ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

Дорогая Ирена! Вот мой опус и закончен. Сейчас кажется, что вещь готова — и пусть! Я на той стадии сейчас, когда в написанном видишь само совершенство — и пусть! Пусть двадцать четыре часа будет праздник! Я знаю: не позже чем завтра восторг мой лопнет как мыльный пузырь и после пьяной радости настанет жуткое похмелье — мой труд покажется мне чистой ахинеей, состряпанной каким-то кретином. Зато сегодня солнце триумфа в зените, и печет голову, и ничто не отбрасывает тени. И пусть! Завтра мне разонравится решительно все. Мне одинаково будет запретить и самоуверенность, с какой я вещаю с кафедры прозы, и — может, еще больше того — робость, с какой я предлагаю успокоительные капли, не умея вырвать ни одного больного зуба. Однако возможно, что больше всего меня не устроят те страницы, где мне — как целителю душ — следовало бы врачевать, а я — как ведьма в докторском белом халате — делала вивисекцию. Завтра я буду ящерицей, которая потеряла свой хвост. Вместе с законченной вещью от меня отделилась какая-то часть моего существа, и, хотя я прекрасно знаю, что некоторое время спустя у меня отрастет новый хвост, отделение — процесс болезненный. Сегодня я этого еще не чувствую, так как муку снимает наркоз удовлетворения.

Вы — мое первое частое сито, милая Ирена! Когда я благополучно пройду через него, то начну гадать, будут ли меня печатать ответственные редакторы (рискуя хоть и не головой, но, может быть, служебными неприятностями), а после папечатания стану опасаться, не будут. Перевод на русский язык. «Советский писатель», 1986. Ли рвать и метать рассерженные моим детищем моралистки и слать в открытую и анонимно жалобы в Союз писателей и, не дай бог, еще выше, обвиняя меня в том, что в условиях демографического кризиса я не борюсь против разводов и, оборони бог, может быть, даже «проповедую сексуальную распущенность», не припишут ли мне венцы творения «симпатий к женскому авангардизму», не помчится ли Ваша бывшая директриса в ОНО жаловаться, что «изображено все субъективно, и так оно вовсе не было, потому что было совсем иначе» и т. д. Я конечно буду злиться — ведь ставится под угрозу право литератора, мое право писать то, что я считаю, и так, как я считаю нужным, а не просто фотографировать жизнь. И тем не менее буду с тревогой ждать первых рецензий (хотя я и клялась Вам, что критики не боюсь!).


 

Разве не с выставленной незаслуженно тройки в конце концов начинается то падение нравов, которому мы ужасаемся потом, когда невинный цветок созреет в ядовитую ягодку? И на все сто процентов Вам верю, когда Вы жалуетесь, что не в силах «все успеть и совместить», зато горячо возражаю против Вашей уверенности, что «все успеть и совместить» удается мне. Кто Вам сказал, что мне это удается? Из чего Вы сделали столь ошибочный вывод? Никогда (слышите — никогда!) мне не удавалось успевать и совмещать то, что мне в жизни надо было успеть и совместить. Никогда не была я примерной дочерью, женой и матерью. В отношении к своим близким часто бывала эгоистична, и пусть оправданием — если вообще оправдание возможно — послужит мне то, что еще чаще безжалостно я относилась к себе самой. Я так долго, так упорно, так сознательно и порой, признаться, даже героически, хотя и столь же тщетно, пыталась все успеть и совместить, что у меня есть серьезные и основательные сомнения в самой возможности все успеть и совместить, и тем не менее без этого женщина в искусстве не может достичь ничего. Заколдованный круг, в котором мы вращаемся как в центрифуге...
В молодости я была максималисткой и непоколебимо верила в возможность все успеть и совместить. Убедившись, что могу вполне успешно сама «и сено косить, и косу точить», решила сделать следующий шаг и стала сама «и стог метать», пока однажды не открыла, что нажила себе грыжу. После этого стала воздерживаться от поднятия, переноски и прочего перемещения непосильных тяжестей, и все же и дальнейшее развитие событий никак не может служить Вам примером для подражания. Когда на одной конфорке у меня кипел суп, а на другой кипело белье, когда одной рукой я писала, а другой штопала, одновременно слушая по радио международный дневник, когда рукопись так крепко сдружилась с картофельными очистками, что я стала публично хвастать умением делать семь дел сразу, — на меня навалилась такая черная тоска, что я взяла бельевой шнур и стала вязать петлю. Но и эта затея кончилась ничем. Я пробовала так и этак, но с досадой обнаружила, что годную в эксплуатации петлю вывязать не умею. Теперь Вы, Ирена, видите, с кем имеете дело!
Над письменным столом я время от времени вешала в тонкой рамочке так называемые
обязательства
Дневная норма (сделать обязательно!). Ополоть три-четыре куста. Вымыть два - три окна и т. д.
Думаете, я их выполняла? Чаще всего нет. Только мне писалось — все благие намерения шли прахом: кусты оставались неполотые, окна немытые и т. д. Немножко опомнившись, я ужасалась царившему вокруг беспорядку и решительно бралась за генеральную уборку, под конец с гордостью обходила дом, любуясь сверкающими окнами, блестящими кастрюлями и т. д. Эйфория длилась два—четыре часа и кончалась неизменно тем же — мне вдруг ударяло в голову: стоп, а когда была написана последняя строчка? И сразу поникнув, я всякий раз догадывалась, что тряпками и щетками я вымела еще целую неделю из своей безжалостно короткой литературной жизни, где все мимолетно и ничто не дает никаких гарантий на будущее.
Тогда я твердо решила избегать крайностей, войти в разумный график и, как некоторые мои почтенные коллеги, писать одну страницу в день — не больше! За триста шестьдесят пять дней это сулило мне, если вычесть государственные праздники и допустимый процент отклонений, от пятнадцати до семнадцати листов прозы в год, то есть нормальную книгу — и к тому же без неврозов и паники! Из этого, к сожалению, ничего не вышло — соблюдать график мне не удалось. Под Новый год вечером, когда я подбивала итоги, отсев получился такой, что у меня волосы встали дыбом.
Отпали:
дни рождения и именины мужа, дочерей, родителей и мои собственные;
торжественные даты близких мне, духовно или территориально, современников (свадьбы, похороны, крестины, годовщины и тому подобное);
дни, когда я ездила к зубному врачу;
дни, когда провожали пленумы, собрания, заседания, лекции, семинары и прочие обязательные мероприятия;
дни, когда я делала в доме генеральную уборку;
дни, когда я болела гриппом;
дни, когда я нанимался работу начисто и правила гранки;
дни, когда я пыталась достать зимние сапоги;
дни, когда я читала рукописи для рецензии;
дни, когда шел ремонт;
дни, когда я готовила доклад.
Если к этому приплюсовать еще дни, потерянные непредвиденным образом (например, дни перед приездом гостей, дни после приезда гостей и т. п.), то за лист белой бумаги я не садилась сто семьдесят девять дней! И так как вопреки всему вдобавок слышала упреки в некоммуникабельности, неактивности и прочих изысканно абстрактных призванных обозначать мой недостаточно подвижный образ жизни, я график забросила и вновь бултыхнулась в порожистую реку анархии.
И Вы, Ирена, сдается мне, в этом на меня чуточку похожи. Хорошо помню Ваши ироничные слова, какими Вы определили свой стиль работы:
— По нескольку дней не могу выбрать ни часа, чтобы написать хоть одну строчку, а потом вдруг:
«За одну всего лишь ночь Поседел любовник!»
И засмеялись.
С тех пор как в книге Андре Моруа о Жорж Санд я уловила авторский восторг по поводу того, что «Жорж могла писать четырнадцать часов, потом оседлать коня и умчаться на свиданье», я стала страдать комплексом неполноценности, ведь я, пожалуй, никогда в жизни не работала четырнадцать часов кряду —- всегда приходилось прерывать работу раньше, чем того хотелось, чтобы вычистить какую-нибудь раковину, вымыть пол, сварить какой-нибудь суп и т. д. И когда все это—- скорей, скорей! — переделаешь, оседлать коня на какие-то подвиги у меня просто не было сил. Тогда только завалиться в постель и спать.
Когда у меня регулярно стали выходить книги, я, критически осмотрев свой гардероб, вспомнила, что «в человеке все должно быть прекрасно», и решила, что наконец могу позволить себе, с, что-нибудь модное! Прочитав в журнале, что «в этом году каждая уважающая себя женщина» носит одежду такого-то и такого покроя, а не пугает встречных, выйдя на улицу в платье прошлого сезона, я схватила кошелек и помчалась в ближайший магазин одежды — да не тут-то было! Постепенно я обшарила сперва отдаленные, потом дальние и наконец совсем далекие магазины, однако по-прежнему возвращалась ни с чем. Наконец я отправилась в ателье, но там впереди меня толпилось тридцать пять женщин, тоже себя уважающих и, вероятно, более денежных, или более расторопных, или больше меня располагающих временем. С поля боя меня вынесли на щите, не смейтесь, в буквальном смысле слова: в очереди я упала в обморок. Тогда, в который раз отказавшись от идеи «все успеть и совместить, я смирилась с устаревшими моделями, возле которых зевают продавщицы. И хотя Вы их, милая Ирена, не купите, зайдите как-нибудь и взгляните на эти платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47