здесь мы гораздо легче их доставали.
Жилье наше оказалось сырым, нездоровым, оно было пропитано всякими неприятными запахами и лишено солнечного света. Вода в колодце из-за близости моря была солоноватая и для питья не годилась.
Этот дом не оставил у меня приятных воспоминаний; над ним как будто тяготел злой рок. В хлеву стояли две коровы с болячками на вымени. Так как земли больше не было, их никогда не пасли и кормили прелым болотным сеном, которое Маттис покупал на торгах; поэтому та капля молока, что они давали, была желтого цвета и с примесью крови. Люди думали, что коров сглазили; однажды к хозяйскому дому подошла женшина из гавани, по имени Свиза, и попросила милостыню, но ей ничего не дали; за это она и сглазила коров. Теперь хозяева вынуждены были позвать ее, чтобы снять порчу, но ничего из этого не вышло: она могла колдовать, вызывать из-под земли злых духов, но загонять их обратно в землю не умела.
Все здесь производило удручающее впечатление. Хозяин, рослый и сильный мужчина, день-деньской стоял возле дома, прислонясь спиной к столбу, засунув руки в карманы, с соломинками в растрепанных волосах. Казалось, он ровно ничем не интересовался, только стоял понурясь, с угасшим взглядом. Жена его была разбитная женщина, падкая до мужчин, но собственного мужа она не жаловала: ему приходилось спать на прелом сене на чердаке, в то время как жена его принимала гостей — моряков и шведских поденщиков.
Теперь у нас был закуток для свиней, и мы в первый раз выкормили поросенка. Мы, дети, все лето собирали для него зелень, крапиву и чертополох, а во время жатвы я и сестра Сине подбирали на полях колосья, самый питательный корм. Поросенок вырос большущим и должен был только нагулять еще немного жирку. Мы запасли для него хороший корм на жнивье, и к ноябрю он так разжирел, что еле мог дойти от своего закутка до корыта. Мать гордилась поросенком и приглашала соседок полюбоваться на него. Сколько кадок мяса засолим мы на зиму! Каких колбас наделаем!.. Мы заранее обсуждали с матерью, кому отнесем колбасы. Но однажды, незадолго до рождества, пришел мясник и взял поросенка. Он грубо стянул нашему любимцу веревкой рыло и ноги и попросил Маттиса помочь взвалить свинью на телегу, а мы, дети, ревели хором. Мать сидела у окна и тоже плакала.
Казалось, жизнь дает одною рукой только затем, чтобы тут же все грубо отнять другой. В конце концов нас всегда ждала неудача. Вот и теперь, в новой обстановке, у нас не осталось никаких запасов, чтобы встретить зиму. У отца были большие подряды, но что толку? Просчитался ли он и доложил деньги из собственного кармана, или случилось еще что-нибудь? Даже долги от прошлой зимы были не все погашены, лавочник и булочник не давали нам покоя со старыми счетами; а теперь вновь наступила зима, и, чтобы не голодать, требовался новый кредит.
— Куда же девался весь заработок? — спрашивала в отчаянии мать.
— Да его и не было вовсе! — сказал Георг. — Отец ведь не умеет считать.
— Не умеет считать? Да что ты, мальчик!—Мать в замешательстве смотрела то на меня, то на брата.
— Конечно, он просто неправильно считает. Вот потому-то они и предпочитают, чтоб он сам брал подрядные работы, тогда не надо платить ему большого жалованья.
Мать прямо остолбенела.
— Так ты думаешь, он просчитался? Что же тогда в муниципалитете смотрят? Ведь не могут же они наживаться на просчетах отца, заставлять его расплачиваться за них!
— Они только смеются. Я сам слышал, как об этом говорили. Там просто потешаются над ним.
Мать начала как-то странно икать, потом засмеялась. Уже давно я не видел ее в таком состоянии. И вдруг смех перешел в плач.
— А деньги за поросенка, за нашего чудесного поросенка! Это же были вовсе не его деньги! Мы сами выкормили поросенка... нашего хорошенького поросенка...
— А получил их Толстяк Масс. Это ведь он присылал за поросенком.
Мать снова так же странно засмеялась.
— Что ж, значит он был пропит? Наш поросенок, чудес... чу... чу... — И она разразилась рыданиями.
Каким же образом все это произошло? Отец пользовался постоянным кредитом у Толстяка Масса. Когда на холмах случалась какая-нибудь работа, отец не приходил домой и сидел весь вечер в трактире; если же была плохая погода или работы не предвиделось, он проводил там целый день. Он не обедал дома, и мать для него не готовила; по субботам он уже не приносил денег. Мать получила кредит у булочника, и всю эту зиму мы просидели на одном черном хлебе и американском свином жире.
По вечерам мы засиживались допоздна, ожидая отца. Мы не смели ложиться — мы ждали; читали немного вслух, разговаривали шепотом и — ждали. Время от времени мы с Георгом уходили в потемках на поиски. Однажды, поздно вечером, мы нашли отца без чувств, полузанесенного снегом, около старого сарая. С помощью матери нам удалось дотащить его до дома и уложить в постель. Мать надорвалась, и у нее открылось кровотечение; она вынуждена была на несколько дней слечь в постель. Георг ходил важный, с таинственным видом. Он понимал, чем заболела мать, но мне не полагалось этого знать. Каждый раз, когда я его расспрашивал, он отвечал:
— Ну, это просто такая штука, из которой ничего не вышло.
В другой раз, когда мы, как всегда, сидели и ждали отца до поздней ночи, мы услыхали, как он толкнулся в калитку и упал у стены дома. Мать тогда еще не успела оправиться, у нее совсем не было сил, а мы, сколько ни старались, не могли втащить отца в дом, такой он был неподвижный и тяжелый.
— Пусть его лежит там, — решила мать; голос ее дрожал от ненависти.
— Да он же замерзнет. — Георг и я продолжали возиться с отцом.
— Ну и пускай! — сказала мать ледяным тоном и ушла в комнату. Я никогда не слышал, чтобы она так говорила. Мы прикрыли отца мешком и пошли спать.
— Встанем и пойдем к нему ночью, — сказал Георг. Но мы не проснулись, а когда встали утром, отец уже храпел на своей постели: мать разбудила его и помогла ему добраться до кровати. Она была права, когда утверждала, что бог бережет пьяниц, — отец даже насморка не схватил.
Настали тяжелые дни. Мать едва передвигала ноги и с трудом работала по хозяйству, прижимая левую руку к нижней части живота. Малыши часто плакали. Сине и я никак не могли поладить, а Георг выходил из себя всякий раз, как ему приходилось идти в каменоломню.
— Зачем мне ходить туда? — кричал он. — Отец все равно все пропьет. Вот возьму молоток да и...
Мать зажимала ему рот и смотрела на него с таким ужасом, что Георг смирялся. Но однажды, выйдя на улицу, он хватил кулаком по окну и выбил кусок стекла. В тот же миг вылетел из него и дух возмущения; он быстро побежал на работу.
В сочельник мы сидели и ждали отца с самого полудня. О елке мы и не мечтали, о скромных подарках тоже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Жилье наше оказалось сырым, нездоровым, оно было пропитано всякими неприятными запахами и лишено солнечного света. Вода в колодце из-за близости моря была солоноватая и для питья не годилась.
Этот дом не оставил у меня приятных воспоминаний; над ним как будто тяготел злой рок. В хлеву стояли две коровы с болячками на вымени. Так как земли больше не было, их никогда не пасли и кормили прелым болотным сеном, которое Маттис покупал на торгах; поэтому та капля молока, что они давали, была желтого цвета и с примесью крови. Люди думали, что коров сглазили; однажды к хозяйскому дому подошла женшина из гавани, по имени Свиза, и попросила милостыню, но ей ничего не дали; за это она и сглазила коров. Теперь хозяева вынуждены были позвать ее, чтобы снять порчу, но ничего из этого не вышло: она могла колдовать, вызывать из-под земли злых духов, но загонять их обратно в землю не умела.
Все здесь производило удручающее впечатление. Хозяин, рослый и сильный мужчина, день-деньской стоял возле дома, прислонясь спиной к столбу, засунув руки в карманы, с соломинками в растрепанных волосах. Казалось, он ровно ничем не интересовался, только стоял понурясь, с угасшим взглядом. Жена его была разбитная женщина, падкая до мужчин, но собственного мужа она не жаловала: ему приходилось спать на прелом сене на чердаке, в то время как жена его принимала гостей — моряков и шведских поденщиков.
Теперь у нас был закуток для свиней, и мы в первый раз выкормили поросенка. Мы, дети, все лето собирали для него зелень, крапиву и чертополох, а во время жатвы я и сестра Сине подбирали на полях колосья, самый питательный корм. Поросенок вырос большущим и должен был только нагулять еще немного жирку. Мы запасли для него хороший корм на жнивье, и к ноябрю он так разжирел, что еле мог дойти от своего закутка до корыта. Мать гордилась поросенком и приглашала соседок полюбоваться на него. Сколько кадок мяса засолим мы на зиму! Каких колбас наделаем!.. Мы заранее обсуждали с матерью, кому отнесем колбасы. Но однажды, незадолго до рождества, пришел мясник и взял поросенка. Он грубо стянул нашему любимцу веревкой рыло и ноги и попросил Маттиса помочь взвалить свинью на телегу, а мы, дети, ревели хором. Мать сидела у окна и тоже плакала.
Казалось, жизнь дает одною рукой только затем, чтобы тут же все грубо отнять другой. В конце концов нас всегда ждала неудача. Вот и теперь, в новой обстановке, у нас не осталось никаких запасов, чтобы встретить зиму. У отца были большие подряды, но что толку? Просчитался ли он и доложил деньги из собственного кармана, или случилось еще что-нибудь? Даже долги от прошлой зимы были не все погашены, лавочник и булочник не давали нам покоя со старыми счетами; а теперь вновь наступила зима, и, чтобы не голодать, требовался новый кредит.
— Куда же девался весь заработок? — спрашивала в отчаянии мать.
— Да его и не было вовсе! — сказал Георг. — Отец ведь не умеет считать.
— Не умеет считать? Да что ты, мальчик!—Мать в замешательстве смотрела то на меня, то на брата.
— Конечно, он просто неправильно считает. Вот потому-то они и предпочитают, чтоб он сам брал подрядные работы, тогда не надо платить ему большого жалованья.
Мать прямо остолбенела.
— Так ты думаешь, он просчитался? Что же тогда в муниципалитете смотрят? Ведь не могут же они наживаться на просчетах отца, заставлять его расплачиваться за них!
— Они только смеются. Я сам слышал, как об этом говорили. Там просто потешаются над ним.
Мать начала как-то странно икать, потом засмеялась. Уже давно я не видел ее в таком состоянии. И вдруг смех перешел в плач.
— А деньги за поросенка, за нашего чудесного поросенка! Это же были вовсе не его деньги! Мы сами выкормили поросенка... нашего хорошенького поросенка...
— А получил их Толстяк Масс. Это ведь он присылал за поросенком.
Мать снова так же странно засмеялась.
— Что ж, значит он был пропит? Наш поросенок, чудес... чу... чу... — И она разразилась рыданиями.
Каким же образом все это произошло? Отец пользовался постоянным кредитом у Толстяка Масса. Когда на холмах случалась какая-нибудь работа, отец не приходил домой и сидел весь вечер в трактире; если же была плохая погода или работы не предвиделось, он проводил там целый день. Он не обедал дома, и мать для него не готовила; по субботам он уже не приносил денег. Мать получила кредит у булочника, и всю эту зиму мы просидели на одном черном хлебе и американском свином жире.
По вечерам мы засиживались допоздна, ожидая отца. Мы не смели ложиться — мы ждали; читали немного вслух, разговаривали шепотом и — ждали. Время от времени мы с Георгом уходили в потемках на поиски. Однажды, поздно вечером, мы нашли отца без чувств, полузанесенного снегом, около старого сарая. С помощью матери нам удалось дотащить его до дома и уложить в постель. Мать надорвалась, и у нее открылось кровотечение; она вынуждена была на несколько дней слечь в постель. Георг ходил важный, с таинственным видом. Он понимал, чем заболела мать, но мне не полагалось этого знать. Каждый раз, когда я его расспрашивал, он отвечал:
— Ну, это просто такая штука, из которой ничего не вышло.
В другой раз, когда мы, как всегда, сидели и ждали отца до поздней ночи, мы услыхали, как он толкнулся в калитку и упал у стены дома. Мать тогда еще не успела оправиться, у нее совсем не было сил, а мы, сколько ни старались, не могли втащить отца в дом, такой он был неподвижный и тяжелый.
— Пусть его лежит там, — решила мать; голос ее дрожал от ненависти.
— Да он же замерзнет. — Георг и я продолжали возиться с отцом.
— Ну и пускай! — сказала мать ледяным тоном и ушла в комнату. Я никогда не слышал, чтобы она так говорила. Мы прикрыли отца мешком и пошли спать.
— Встанем и пойдем к нему ночью, — сказал Георг. Но мы не проснулись, а когда встали утром, отец уже храпел на своей постели: мать разбудила его и помогла ему добраться до кровати. Она была права, когда утверждала, что бог бережет пьяниц, — отец даже насморка не схватил.
Настали тяжелые дни. Мать едва передвигала ноги и с трудом работала по хозяйству, прижимая левую руку к нижней части живота. Малыши часто плакали. Сине и я никак не могли поладить, а Георг выходил из себя всякий раз, как ему приходилось идти в каменоломню.
— Зачем мне ходить туда? — кричал он. — Отец все равно все пропьет. Вот возьму молоток да и...
Мать зажимала ему рот и смотрела на него с таким ужасом, что Георг смирялся. Но однажды, выйдя на улицу, он хватил кулаком по окну и выбил кусок стекла. В тот же миг вылетел из него и дух возмущения; он быстро побежал на работу.
В сочельник мы сидели и ждали отца с самого полудня. О елке мы и не мечтали, о скромных подарках тоже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46