В доме приятно пахло жареным, отвратительный чад от утюга выветрился, и головная боль была забыта. Отец тоже остался как будто доволен результатом — во всяком случае не бранился, хотя и обнаружилось, что он знал насчет глашатая. Отец и Георг, который в этот день тоже работал в каменоломне, с аппетитом уплетали ароматное кушанье, а мы ели хлеб с салом и картошку. Они ведь были кормильцами! А все-таки только благодаря мне и матери такое лакомое блюдо появилось у нас на столе!
Этот вопрос вообще вызывал у нас споры. И я и мать держались того мнения, что приносим не меньше пользы, чем другие. Но наша работа ни во что не ценилась.
Борнхольмцы недолюбливали нас за то, что, по их мнению, мы были недостаточно набожны. Столяру, переманившему нас сюда, так и не удалось «обратить» отца, и теперь он сторонился нас. Красильщик тоже намекал, что ему не очень-то приятно держать под своим кровом «детей суетного мира». Однако он охотно брал с нас квартирную плату.
Вручая ему деньги, мать говорила:
— Не знаю, смею ли я предложить вам, господин красильщик, эти суетные деньги?
Красильщик смеялся и хватал деньги, как бы опасаясь, что они вот-вот улетят.
Ни отец, ни мать не посещали «дом божий» чаще, чем это было необходимо, да и то признавали только приходскую церковь. Обыкновенно горожане записывались в одну из многих обосновавшихся в городе религиозных сект. Принадлежать же к официальной церкви считалось почти вольнодумством.
Вероятно, чтобы не слишком отличаться от других, отец с матерью решили послать нас, детей, в воскресную школу; но по ошибке мать записала нас в школу «лютеранской миссии» вместо приходской воскресной школы. Отец очень сердился; он терпеть не мог сектантов и
особенно «лютеранских миссионеров», или, как они назывались» «меллерианцев», — к ним принадлежал и дядя Мортен, — но раз так получилось, ничего уже нельзя было изменить. Теперь было неловко забрать нас из школы.
Меллерианцы составляли самую влиятельную секту на острове и даже за его пределами имели многочисленных приверженцев, которые называли секту «борнхольмской». Основателем ее был некий Меллер, который в юности работал кузнецом в каменоломне на «Адских холмах» и слыл отчаянным грубияном и забиякой. Было это совсем не так давно, и многие помнили то время, а приверженцы кузнеца даже рассказывали с особым удовольствием, как он тогда пил, чертыхался и дрался с каменотесами, инструменты которых обязан был точить. В те дни настроение в среде каменотесов было далеко не мирное. Недовольство и возмущение против владельца каменоломни было частым явлением, и главным зачинщиком смут выступал Меллер.
Однажды в нем произошел какой-то перелом, как у Савла: он перестал призывать дьявола и бросил пить. Но ругаться продолжал, правда, только со своими собутыльниками. Он обратился теперь к богу и священному писанию и без устали твердил о своей греховности и своем обращении. В каменоломне назревала смута. Многие каменотесы не смогли усюять против громовых речей Меллера и тоже «обратились», — он буквально сшибал человека с ног своими откровениями гак же, как раньше сшибал их кулаками. Некоторые совсем теряли голову и слепо шли за кузнецом, но у них не было такой хватки. Под влиянием его проповедей они вели неустанную борьбу с дьяволом, но не имели сил одолеть его.
Однажды Меллер бросил молот, спустился со скал и принялся проповедовать новое учение по всему острову. Он называл это учение «весть о благодати», а вещал о себе самом и о засевшем в нем дьяволе! Оратор он был грубый и резкий, не боялся сочных выражений и затрагивал в своих проповедях самые интимные стороны жизни.
Как ни мало походил Меллер на борнхольмцев красочностью и оригинальностью своей речи, он все же пользовался среди них влиянием. Дядя Мортен принадлежал к столпам секты, и Меллер часто бывал у него в доме; позднее, когда я жил в учениках у сапожника в Рэнне, я имел возможность ближе познакомиться с Меллером. Он вообще никогда не считал нужным сдерживаться, грубо выкладывал все, что ему приходило на ум, постоянно пугая окружающих необузданностью своих речей. Во время проповеди он держал себя точно так же. И борнхольмцы, такие подозрительные и осторожные в разговорах, дрожали и немели от страха, когда он, бывало, доберется в своей проповеди до таких высот, что ни у кого духу не хватало за ним туда последовать, и все сидели, закрыв глаза. Но, внимая ему, они как будто приобщались ко многому, чего им самим недоставало и что имело для них большое жизненное значение. Поэтому они последовали за ним: за два десятилетия, — со времени его «обращения» минуло не более двадцати лет, — были построены молитвенные дома и образованы общины по всему острову, откуда секта распространялась и дальше, находя больше всего последователей в западной Ютландии и в Швеции
Руководители воскресной школы вели себя иначе; это были сдержанные, серьезные люди, которые никогда не смеялись и обычно разговаривали с нами еле слышным голосом. Они клеймили грех и восхваляли великую благодать и неизъяснимое счастье быть «чадами божьими». Когда мы невнимательно слушали разглагольствования учителей, они обхватывали нас ладонями за голову, огорченно смотрели в глаза и молились вместе с нами.
Один из них, скотовод Ларе Дам, рослый мужчина лет двадцати пяти, с наивными голубыми глазами и глуповатым выражением лица, вел хозяйство своей матери-вдовы, весьма суровой женщины. Она не разрешала Ларсу жениться на девушке, которая ему полюбилась, и отказывалась передать ему свое хозяйство, состоявшее из трех лошадей и десятка коров. У него не хватало мужества противиться матери, и он стал искать утешения у «святых».
Когда я чувствовал на своем плече его огромную теплую руку, я с удивлением думал: неужели этот большой и сильный человек по ночам плачет по своей милой и не смеет даже пойти к ней? Еще более я удивлялся, когда видел, как Дам, словно ребенок, молитвенно складывал свои ручищи, которые, казалось, могли бы раздавить весь мир, или когда слушал его поучения Ларе проповедовал, что всякий из нас может, подобно ему, стать «чадом божьим», если будет с должным смирением и верой читать каждый вечер молитвы.
Не физическая слабость делала его таким подавленным и уступчивым. На одном молитвенном собрании в лесу, где Бергендаль и какой-то другой великан, которого мы, дети, считали непобедимым, стали мешать проповеднику и смеяться над Дамом, которому поручено было поддерживать порядок, он ударом кулака свалил их одного за другим,— а потом ходил и терзался угрызениями совести и всякий раз, когда встречал их, просил прощения. И вот чудеса: оба эти смутьяна, не боявшиеся ни бога, ни дьявола, стали избегать Дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46