Это препятствие он обязан был взять,— ведь я изображал циркового дрессировщика. «Гоп-ля!— кричал я, когда он, вылетая из тьмы хлева на яркий солнечный свет, перемахивал ногами через нижнюю створку.— Гоп-ля! Иегова прыгает сквозь огненный обруч!..» Постояв с минуту перед навозной кучей, задрав морду и с шумом втягивая воздух, он через пустынный двор несся, скачками к корове.
Бык (его звали Пер — Иеговой я мог называть его только мысленно), неизвестно почему, признавал меня своим повелителем; я мог делать с ним все что угодно. Корову Пер лизал и радовался ей, но вообще-то он воевал со всем и со всеми. Если на дворе попадались какие-нибудь неприбранные к стороне телеги или орудия, он старался опрокинуть их; если голубь слетал вниз на каменный настил, он бросался на него, выставляя рога. Когда быка спускали к корове, во дворе, кроме меня, никто не смел появляться.
А свет! В яркие солнечные дни Пер словно пьянел от света. Тогда он забывал о корове, бегал по двору, описывая круги, выставив вперед рога, мотал головой и вообще шалил и вел себя так, как будто подцепил на рога само синее небо. В такие дни его было трудно загнать обратно в стойло — он ревел, опускал голову и тыкался мордой в землю у самых моих ног. На этот случай я всегда надевал тяжелые деревянные башмаки. И вот, дав ему пинка в морду, я разражался ругательствами, а он в ответ сопел и выпускал воздух из ноздрей так, что песок и мякина летели во все стороны, рыл ногами землю, глухо ревел и пятился задом к хлеву. Я следовал за ним шаг за шагом, ругался и пускал в ход деревянные башмаки, пока он не поворачивался и по доброй воле не входил, опустив голову, в свое стойло.
Однажды в полдень, когда я спустил его, он перемахнул через нижнюю створку двери и, как всегда, шумно втянул в себя воздух, но не побежал к корове, а поскакал галопом на другой конец двора, где хозяин возился с бороной. Хозяину было досадно, что только я один могу справиться с быком, и теперь ему захотелось показать, что хозяин и господин здесь — он. Бык издал глухой рев, и длинные, тощие ноги хозяина подкосились. В один миг он отшвырнул борону и перебежал на гумно. Он успел захлопнуть за собой нижнюю створку двери, но бык прыгнул и тоже очутился на гумне. К счастью, в эти дни молотили овес, и между необмолоченными снопами и оградой был оставлен узкий проход, чтобы зерно не отсырело. Туда бык не мог протиснуться за хозяином, и мне, хоть и с трудом, удалось загнать животное снова во двор. Таким разъяренным я редко его видел, и мне было обидно за хозяина: ведь бык принадлежал ему! Потом, когда я водворил быка в хлев, пришел хозяин и ударил его по морде концом железной цепи, мне же как следует попало за то, что я обучил быка цирковым номерам. Но Иегова отомстил за нас обоих; долгое время хозяин не смел показываться в хлеву. Едва завидев его, Пер начинал рыть копытами подстилку и высовывать язык, издавая такие звуки, как будто его тошнило.
Темная круглая голова быка сидела на короткой толстой шее; кожа на ней свисала складками, сморщенная, как кора старого дуба. Когда Пер разъярялся, на него было страшно смотреть, шерсть между короткими рогами топорщилась. Тогда бык казался мне грозным божеством, появившимся в облаках. Вот почему я прозвал его Иеговой.
А вот голова Амура вовсе не внушала страха,— хотя у него были такие широкие рога, что я, раскинув руки, еле мог достать от одного до другого. Морда у него была невероятно глупая. Он напоминал автомат — только и делал что ел и отдыхал.
Лишь когда поблизости были собаки, в Амуре пробуждались глубоко скрытые инстинкты; он чуял собаку издалека. Тут уж эта гора мяса оживала, и мне стоило большого труда удержать вола на пастбище. Должно быть, тысячелетняя вражда между волком и быком чересчур глубока, если ее не могли уничтожить ни время, ни насильственное вмешательство человека. Когда Амур видел собаку, он сразу обретал способность бегать и пускать в ход рога, которые обычно были самым бесполезным из всех прочих бесполезных атрибутов!
После праздника урожая осталось несколько бутылок вина. Экономка не хотела, чтобы его выпили работники, и попросила меня спрятать бутылки куда-нибудь. Я решил угостить моего приятеля Пера и две бутылки вылил ему в ведро; Амура тоже нельзя было обидеть — он получил третью бутылку. Веселый вышел пир: вся та часть хлева, где стоял бык, ходила ходуном, так он бушевал. Он громко чмокал губами, крутил головой, топал и качался взад и вперед, не сгибая ног, как лошадь-качалка,— забыв все свое достоинство, вел себя, как настоящий клоун. Андреа плакала от отчаяния, так как не могла справиться с коровами,— они не позволяли доить себя.
— Ну что, если сейчас войдет хозяин? — причитала она.— И как тебе не стыдно?
Но хозяин держался подальше от хлева, когда Иегова буйствовал. Каждый раз, как я гремел ведром, бык начинал выкидывать фокусы: облизывался, кланялся, просил. Гигант вел себя, как маленький ребенок, лишь бы ему поднесли еще стаканчик. Один только Амур не принимал участия в веселье. Он поблагодарил за бутылку вина тем, что лег и заснул. Мне еле удалось выгнать его потом на пастбище.
У Амура не было настоящей прыти, и все же он задавал тон всему стаду. В жаркую погоду телята начинали беспокоиться, даже те, которых еще никогда не кусали оводы; они задирали хвосты и принимались кружиться на месте. Коровы, однако, не обращали на это внимания, пока Амур вел себя спокойно. Но едва он трогался с места, с коровами невозможно было справиться. Животные бросались врассыпную, а я, далеко обегая стадо кругом, старался согнать их в кучу. Животные могли побороть страх, лишь когда держались все вместе, но стоило отбиться хоть одной корове или теленку, как все стадо разбегалось. Амур весь день подавал пример другим; в определенный час утром и днем он ложился жевать жвачку, и через несколько минут ложилось все стадо.
Тогда и я мог отдохнуть. В хорошую погоду я устраивался между рогами Амура, уплетал свой завтрак и, болтая ногами над его мордой, горланил песни. Если же было холодно или шел дождь, я, втиснувшись между передними ногами вола, грелся около его огромной туши. Внутри него как будто работала большая, мерно стучащая машина, издававшая разнообразные короткие звуки. Я мог следить, как протекают разные процессы в его организме: слышал, как пульсировала кровь, совершая свой кругооборот, как переваривался корм, как работали внутренние органы.
Имя Иегова я связывал также с всклокоченной щетиной быка, характерной для заправских пьянчуг и буянов. Бык приносил мне доход: пуская его к корове, я всякий раз получал пятьдесят эре, но они доставались старому Хансу Ольсену, хотя сам он боялся подходить к быку. Я считал это большой несправедливостью и пытался раза два, когда старика не было дома, оставить деньги себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Бык (его звали Пер — Иеговой я мог называть его только мысленно), неизвестно почему, признавал меня своим повелителем; я мог делать с ним все что угодно. Корову Пер лизал и радовался ей, но вообще-то он воевал со всем и со всеми. Если на дворе попадались какие-нибудь неприбранные к стороне телеги или орудия, он старался опрокинуть их; если голубь слетал вниз на каменный настил, он бросался на него, выставляя рога. Когда быка спускали к корове, во дворе, кроме меня, никто не смел появляться.
А свет! В яркие солнечные дни Пер словно пьянел от света. Тогда он забывал о корове, бегал по двору, описывая круги, выставив вперед рога, мотал головой и вообще шалил и вел себя так, как будто подцепил на рога само синее небо. В такие дни его было трудно загнать обратно в стойло — он ревел, опускал голову и тыкался мордой в землю у самых моих ног. На этот случай я всегда надевал тяжелые деревянные башмаки. И вот, дав ему пинка в морду, я разражался ругательствами, а он в ответ сопел и выпускал воздух из ноздрей так, что песок и мякина летели во все стороны, рыл ногами землю, глухо ревел и пятился задом к хлеву. Я следовал за ним шаг за шагом, ругался и пускал в ход деревянные башмаки, пока он не поворачивался и по доброй воле не входил, опустив голову, в свое стойло.
Однажды в полдень, когда я спустил его, он перемахнул через нижнюю створку двери и, как всегда, шумно втянул в себя воздух, но не побежал к корове, а поскакал галопом на другой конец двора, где хозяин возился с бороной. Хозяину было досадно, что только я один могу справиться с быком, и теперь ему захотелось показать, что хозяин и господин здесь — он. Бык издал глухой рев, и длинные, тощие ноги хозяина подкосились. В один миг он отшвырнул борону и перебежал на гумно. Он успел захлопнуть за собой нижнюю створку двери, но бык прыгнул и тоже очутился на гумне. К счастью, в эти дни молотили овес, и между необмолоченными снопами и оградой был оставлен узкий проход, чтобы зерно не отсырело. Туда бык не мог протиснуться за хозяином, и мне, хоть и с трудом, удалось загнать животное снова во двор. Таким разъяренным я редко его видел, и мне было обидно за хозяина: ведь бык принадлежал ему! Потом, когда я водворил быка в хлев, пришел хозяин и ударил его по морде концом железной цепи, мне же как следует попало за то, что я обучил быка цирковым номерам. Но Иегова отомстил за нас обоих; долгое время хозяин не смел показываться в хлеву. Едва завидев его, Пер начинал рыть копытами подстилку и высовывать язык, издавая такие звуки, как будто его тошнило.
Темная круглая голова быка сидела на короткой толстой шее; кожа на ней свисала складками, сморщенная, как кора старого дуба. Когда Пер разъярялся, на него было страшно смотреть, шерсть между короткими рогами топорщилась. Тогда бык казался мне грозным божеством, появившимся в облаках. Вот почему я прозвал его Иеговой.
А вот голова Амура вовсе не внушала страха,— хотя у него были такие широкие рога, что я, раскинув руки, еле мог достать от одного до другого. Морда у него была невероятно глупая. Он напоминал автомат — только и делал что ел и отдыхал.
Лишь когда поблизости были собаки, в Амуре пробуждались глубоко скрытые инстинкты; он чуял собаку издалека. Тут уж эта гора мяса оживала, и мне стоило большого труда удержать вола на пастбище. Должно быть, тысячелетняя вражда между волком и быком чересчур глубока, если ее не могли уничтожить ни время, ни насильственное вмешательство человека. Когда Амур видел собаку, он сразу обретал способность бегать и пускать в ход рога, которые обычно были самым бесполезным из всех прочих бесполезных атрибутов!
После праздника урожая осталось несколько бутылок вина. Экономка не хотела, чтобы его выпили работники, и попросила меня спрятать бутылки куда-нибудь. Я решил угостить моего приятеля Пера и две бутылки вылил ему в ведро; Амура тоже нельзя было обидеть — он получил третью бутылку. Веселый вышел пир: вся та часть хлева, где стоял бык, ходила ходуном, так он бушевал. Он громко чмокал губами, крутил головой, топал и качался взад и вперед, не сгибая ног, как лошадь-качалка,— забыв все свое достоинство, вел себя, как настоящий клоун. Андреа плакала от отчаяния, так как не могла справиться с коровами,— они не позволяли доить себя.
— Ну что, если сейчас войдет хозяин? — причитала она.— И как тебе не стыдно?
Но хозяин держался подальше от хлева, когда Иегова буйствовал. Каждый раз, как я гремел ведром, бык начинал выкидывать фокусы: облизывался, кланялся, просил. Гигант вел себя, как маленький ребенок, лишь бы ему поднесли еще стаканчик. Один только Амур не принимал участия в веселье. Он поблагодарил за бутылку вина тем, что лег и заснул. Мне еле удалось выгнать его потом на пастбище.
У Амура не было настоящей прыти, и все же он задавал тон всему стаду. В жаркую погоду телята начинали беспокоиться, даже те, которых еще никогда не кусали оводы; они задирали хвосты и принимались кружиться на месте. Коровы, однако, не обращали на это внимания, пока Амур вел себя спокойно. Но едва он трогался с места, с коровами невозможно было справиться. Животные бросались врассыпную, а я, далеко обегая стадо кругом, старался согнать их в кучу. Животные могли побороть страх, лишь когда держались все вместе, но стоило отбиться хоть одной корове или теленку, как все стадо разбегалось. Амур весь день подавал пример другим; в определенный час утром и днем он ложился жевать жвачку, и через несколько минут ложилось все стадо.
Тогда и я мог отдохнуть. В хорошую погоду я устраивался между рогами Амура, уплетал свой завтрак и, болтая ногами над его мордой, горланил песни. Если же было холодно или шел дождь, я, втиснувшись между передними ногами вола, грелся около его огромной туши. Внутри него как будто работала большая, мерно стучащая машина, издававшая разнообразные короткие звуки. Я мог следить, как протекают разные процессы в его организме: слышал, как пульсировала кровь, совершая свой кругооборот, как переваривался корм, как работали внутренние органы.
Имя Иегова я связывал также с всклокоченной щетиной быка, характерной для заправских пьянчуг и буянов. Бык приносил мне доход: пуская его к корове, я всякий раз получал пятьдесят эре, но они доставались старому Хансу Ольсену, хотя сам он боялся подходить к быку. Я считал это большой несправедливостью и пытался раза два, когда старика не было дома, оставить деньги себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46