ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

Дорогая Ирена! Вот мой опус и закончен. Сейчас кажется, что вещь готова — и пусть! Я на той стадии сейчас, когда в написанном видишь само совершенство — и пусть! Пусть двадцать четыре часа будет праздник! Я знаю: не позже чем завтра восторг мой лопнет как мыльный пузырь и после пьяной радости настанет жуткое похмелье — мой труд покажется мне чистой ахинеей, состряпанной каким-то кретином. Зато сегодня солнце триумфа в зените, и печет голову, и ничто не отбрасывает тени. И пусть! Завтра мне разонравится решительно все. Мне одинаково будет запретить и самоуверенность, с какой я вещаю с кафедры прозы, и — может, еще больше того — робость, с какой я предлагаю успокоительные капли, не умея вырвать ни одного больного зуба. Однако возможно, что больше всего меня не устроят те страницы, где мне — как целителю душ — следовало бы врачевать, а я — как ведьма в докторском белом халате — делала вивисекцию. Завтра я буду ящерицей, которая потеряла свой хвост. Вместе с законченной вещью от меня отделилась какая-то часть моего существа, и, хотя я прекрасно знаю, что некоторое время спустя у меня отрастет новый хвост, отделение — процесс болезненный. Сегодня я этого еще не чувствую, так как муку снимает наркоз удовлетворения.

Вы — мое первое частое сито, милая Ирена! Когда я благополучно пройду через него, то начну гадать, будут ли меня печатать ответственные редакторы (рискуя хоть и не головой, но, может быть, служебными неприятностями), а после папечатания стану опасаться, не будут. Перевод на русский язык. «Советский писатель», 1986. Ли рвать и метать рассерженные моим детищем моралистки и слать в открытую и анонимно жалобы в Союз писателей и, не дай бог, еще выше, обвиняя меня в том, что в условиях демографического кризиса я не борюсь против разводов и, оборони бог, может быть, даже «проповедую сексуальную распущенность», не припишут ли мне венцы творения «симпатий к женскому авангардизму», не помчится ли Ваша бывшая директриса в ОНО жаловаться, что «изображено все субъективно, и так оно вовсе не было, потому что было совсем иначе» и т. д. Я конечно буду злиться — ведь ставится под угрозу право литератора, мое право писать то, что я считаю, и так, как я считаю нужным, а не просто фотографировать жизнь. И тем не менее буду с тревогой ждать первых рецензий (хотя я и клялась Вам, что критики не боюсь!).


 

Изобразить в красках, как Винета на пути туда оживленно болтала, а потом в кафе сидела, как в рот воды набравши? И если б у нее не вырвалось одно короткое словцо, впору было подумать, что она, право же, лишилась дара речи. Между прочим, ее сходство с Иреной я открыла неожиданно как раз тогда, когда она произнесла это единственное слово. «Иуда!» — сказала она и плотно сжала губы. Я узнала строптиво сомкнутые губы Ирены и с удивлением отметила, что у девочки Иренины глаза. Но надо было быть в такой близости, в какой была я, чтобы поймать выражение глаз — горящих и в то же время затравленных, как у волчонка. Дарис, который по знаку Ундины рывком вскочил на шли (залив коктейлем зеленую поверхность столика), сразу осекся, услышав в свой адрес «Иуда», и в нерешительности скосил глаза на сестру, которая робко и враждебно смотрела туда, где Ундина беседовала с незнакомым мне мужчиной. Она кивнула еще раз, Дарис все же пошел. Винета, однако, не отозвалась и на третий зов, но, чопорно и манерно отставив мизинчик, отпила из бокала несколько глотков. Выглядело это жеманно и смешно. И надо было быть в такой близости, в какой была я, чтобы увидеть, как отот пальчик дрожал. Я спросила о мужчине — кто он такой. Это Сипол, коротко ответила Вине га. (Сипол... Не гак ли звался и тот малолетний индивид, который у школы кидал в нас снежки?) Черты лица мужчины память не сохранила. Хорошо помню, что его губы сложились в легкую улыбку, когда подошел Дарис, однако не могу сказать, полные у него губы или тонкие. Не помню ни формы его носа, ни цвета глаз (да и далеко это было, чтобы рассмотреть глаза). Ясней всего почему-то запомнилась спина, но это — «ружье», которое не стреляет: когда он шел к выходу, спина у него не была сгорблена. Сгорбленная спина — эта деталь позволила бы угадать происходившее в душе Сипола. Но это отпадает. Из кафе он вышел прямой как свечка и не оглянулся ни разу. На нем была коричнево-зеленая рубашка, слегка выцветшая на плечах, с закатанными рукавами. Что может мне дать выцветшая на плечах коричнево-зеленая рубашка с закатанными по локоть рукавами? Какой вывод тут можно сделать? Что он много бывает на солнце? А еще? Дает ли повод гордо поднятая голова предположить, что он самоуверен? А из того, что он ни разу не оглянулся, можно заключить, что он тут же забыл о детях, как только повернулся к ним не сгорбленной раскаянием спиной? Но, к счастью своему или к несчастью, я уже достаточно стара, чтобы знать, что мера душевной боли имеет мало общего с клоками растрепанных в публичном самобичевании волос...
Из кафе мы втроем двинулись к автобусной остановке — встретить Янину, которой Дарис с ходу доложил, что «мы видели папу» и «он купит мне портфель!». Особа Сипола вызвала в Янине мгновенную и явную аллергию: «Фигу он тебе купит! (Дарис: но он же сказал...) Хрена он тебе купит! (Винета: ну бабушка!). Да нам ничего от него и не надо! Пускай он от нас отвяжется — он даст, он купит! Дожидались бы мы пока он купит — мы бы давно все загнулись! (Винета: ну бабушка!)» Янина спохватилась, что слишком громко и бурно дала злиться своим чувствам, и, оправдываясь, добавила: покричишь так, дашь себе волю, хоть на душе легче станет! (Винета сказала в третий раз: ну бабутка!) «Да ладно, ладно!»—сдалась Янина и, чувствуя во мне союзницу, поскольку и я мать дочерей, поплакалась, как трудно с дочерьми, правда ведь, и обе у нее ну совсем разные: «Ундина — человек огня, а Ирена —человек ветра», но раз в тот момент нас занимала Ундина, по дороге домой она рассказывала про нее. Я отнюдь не уверена, что все это следовало выкладывать при детях, но надо полагать — они это слышали не впервые и очень возможно, не только это: шагая рядом, они ловили каждое слово, однако без особого удивления восприняли, что она (Ундина) «изгадила себе жизнь», спутавшись с «этим кобелем» (Сиполом). Тут Дарис опять вставил свой боевой клич: «А он купит мне портфель!» (Янина: «Цыц ты! Замолкни наконец!») Когда Ундина осталась в положении, она, Янина, дочери сказала: ну что теперь с ней будет — обманутой, брошенной? А та: никто ее не обманул, не бросил. Да как же так?! Наверняка уж посулил развестись с же и взять за себя! А та: нет, не обещал. И все же спуталась? Да! И еще добавила, что он, Сипол, был такой тихоня, что ей захотелось ею совратить. Ну вот, а теперь принесет в подоле! А та: и принесу! Если уж заиметь ребеночка, то от такого, как он — красивого, видного, порядочного! А не от какого-нибудь трепача в штанах пузырем и с вечной бутылкой в кармане. Порядочный! Опозорил девку, а у ней он... порядочный! (Дарис: «А он мне купит портфель!» Янина: «Да заткнешься ты?!») Два раза у нее была возможность выйти замуж «вместе с приданым». Один — вдовец, «с детьми правда, но мужик ладный», украинской нации, тот сказал: *У тебя двое, у меня двое, пускай дерутся —- кто кого!» А она все ха-ха-ха, не станет она разжигать национальную рознь — и отказала. Другой — в эту зиму сватался и без того, здешний, из Елгавы, сад у него и теплица, за одни тюльпаны берет каждый год чуть не две с половиной тысячи, не пришлось бы Ундине больше потеть в «Радуге», сам бездетный, так что все осталось бы Винете и Дарису... Он серьезно, а она знай себе ха-ха-ха! Уехал человек разобиженный. Она, Янина, после-то дочь укоряла: на какие райские кущи ты надеешься, какого дожидаешься вознесения? Ай, да никакого, печально ответила Ундина — она просто не может обмануть Сипола. Ну все наизнанку вывернула! Обмануть Сипола! Иисусе, да кто же кого обманул и по сей день обманывает? (Дарис: а он мне купит порт... Янина: заткнись! Дарис: а он все равно мне купит портфель! Вот увидите! Янина: ну постой, дома я тебя ремнем взгрею! Дарис: если будешь меня бить, я... напружу в штаны!) Но пока дошли до дома, страсти улеглись, остыли. Осмотрев материал, Янина, правда, повздыхала — «царица небесная, опять сыпучий!», однако взялась за ножницы, чтобы «одним разом» приготовить и первую примерку. Об Ундине мы больше не говорили, и принять какую-то резолюцию в этом пункте повестки дня все равно было не в наших силах. Пока ножницы хрупая мелькали в маленьких руках Янины, мы рассуждали, как-то им, Набургам, путешествуется по Карелии, одним словом, языки чесали, высказывая с потолка взятые предположения, ведь и одна и другая, мы знали только, что «там сотни озер и миллионы комаров» и еще кое-что в том же роде. Под конец («Только осторожно, булавки! Ну что я говорила!») я втиснулась в полуфабрикат, и разговор перешел на тему — где надо забрать по уже, а где выпустить, еще бы чуть и я бы опоздала на автобус. Что она имела в виду, сказав, что Ирена «человек ветра»?
18 июля 1977
Втемяшилась мне мысль, впилась как клещ — и на те вам, всю вторую половину дня я рылась в словарях, выискивая семантические пояснения к словам, сочетающимся с «ветром».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47