Говорили, что они питаются только одним кофе да хлебом и вообще не ведут хозяйства. «Что-то оборвалось в душе у фру Хансен, когда умер ее муж», — говорили люди.
Якоб был большой и сильный. Когда мальчишки в школе слишком уж шалили, он поднимался с места и угрожающе подносил кулак к носу шалуна. Обычно это действовало успокаивающе. Якоб помогал отстающим ученикам и обладал удивительным, неистощимым терпением. Сам он не нуждался в учителе, так как знал гораздо больше него; и все сходились на том, что Якоба следует послать в гимназию в Рэнне.
А теперь Якоб сам разыскал меня на пастбище! Он улыбался, щуря глаза, и задавал вопросы, совсем как врач. Он только что побывал на одном хуторе близ церкви и купил там полную корзину скороспелых груш. Он был всего на год старше меня, но казался взрослым, бывалым человеком, и я понять не мог, что заставило его сделать такой большой крюк, чтобы зайти ко мне.
Якоб присел возле меня и тихим голосом начал рассказывать об индейцах. О них кое-что было написано в отцовской большой книге с картинками, но, кроме этого, я никогда ничего не слыхал и не читал об индейцах, а потому очень заинтересовался его рассказом.
— Не забудь про скотину, — изредка тихо напоминал Якоб, и пока я бегал и сгонял отбившихся от стада коров, он лежал, пристально уставившись в землю, и уплетал груши. Вскоре корзина опустела.
— Ну, я съел целую меру, — гордо сказал он и подтянул штаны.
С тех пор он стал частенько приходить ко мне с книгами, читал вслух или рассказывал содержание книг, прочитанных раньше. Откуда-то издалека, словно во сне, слышится Мне и сейчас его шепот и вспоминается одна история. Стоял дождливый день; хозяин дал мне свой старый плащ, и мы с Якобом сидели, накрывшись им, спиной к плетню, огораживавшему выгон со стороны местечка Лангеде. Над нами нависали ветви бузины; капли, падая на ягоды, издававшие своеобразный запах селедочного рассола, скатывались вниз и глухо барабанили по плащу. Когда дождь попадал на камни, возле самого моего лица, в воздухе как будто пахло серою. Скотина жалась поближе ко мне, как обычно в дождик или в холод, и жевала свою жвачку, отвернувшись от ветра. А Якоб рассказывал странную историю о двух мужчинах, любивших одну и ту же женщину. У нее родился ребенок, похожий на обоих мужчин, и жил он у них поочередно; когда мальчик жил у одного, то становился больше похожим на другого, и наоборот; и от этого началась ревность. Мальчик к конфирмации получил в подарок две пары золотых часов и вообще всегда получал все вдвойне, так что под конец у него и в глазах стало двоиться. Странная история, в которой я ничего не понял и которая поэтому долго продолжала занимать меня.
У Якоба было такое же задумчивое выражение, как у его сестры и матери, такие же крупные черты лица и такой же землистый оттенок кожи. Главным свойством его характера была робость: когда он шел по дороге и видел, что я сижу не один, а с мальчиками, он проходил мимо, как будто не узнавал меня. Рассказывая что-нибудь, он наклонялся ко мне и говорил шепотом, — даже когда никого не было поблизости, — как будто поверял мне заветную тайну.
Хотя Якоб считался в школе самым сильным и самым одаренным, он был очень скромен и непритязателен; скромность его проявлялась и в том, что он восхищался другими. До сих пор мало кто находил во мне ценные качества, и я гордился тем, что Якоб обнаружил их. Мое умение пасти скот восхищало его.
— Ты совсем как Наполеон, — говорил он. — Ты повелеваешь потому, что все хорошо обдумываешь!
Я первый раз слышал про Наполеона, и Якоб рассказал мне о нем так красочно, что он превратился в огромного сказочного зверя, принявшего человеческий облик. «Наполеон» в переводе с греческого означает «.Лев долины», о котором предсказывается еще в апокалипсисе. Эту книгу я знал; дедушке и бабушке я читал библию вслух, а в школе мы проходили апокалипсис. Тогда истинного смысла этой книги я не усвоил, но теперь она сразу приобрела в моих глазах огромное значение, так как открылась ее таинственная связь с нашим временем.
Якоб был очень неприспособлен к жизни — не умел, например, вырезывать перочинным ножиком деревянные игрушки, никак не мог научиться щелкать бичом или попадать камнем в цель. Не умел он разбираться и в людях и сам наделял всех теми или иными свойствами, так что они становились похожи на героев из книг. Погрузившись в свои мысли, Якоб ходил, опустив глаза в землю, не замечая самых обыкновенных явлений в природе, и был совершенно лишен наблюдательности. Но в его голове бродили серьезные мысли. Он передавал своим друзьям знания, почерпнутые из книг, делился соображениями и замыслами, с которыми нельзя было не считаться.
В моем стаде было пять-шесть волов различного возраста. Я гордился этим, — ведь ни один пастушонок, кроме меня, не пас волов. А для хозяина они были все равно что копилка: когда волы набирали вес и нагуливали достаточно жира, их отправляли на пароходе в столицу или продавали на иностранные суда, заходившие в гавань за провиантом. Участь, неизбежно ожидавшая волов после оскопления, делала их в моих глазах необыкновенными.
Волы не походили на остальной скот, они и росли быстрее, и были гораздо упитаннее; с самыми крупными из них мог равняться по весу лишь бык, которого постоянно держали в стойле на цепи. Но волы отличались от него внешним видом: бык был грузен и приземист, а волы более высокие; ноги, поддерживавшие их тяжелое туловище, были похожи на подпорки.
Волы, как и коровы, имели клички; самого крупного звали Амуром. Это была настоящая гора мяса; когда животные щипали траву, Амур высился над всем стадом и являлся тем центром, вокруг которого оно невольно группировалось.
Кто ему дал такое необычное имя, я не знаю. Мне оно ничего не говорило, да и всем другим на хуторе тоже. Амур не отличался живостью, был ко всему равнодушен и целиком поглощен едой. Когда я поднимал кнут, чтобы наказать его за что-нибудь, он только закрывал глаза.
И бык и Амур родились от одной и той же коровы, от одного и того же быка, но трудно было найти двух более различных животных. Бык был опасен для всех, кроме меня,— вероятно, потому, что все боялись его. Когда в обеденный перерыв крестьяне приводили на ферму корову, чтобы бык покрыл ее, то даже старый скотник Ханс Ольсен не осмеливался выпускать его. Корову привязывали к кольцу в стене, а двор очищали от людей и животных. Бык стоял в хлеву, ревел и сопел, шумно втягивая воздух. Он был как заряженная мина, и нелегко было спустить его с цепи так, чтобы он не поднял тебя на рога или не сшиб с ног. Я заходил со стороны, противоположной выходу, из стойла, и готовился разомкнуть цепь в ту секунду, когда бык немного успокоится. Как только железная цепь падала на землю, гигант вихрем проносился по длинному проходу и одним скачком вылетал в верхнюю открытую створку двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46