Гунтар из тех людей, у которых думает только мозг, хлебает только рот, обуты могут быть только ноги и смотрят только глаза. Ему не дано почувствовать давящее одиночество глухого затылка. Как и многие люди, он лишен образного мышления. Умные этот свой иэъян сознают, глупые нет. Умные этот изъян прячут, глупые им гордятся... Стоп! Уж не придираюсь ли я просто к Гунтару после вчерашнего «похода» (подцепила насморк и уже засопливила три носовых платка... Бог ты мой, недаром же строчки показались мне знакомыми: ведь это из Ирениного рассказа!
1 декабря 1977 года
Вот уж Гунтару, наверное, икалось, когда мы с Яниной про него толковали, хотя на Сорочью улицу я поехала отнюдь не затем, чтоб кому-то перемывать косточки, отвезла серый кримплен — к Новому году сделать себе обнову, и мне было обещано сладить ее уже к середине декабря, и к тому же сказано, что «на правлении все ваши поэтессы, которые шьют в «Рижских модах», только рты разинут! Ее бы устами да мед пить, хотя она слабо себе представляет уровень наших дам и их амбиции.
Квартирка казалась непривычно просторной, пустой и незнакомой. Произошла смена декораций. Мебель переставлена. Кое-что, надо полагать, отсюда и увезли. Набурги ушли не без скандала, как я кстати и чувствовала: разве я не видела, как под блестящим льдом бурлят черные водовороты, разве я не слышала, как гладкий покров дает трещины? И трещины постепенно расходятся все шире. Гунтар с Ундиной не могут ужиться: оба и схожие — упрямые, гордые и в то же время несхожие — она ужас как любит поддеть, а он сразу лезет бутылку, он — денежный человек, она — человек безденежный. Из-за денег тоже они под конец сцепились не на шутку. Гунтар заявил, что здесь не останется, «ему до чертиков надоело кормить пригульных вылупков», на что Ундина ответила — «от пригульного слышу» Е дерзко засмеялась. В этом месте своего рассказа Янина, уперши маленькие руки в крутые бока, показала, как Ундина смеялась. Ха-ха-ха! — смеялась она так знакомо и была так на Ундину похожа... И неожиданно я увидела, что на глаза ее навернулись слезы. Сразу сконфузившись, Янина быстро смахнула непрошеную влагу и — оправдываясь? — добавила, что так-то говорить Гунтару не следовало... ну и Ундине тоже, ведь — вы наверное знаете, что и Гунтар безотцовщина. Это я впервые слышала. Да, да! Вместе со старшей сестрой жила тут одна, Набург, бухгалтер ли, счетовод ли, инвалидка она с протезом — в первое лето после войны ходила по ягоды и наскочила на мину — с лица хорошая, да «кому нужна жена однорукая, особенно в деревне?» Там, где нынче Ошупилсский совхоз, раньше было два колхоза, и в одном из них — вроде Янина назвала «Красное утро» — бригадиром был такой Колешь. Так в школе Гунтара потом и дразнили: «Колешь тебя наколол... Колешь тебя наколол!» Да и с виду Гунтар вылитый Колешь: они все, хорошиши, такие красноперки, и сам старик, и Гунтар, и Атис, наследник от законного брака. (Не тот ли это «газовщик Атис»?) Старик сейчас ворочает в совхозе, а что он там за шишка, пес его знает. Теперь-то уж полинял и стал, не такой шустрый, а раньше, однако, осанист был и разворотлив, но и ершистый мужик, и Гунтар характером весь в отца... И все же одно у ней, у Янины, в голове не укладывается — почему он, Гунтар, которому ведь «Иисусе Хрясте, выпала такая же доля!», относится к Дарису гак холодно, чуть не враждебно. Раз как-то она зятю про это обмолвилась, да только скандала добилась: нечего сравнивать его мать с Ундиной! Его мать несчастный человек, тогда как Ундина обыкновенная шлюха! Ну ладно, пусть так. Но дети-то! Чем виноваты дети? Ушел и дверью хлопнул. «Грех из-за копейки грызться,), с нажимом сказала она, добавив, что Гунтар редко когда со смены вернется без десятки в кармане, Ирена тоже зарабатывает «неплохо», и даже подсчитала досконально: 133 рубля — за нагрузку, 10 рублей — за классное руководство, 10 рублей — за проверку тетрадей, 5 рублей — за руководство кружком* (Надеюсь, я ничего не перепутала.) Ну что уж Гунтару дверью хлопать, если какой-то грош и перепал детям Ундины?
Раз уж разговор нас так далеко завел, я позволила себе вопрос, почему у Ирены с Гунтаром своих детей нету. Не хотят? Вроде бы хотят. Да оба раза сорвалось. Случись какой-нибудь пустяк — и все! Стоит хотя бы споткнуться — и все! В первый-то раз — вешала гардины. Пусть бы еще тяжесть какую подняла, так нет — вешала гардины... Л другой раз сейчас вот, нынешней весной, в апреле. Вдвоем с Гунтаром на Кекавском шоссе в темноте наехали на косулю. Гунтар божился, что толчок был совсем несильный, задел только задние ноги. На «Запорожце» ни царапины. А у Ирены кровотечение началось. Вызвали «скорую», но... Но? Но поздно.
Я между прочим спросила, что стало с косулей
«Мы ее съели», сказала Янина.
19 декабря 1977 года
Ирена не скрывала, что хочет встретиться со мной наедине. Наверно из-за рукописи, чтобы взять без свидетелей, хотя уточнять мы не стали. Ладно, сказала я, когда будет возможность, прочту, и только открыла последнюю страницу — взглянуть на объем рассказа. Почти сорок страниц, значит, около двух листов.
Но, быть может, встретиться наедине она хотела по другой причине? Может быть, у нее до сих пор живо в памяти, как мы втроем, с Гунтаром, мучались, не в силах найти общую тему, — счастье еще, что пошел снег! А быть может, она боялась, что разговор на сей раз пойдет более откровенный, поскольку «мама рассказала все».
И потом буду удивляться, откуда все известно Сиполу?..
Сказать откровенно, и мне бы хотелось в зеленой шкуре кузнечика повиснуть кое-где под потолком вниз головой. Что услышали бы тогда уши кузнечика? Счастливые вздохи Ундины — или же смех вперемежку со всхлипами? Что увидел бы в Сиполе пучеглазый кузнечик? Силу или же слабость, самоотверженность или безволие, благородство или низость? Связывает ли их с Ундиной все еще сильная страсть или с годами все постепенно стало привычкой, или тут неумение — а может, и нежелание — развязать запутанные отношения? Возможно, они заклинились в страданиях, как топоры в сырой колоде? Корабль давно сел на мель, а шум двигателя еще создает видимость движения. Паровоз без пара еще бежит по рельсам привычки. Заплутавший в четырех сторонах света ветер порой еще раздувает давно погасший костер. И на бегу случайно обронит семечко жизни.
А где же кузнечик? Пропал... Нет, вон он! Никуда он не делся, только продвинулся на метр дальше — и знай себе стрекочет! Уж не Сипол ли это, с потолка наблюдающий, как я тут сочиняю свои поклепы?
И потом буду удивляться, что Ундина со мной не разговаривает...
28 августа 1978 года
Ундина с четверга уже в декретном отпуске, как мне сообщила Ирена, когда мы сегодня неожиданно встретились в столице района в кулинарии. Пока стояли в очереди за холодцом и паштетом, она рассказала мне и о своих, как она выразилась, «летних подвигах», а именно—у нее с Гунтаром не совпал отпуск (ему дали в мае), так что вместе они побывали только в двухдневной экскурсии на остров Сааремаа (и все два дня немилосердно лил дождь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
1 декабря 1977 года
Вот уж Гунтару, наверное, икалось, когда мы с Яниной про него толковали, хотя на Сорочью улицу я поехала отнюдь не затем, чтоб кому-то перемывать косточки, отвезла серый кримплен — к Новому году сделать себе обнову, и мне было обещано сладить ее уже к середине декабря, и к тому же сказано, что «на правлении все ваши поэтессы, которые шьют в «Рижских модах», только рты разинут! Ее бы устами да мед пить, хотя она слабо себе представляет уровень наших дам и их амбиции.
Квартирка казалась непривычно просторной, пустой и незнакомой. Произошла смена декораций. Мебель переставлена. Кое-что, надо полагать, отсюда и увезли. Набурги ушли не без скандала, как я кстати и чувствовала: разве я не видела, как под блестящим льдом бурлят черные водовороты, разве я не слышала, как гладкий покров дает трещины? И трещины постепенно расходятся все шире. Гунтар с Ундиной не могут ужиться: оба и схожие — упрямые, гордые и в то же время несхожие — она ужас как любит поддеть, а он сразу лезет бутылку, он — денежный человек, она — человек безденежный. Из-за денег тоже они под конец сцепились не на шутку. Гунтар заявил, что здесь не останется, «ему до чертиков надоело кормить пригульных вылупков», на что Ундина ответила — «от пригульного слышу» Е дерзко засмеялась. В этом месте своего рассказа Янина, уперши маленькие руки в крутые бока, показала, как Ундина смеялась. Ха-ха-ха! — смеялась она так знакомо и была так на Ундину похожа... И неожиданно я увидела, что на глаза ее навернулись слезы. Сразу сконфузившись, Янина быстро смахнула непрошеную влагу и — оправдываясь? — добавила, что так-то говорить Гунтару не следовало... ну и Ундине тоже, ведь — вы наверное знаете, что и Гунтар безотцовщина. Это я впервые слышала. Да, да! Вместе со старшей сестрой жила тут одна, Набург, бухгалтер ли, счетовод ли, инвалидка она с протезом — в первое лето после войны ходила по ягоды и наскочила на мину — с лица хорошая, да «кому нужна жена однорукая, особенно в деревне?» Там, где нынче Ошупилсский совхоз, раньше было два колхоза, и в одном из них — вроде Янина назвала «Красное утро» — бригадиром был такой Колешь. Так в школе Гунтара потом и дразнили: «Колешь тебя наколол... Колешь тебя наколол!» Да и с виду Гунтар вылитый Колешь: они все, хорошиши, такие красноперки, и сам старик, и Гунтар, и Атис, наследник от законного брака. (Не тот ли это «газовщик Атис»?) Старик сейчас ворочает в совхозе, а что он там за шишка, пес его знает. Теперь-то уж полинял и стал, не такой шустрый, а раньше, однако, осанист был и разворотлив, но и ершистый мужик, и Гунтар характером весь в отца... И все же одно у ней, у Янины, в голове не укладывается — почему он, Гунтар, которому ведь «Иисусе Хрясте, выпала такая же доля!», относится к Дарису гак холодно, чуть не враждебно. Раз как-то она зятю про это обмолвилась, да только скандала добилась: нечего сравнивать его мать с Ундиной! Его мать несчастный человек, тогда как Ундина обыкновенная шлюха! Ну ладно, пусть так. Но дети-то! Чем виноваты дети? Ушел и дверью хлопнул. «Грех из-за копейки грызться,), с нажимом сказала она, добавив, что Гунтар редко когда со смены вернется без десятки в кармане, Ирена тоже зарабатывает «неплохо», и даже подсчитала досконально: 133 рубля — за нагрузку, 10 рублей — за классное руководство, 10 рублей — за проверку тетрадей, 5 рублей — за руководство кружком* (Надеюсь, я ничего не перепутала.) Ну что уж Гунтару дверью хлопать, если какой-то грош и перепал детям Ундины?
Раз уж разговор нас так далеко завел, я позволила себе вопрос, почему у Ирены с Гунтаром своих детей нету. Не хотят? Вроде бы хотят. Да оба раза сорвалось. Случись какой-нибудь пустяк — и все! Стоит хотя бы споткнуться — и все! В первый-то раз — вешала гардины. Пусть бы еще тяжесть какую подняла, так нет — вешала гардины... Л другой раз сейчас вот, нынешней весной, в апреле. Вдвоем с Гунтаром на Кекавском шоссе в темноте наехали на косулю. Гунтар божился, что толчок был совсем несильный, задел только задние ноги. На «Запорожце» ни царапины. А у Ирены кровотечение началось. Вызвали «скорую», но... Но? Но поздно.
Я между прочим спросила, что стало с косулей
«Мы ее съели», сказала Янина.
19 декабря 1977 года
Ирена не скрывала, что хочет встретиться со мной наедине. Наверно из-за рукописи, чтобы взять без свидетелей, хотя уточнять мы не стали. Ладно, сказала я, когда будет возможность, прочту, и только открыла последнюю страницу — взглянуть на объем рассказа. Почти сорок страниц, значит, около двух листов.
Но, быть может, встретиться наедине она хотела по другой причине? Может быть, у нее до сих пор живо в памяти, как мы втроем, с Гунтаром, мучались, не в силах найти общую тему, — счастье еще, что пошел снег! А быть может, она боялась, что разговор на сей раз пойдет более откровенный, поскольку «мама рассказала все».
И потом буду удивляться, откуда все известно Сиполу?..
Сказать откровенно, и мне бы хотелось в зеленой шкуре кузнечика повиснуть кое-где под потолком вниз головой. Что услышали бы тогда уши кузнечика? Счастливые вздохи Ундины — или же смех вперемежку со всхлипами? Что увидел бы в Сиполе пучеглазый кузнечик? Силу или же слабость, самоотверженность или безволие, благородство или низость? Связывает ли их с Ундиной все еще сильная страсть или с годами все постепенно стало привычкой, или тут неумение — а может, и нежелание — развязать запутанные отношения? Возможно, они заклинились в страданиях, как топоры в сырой колоде? Корабль давно сел на мель, а шум двигателя еще создает видимость движения. Паровоз без пара еще бежит по рельсам привычки. Заплутавший в четырех сторонах света ветер порой еще раздувает давно погасший костер. И на бегу случайно обронит семечко жизни.
А где же кузнечик? Пропал... Нет, вон он! Никуда он не делся, только продвинулся на метр дальше — и знай себе стрекочет! Уж не Сипол ли это, с потолка наблюдающий, как я тут сочиняю свои поклепы?
И потом буду удивляться, что Ундина со мной не разговаривает...
28 августа 1978 года
Ундина с четверга уже в декретном отпуске, как мне сообщила Ирена, когда мы сегодня неожиданно встретились в столице района в кулинарии. Пока стояли в очереди за холодцом и паштетом, она рассказала мне и о своих, как она выразилась, «летних подвигах», а именно—у нее с Гунтаром не совпал отпуск (ему дали в мае), так что вместе они побывали только в двухдневной экскурсии на остров Сааремаа (и все два дня немилосердно лил дождь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47