Сравнения бриллиантовой огранки из флоры и фольклора! и мифологии рассыпались осколками бутылочного стекла. Пирог из истин, взошедший на дрожжах риторики, опал и сплющился в старую по столу... Чего стоит все это теоретизирование, сдобренное тропами, прослоенное связью с живой жизнью, которой я пела хвалы, за которую с пеной у рта ратовала, между тем как в моем письме она низкая, как фурия! А труд, который я называю Его величеством, не выглядит ли он тираном — барином с кожаной плеткой, которой он больно хлещет наши спины, хуже того — с тяжелой чугунной цепью, которой он приковывает нас как рабов к ножке письменного стола? Но труд ведь это и праздник! Не выглядит ли у меня литература хищницей-куртизанкой, а если так, на кой ляд нам потакать этой крашеной ведьме? Но литература — это и волшебство, это сладкий дурман! За моими поученьями и призывами — вперед и выше по вертикала и по спирали! — не было живой души. Я хотела как лучше... я боролась за правду, но нет — нет такой правды, чтобы бить лежачего!
8 мая 1977 года
От самой Риги ехала на такси! Но виной тому отнюдь не большой гонорар, как решил Гунтар, й Прибалтийская железная дорога, или как там официально именуют это всесильное учреждение, которое командует поездами, как небесными светилами господь бог, Неожиданно отменили целый столбик поездов... Я застряла на вокзале без каких бы то ни было видов в ближайшие три часа двинуться «в заданном направлении», и притом с громадным кочаном капусты! Как хорошо, что на свете существуют такси, которые в случае чего могут выручить! Сажусь — мне улыбается знакомое лицо. Вы работаете таксистом, Гунтар? А я думала... Ну, ну, ну, что же, интересно, вы думали? Припертая к стенке, я созналась, что ничего не думала. Довольно характерно для женщин, съехидничал он и скосил на меня уголок глаза. Я рассказала про свою незадачу и спросила, как его дела, на что он ответил, что «в данный момент дела как сажа бела». Почему как сажа бела? С выполнением плана туго — после праздников у всех, известное дело, в кармане ветер свищет, счетчик намотал хорошо если половину, так-то. А вообще? Вообще «о'кей, жаловаться не на что». Не трудно жить в Ошупилсе и работать в Риге? Дело привычное! К тому же «эта рухлядь на колесах», Джеральдина, делает его независимым от общественного транспорта, который «нет-нет и отколет номер — вышибет вас из седла». (М-да, как, например, сегодня меня.) Конечно, «к каждой смене в придачу надо сделать полсотни морских миль» (его слова), но это уж пустяк (тоже его слова) «в сравнении с вечностью». (Бесспорный факт!) Между прочим, добавил он, он работал и ближе «у пожарников» (ясно, оттого и мчит вечно как на пожар!), и «на катафалке». В похоронном бюро? Нет, засмеялся он, в передвижной механизированной колонне — собирал «по объектам трупы». Мог устроиться даже совсем близко и в потребсоюзе «возить бомбы и прочие склянки с горючей смесью», но... Подальше от греха? Можно сказать и так, хотя он не охотник «по нынешней моде истреблять ее, проклятую, пока вся не выведется». (Намотаю себе на ус!) Случайно встретил товарища — вместе служили в армии, тот шоферил на такси, ну и он сел за баранку такси. А раньше, до армии? До армии не слишком усердно протирал персональные штаны в Политехническом институте. О, высшее образование? Отчасти. Что значит «отчасти»? Незаконченное? Если официально, пошутил он, то незаконченное, незаконченное — выперли на втором курсе. А за что? «За дебильность!» М-да... О заочном не думал? Думать думал, но дальше этого дело не пошло. Я не упустила случая поквитаться: «Довольно характерно для мужчин!» Скосила на него глаза — не сердится? Нет, смеется. Потом добавил: «Шесть лет зубрежки, и в результате получать вдвое меньше, чем сейчас? Как-то нелогично, правда?» Я напомнила ему его собственные слова, что «наградой может быть не только плата, но и услада». Он это понял по-своему, как намек на возможную карьеру, и ответил, что не чувствует «в себе рвения карабкаться по крутой и скользкой лестнице» или, как метко изрек один его русский коллега: «из скромного инженера стать нескромным директором». Это же классное выражение! Ну уж, так уж, не хотите ли, случайно, купить? Я не сразу поняла: что купить... выражение? Да, «можно подпустить в какой-нибудь роман». Ладно, идет. Сколько он просит? Пятерку. Ну и рвач, ну и грабитель — и вдобавок еще не за свой афоризм, за чужой! Поторговавшись в меру, мы сошлись на рубле. Я тут же нашла в кошельке монету. Он не брал: это же шутка! Я не отступалась — уговор дороже денег! — и опустила рубль в карман его пиджака. Гунтар, правда, воскликнул: «Не щекочите меня при исполнении — буду жаловаться!», однако поднимать вопрос на принципиальную высоту не стал, и где-то в недрах подкладки монета звякнула о другие монеты.
Мы мчались вскачь. Умеренная рысь — это, видимо, не для Гунтара! От ограничений скорости у него прямо схватывает живот — лицо становится постным, как у святого великомученика. Зато на прямых участках, о, ветер свистит в ушах и вихрь с шумом несет нас на гребне девятого вала. С какой же скоростью мы сейчас катим? Пустяки — под сто километров, ответил он и добавил: не за то вы платите деньги, чтоб плестись черепашьим шагом. Я сказала: «Плата за страх?» Подтекст до него не дошел. Ну ясно, он слишком молод, чтобы эт* фраза ему что-то говорила. Да и какой там страх! Совсем напротив: сорвавшись с колышка тупого бессмысленного ожидания, я каждым нервом блаженно впивала скорость, тонула в душистой пене бездумной эйфории. Только у Икшкиле я вспомнила наконец про Ирену. Гунтар ответил — «хорошо, живет не тужит» и стал насвистывать «Песенку о радости». Потом добавил, что Ирена собиралась ко мне съездить, но... Но? Я будто бы обещала ей какую-то книгу. Ба! Да какую же книгу я ей обещала? Вот склероз! И в эту секунду... А на раньше это началось? Нет, именно тогда — я почувствовала странный запах. Чем-то воняло. Гунтар с усмешкой — кто-то оставил в багажнике чемодан с трупом тащи. Но это, скорее, был запах гари, что ли, запах паленого, которого Гунтар почему-то не чувствовал и прошелся насчет моих, как он выразился, «галюционаций». Ничего здесь не может гореть, уверял он и с подковыркой: «Разве что у кого-то в запале подгорели чувства!» (Намек? На что?) — и продолжал насвистывать. Свистел он, надо сказать, искусно. А запах откуда-то все сочился в салон и тяжело обволакивал нас точно угар.
Я все еще помню его с живой, почти вещественной яркостью, как если бы в моем носу были клетки не только обоняния, но и памяти. И чем больше думаю, тем больше мне кажется, что это тот самый запах, какой я ощутила на Сорочьей улице, 1, тогда на «бенефисе», когда сбежавший кофе залил газ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47