в написанном видишь само совершенство — и пусть! Пусть двадцать четыре часа будет праздник! Я знаю: не позже чем завтра восторг мой лопнет как мыльный пузырь и после пьяной радости настанет жуткое похмелье — мой труд покажется мне чистой ахинеей, состряпанной каким-то кретином. Зато сегодня солнце триумфа в зените, и печет голову, и ничто не отбрасывает тени. И пусть! Завтра мне разонравится решительно все. Мне одинаково будет запретить и самоуверенность, с какой я вещаю с кафедры прозы, и — может, еще больше того — робость, с какой я предлагаю успокоительные капли, не умея вырвать ни одного больного зуба. Однако возможно, что больше всего меня не устроят те страницы, где мне — как целителю душ — следовало бы врачевать, а я — как ведьма в докторском белом халате — делала вивисекцию. Завтра я буду ящерицей, которая потеряла свой хвост. Вместе с законченной вещью от меня отделилась какая-то часть моего существа, и, хотя я прекрасно знаю, что некоторое время спустя у меня отрастет новый хвост, отделение — процесс болезненный. Сегодня я этого еще не чувствую, так как муку снимает наркоз удовлетворения.

Вы — мое первое частое сито, милая Ирена! Когда я благополучно пройду через него, то начну гадать, будут ли меня печатать ответственные редакторы (рискуя хоть и не головой, но, может быть, служебными неприятностями), а после папечатания стану опасаться, не будут. Перевод на русский язык. «Советский писатель», 1986. Ли рвать и метать рассерженные моим детищем моралистки и слать в открытую и анонимно жалобы в Союз писателей и, не дай бог, еще выше, обвиняя меня в том, что в условиях демографического кризиса я не борюсь против разводов и, оборони бог, может быть, даже «проповедую сексуальную распущенность», не припишут ли мне венцы творения «симпатий к женскому авангардизму», не помчится ли Ваша бывшая директриса в ОНО жаловаться, что «изображено все субъективно, и так оно вовсе не было, потому что было совсем иначе» и т. д. Я конечно буду злиться — ведь ставится под угрозу право литератора, мое право писать то, что я считаю, и так, как я считаю нужным, а не просто фотографировать жизнь. И тем не менее буду с тревогой ждать первых рецензий (хотя я и клялась Вам, что критики не боюсь!).


 

), она порядком поработала в саду, «сочетая полезное с приятным», написала пару маленьких рассказов, а тот, который мне когда-то больше всех понравился, отклонили ^же три редакции: одна — поскольку «слишком длинный», другая — «тематика не отвечает профилю издания», третья... Рассказывая, Ирена смеялась и со смехом добавила, что «таким образом ее трижды послали в нокаут и неожиданно по-мальчишески мне подмигнула. Это выглядело очаровательно, но было
совсем на нее не похоже! Ну, хоть нокаутированной она себя не чувствовала — и то слава богу!
Случайная встреча в кулинарии увенчалась совместной поездкой в сторону Ошупилса, так как у гастронома Ирену ждал Гунгар на Джеральдипе. Л сможем мы поместиться? Вопрос был не праздный. Почти весь задний диван, оставив для моего седалища весьма скромное местечко, занимала бесстыдно пузатая громадная корзина — на поворотах дороги она угрожающе на меня двигалась, как тронутая с места гора. Куда это они везут такую прорву яблок? Везут домой. Да ну, неужто в Ошупилсе мало яблок?! Тем более в гаком саду как у Валтманов! Это может показаться невероятным, и тем не менее это так. В окрестностях Ошупилса яблоки нынче не уродились, «все какие-то червивые, паршой побитые и бородавчатые» (это случайно не у куплетиста ли Дреслера стибрено?). К тому же Балтманы растят почти исключительно (Гунтар: «Райские цветики и волшебный цикорий!» Ирена: «Ну, Гунтар!») декоративные растения и цветы, между прочим, и весьма редкие сорта, как она сказала, перечислив потом и поименно: -нии, -фии, -тии, -мии и т. д., которые мне, к сожалению, почти ничего не говорят, но в которые чета Набургов, видно, вложила часть своей лета; не совсем только ясно добровольно или принудительно, так как Гунтар более чем ехидно заметил: «Зато Ирена может рвать цветов сколько унесет», на что она вновь отозвалась возгласом: «Ну, Гунтар!»
Когда корзина на повороте шоссе, о боже, опять грозно на меня двинулась и я в который раз стала ее осаживать, Набурги спохватились, что приличия требуют меня угостить, и предложили съесть яблоко, если конечно «вы не боитесь рискнуть и проглотить заодно бациллу», поскольку фрукты немытые. Одна бацилла — я решила рискнуть. Яблоко было на редкость вкусное, к сожалению, только летнего сорта, а летние долго лежать не могут. Но они и куплены не для хранения, ах везут в Ошупилс (Гунтар: «С благородной целью!», Ирена: «Ну, Гунтар, прошу тебя!») —- первого сентября Ирена хочет раньше всех прийти в школу и каждому своему ученику положить на парту по два яблока и по цветку. В начале учебного года ей носят цветы охапками, однако дружба, уважение и любовь «не односторонний — она запнулась в поисках точного слова, но, так его и не найдя, неловко закончила — акт». На сей раз Гунтар не изрек ни слова, только затылок его ухмылялся так, что меня подмывало швырнуть в него огрызком!
Они спросили, как мои дела. Спасибо, хорошо — и не стала вдаваться в детали. Все время противно шел дождь. В стекла Джеральдины били серые капли. Этот факт Ирена остроумно прокомментировала фразой: «Этим летом так сильно льет, что размокли границы не только между жанрами, но и между бездельем и трудом, между трудом и подвигом». От этих ее слов меня охватило желание поплакаться, отвести душу. К счастью я удержалась.
Я собиралась выйти у шоссе. Набурги не хотели об этом и слышать. Так мне же тут три минуты хода! Однако промокнете до нитки в первые же две минуты, отвечал Гунтар, и прямо по лужам шикарно подвез меня к самой двери, как принцессу, так что ни одна капля на меня не упала.
29 августа 1978 года
Вчера перед Набургами я еще держала фасон — у меня дескать все в порядке... А что было делать? Обрызгать и других своей хандрой, как прокисшим киселем? Ныть, что работа не двигается с места, что надо бы написать уже половину романа, а я нацарапала только пролог, что — эх!.. Помочь все равно тут никто не может. А если главное — излить душу, то излить душу в конце концов можно и собаке, по крайней мере не будет стыдно потом за публичный стриптиз...
Август на исходе, значит на исходе и лето. Бог ты мой, какое бесплодное лето! Лил дождь и опять льет, льет без перестану, без конца, без толку, льет без совести и без чести. И я тоже промокла, и, как хлеба, полегла, раздавленная буксующими колесами и вытоптанная. Как сказочно пишется, когда на дворе все затоплено солнцем, когда всякое дело у всех спорится — и у меня тоже! Когда комбайнеры трудятся в поте лица, я тоже встряхиваюсь, ведь совестно гонять лодыря, когда другие вкалывают — и я тоже тружусь в поте лица и вкалываю. И у меня урожайное лето, и у меня тогда зерно в закромах. Когда машины одна за другой везут мимо ядреные жаркие кольца дров, тогда и я заболеваю тоской по жаркой ядреной прозе. Но этим летом у моих поленьев сырая отставшая корд, мои бревна гниют невывезенные на болоте и не стать им деловой древесиной. И сама я все равно что увязшее в топи бревно, потонувшая в борозде картошина — ей бело и душисто дымиться бы на столе, а она без пользы преет в грязи. Когда косцы, грозя кулаками промокшему небу, режутся с горя в карты и пьют водку, я тоже кляну небо, это худое сито, и на уме у меня, черт возьми, не как приняться за дело, а —-перекинуться бы в карты да по бездельничать... Хватит! Надо сдвинуться с мертвой точки! Уеду — и на целый месяц!
5 сентября 1978 года
Или тогда в машине, когда они везли домой яблоки, я все-таки проболталась? Не могу вспомнить. Но, видимо, все-таки да, откуда ж в противном случае знать Ирене, что я собираюсь отбыть, как она пишет, «в дремучие леса»? В своем письме она, между прочим, не без иронии спрашивает: «А что, леса Лесового—недостаточно дремучие?» И еще — можно ли мне куда написать и каким образом? Что мне ответить? Теоретически бесспорно можно, только весьма сомнительно, чтобы я когда-то ощутила острую потребность отмахать пешком пять с половиной километров до почты — к тому же по рытвинам и осенним хлябям.
8 октября 1978 года
Не успела вернуться — а меня поджидает ее письмо! И такое странное, км,.. Социологическая анкета? И написано, видимо, не в один присест, а пеклось по кусочкам: в каждом абзаце своя тема — и огромный вопросительный знак в конце. Интонация тоже — не поймешь. Кто его знает, что принимать всерьез, а что с юмором.
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Здравствуйте!
Что же это, мое: опять во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых... и, господи боже мой, смотрю — и в-восьмых? Интервью? Надеюсь по крайней мере, что не для печати... Разве мы не до конца обсудили эту проблему, дружно поставили точку на теме — и, если не ошибаюсь, один раз даже в письменном виде! — установив, что, во-первых, я, упаси бог, не кладезь премудрости, и притом всеведущий, что я, во-вторых, так же часто, как Вы, если не чаще, колеблюсь, ошибаюсь, попадаю впросак и отчаиваюсь, когда в очередной раз вновь напортачу, и безнадежно качусь вниз по наклонной плоскости, что, в-третьих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47