— Скардис вскакивает из кресла, опять садится.
Скирмонис сердито, с упреком смотрит на Скар-диса.
— На многое мы с тобой, Андрюс, смотрим совершенно по-разному. Ну и пускай! Давай не навязывать сво§ мнение друг другу. И еще я попрошу... Ты не обижайся, я знаю, что не болтаешь лишнего, но все-таки напомню: не верь сплетням о моем романе с Суопене. Не верь и таких слухов не поддерживай.
Поначалу Скардис насмешливым хихиканьем сопровождает эти слова Скирмониса. Потом вдруг лезет в карман, достает пачку сигарет и закуривает. Скирмонис молчит, и в комнате слышно только, как Скардис ерзает в кресле, с сипеньем выпускает дым, а через минуту хрипло отзывается:
— О чем тут спор! Об этом всемирном дерьме — бабах? Будто нет у нас разговора посерьезней! — Скардис неожиданно делает резкий поворот: приветливо улыбается, по старой привычке качает головой в такт словам. Ласковый и вежливый, насколько это для него возможно, и почти совсем трезвый. — Я тебе, Людас, вечно забиваю голову своими делами. Но сегодня, можно сказать, у меня никаких к тебе дел. Зашел просто так, потому что захотелось повидаться. Ведь с того дня, как потащил тебя к Градовским, мы так и не встречались.
— Приятно слышать,—вежливо кивает Скирмонис. — Как поживают Градовские?
— Иногда, понимаешь, я чувствую себя как в джунглях. Вокруг деревья, деревья — и ни единого человека, — продолжает Скардис, пропустив вопрос Скирмониса мимо ушей. — Такая жуткая тоска накатывает, что хоть волком вой. Вот и бегу искать людей. А где они? С кем поговорить по душам, значит, чтоб не отнеслись к тебе как к сумасшедшему? С Людасом Скирмонисом, другом молодости. Может, не поймем друг друга, поцапаемся, но поговорим.
— Нам нужно чаще встречаться, Андрюс. Может, я смогу тебе помочь чем-нибудь, — говорит Скирмонис, с опозданием спохватившись, что сказал не к месту.
По лицу Скардиса пробегает тень. Грузные веки гасят взгляд — насмешливый, оскорбляющий, но губы не раскрываются для очередной шпильки.
— Как поживают Градовские, спрашиваешь? Живут. Ядвига лупит по физиономии своего Ежи, ругается со Стундене, и опять все в ажуре. Позавчера ко мне заходил артист. Острил, корчил уморительные рожи, но сердце у него плакало. Ядвига ревнивая, болтливая баба, но, видно, надо ей верить, что при случае машинистка приоткрывает дверку для Градовского. Другой бы подстерег и, поймав с поличным, спустил с обоих шкуру, но артист только на сцене умеет сражаться на шпагах. Да и влюблен он в свою Джульетту до безумия, слышать не хочет, что она неверна. Как видишь, в мире достаточно слизняков, которые обманывают себя, боясь посмотреть правде в глаза, дружище, поскольку это связано с дополнительными заботами и неприятностями.
— Кстати, как у них квартирные дела? — вспоминает Скирмонис.
Скардис ухмыляется, загадочно, с прищуром, как кот на солнышке.
— Надо повременить. Год-другой. Тяжко заработанный хлеб вкуснее.
— Не путай. Тялкша обещал все устроить за два-три месяца.
— Обещал и забыл. Никому в исполкоме не известно, что сам товарищ Тялкша взялся за это дело.
— Быть того не может!
— Нельзя только штаны через голову надеть, дружище.
Скирмонис неприятно удивлен. Скардис, конечно, не врет, но чтобы Тялкша, солидный человек... Нет, это какое-то недоразумение...
Когда Скардис уходит, Скирмонис долго валяется на диване подавленный и оскорбленный. Вот как дорожат люди своим словом... Из-за таких и сам оказываешься лгуном, и каждый вправе составить о тебе наихудшее мнение.
— Ты была права, Уне, — говорит он, вернувшись домой. — Надо было принять заказ на портрет Тялкши.
А назавтра — Умбертасу по телефону:
— Я передумал, товарищ Умбертас. Если заказ еще никто не взял, я охотно (тьфу!) взялся бы увековечить товарища Тялкшу. (В мыслях: «Позвольте, кстати, поблагодарить вас за услугу, которую вы мне оказали, разболтав Тялкше, что скульптор Скирмонис не подскочил от радости до потолка, получив такой почетный заказ».)
Голос Умбертаса приятен и дружелюбен, невзирая на солидное служебное положение. Дескать, он так и считал, что Скирмонис передумает. О заказе почти договорились с одним товарищем, но теперь это не имеет значения; товарищу Тялкше будет очень приятно, что за его портрет берется такой серьезный, широкопризнанный художник, как Людас Скирмонис.
11
Тялкша. Нет, не надо, шофер подождет в машине, товарищ Скирмонис. Полагаю, больше часа не задержусь в вашем храме искусства?
Скирмонис. Простите, товарищ Тялкша, что этот сеанс будет первым, но не последним. Мне доставили ваши фотографии, однако, к сожалению, я не умею лепить заочным образом, не чувствуя рядом с собой живого героя.
Тялкша. Интересная профессия. Интереснейшая профессия!
Скирмонис. Да, мы, художники, не можем жаловаться на скуку. Рабы своего ремесла, но счастливые рабы.
Тялкша. Рабы ? Ерунда! Вы любите средневековые выражения, товарищ Скирмонис. Искусство служит народу. Следовательно, вы — слуга народа. Как я, положим, и все другие товарищи, которые честно выполняют свои обязанности, трудясь на благо общества.
Скирмонис. Не думаю, что можно отождествлять художников с чиновниками.
Тялкша. Вы хотели сказать, что люди, которые координируют... от которых зависит... к примеру, я... не понимают искусства, товарищ Скирмонис?
Скирмонис. Нет, товарищ Тялкша, этого я не хотел сказать. Я знаю людей, по профессии своей не имеющих ничего общего с искусством, а все-таки прекрасно его понимающих, и знаю художников, которые носят это звание, но мало смыслят в искусстве. Так что профессия или род занятий здесь ни при чем, суть в природе и воспитании человека.
Тялкша. Хм... А что вы там спрятали под этими мешками? Новое произведение?
Скирмонис. Было произведение. Во всяком случае, я сам так о нем думал. А теперь мне кажется, что это только куча глины.
Тялкша. Интересная профессия. Интереснейшая профессия!
Скирмонис. Извините, товарищ Тялкша, я вас немножко повращаю.
Тялкша. Вращайте сколько вам угодно. Для меня одно удовольствие сидеть на стояке, когда его вращают. А скрип оси не мешает вам сосредоточиться?
Скирмонис. Мы, скульпторы, привыкли к шуму. Камень не дерево, ножом его не возьмешь, приходится долбить.
Тялкша. Хм... Талант и мозолистые руки... Ваша профессия, товарищ Скирмонис, из всех отраслей искусства ближе всего к трудовому народу. Писатель скрипит пером, всякие там художники кто кистью, кто иголкой... Художественная интеллигенция, так сказать. А вы вот мнете глину пальцами, закатав рукава, будто гончар. А потом за резец, молотком стук-постук. Как трудолюбивый дятел. Не зря мы уважаем и ценим таких людей. Да и вообще люди искусства у нас на высоте. Писатели, художники, композиторы. Любим, опекаем. Вся беда в том, что находятся такие, которые не желают понять нашей доброй воли, да, да, нашей доброй воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Скирмонис сердито, с упреком смотрит на Скар-диса.
— На многое мы с тобой, Андрюс, смотрим совершенно по-разному. Ну и пускай! Давай не навязывать сво§ мнение друг другу. И еще я попрошу... Ты не обижайся, я знаю, что не болтаешь лишнего, но все-таки напомню: не верь сплетням о моем романе с Суопене. Не верь и таких слухов не поддерживай.
Поначалу Скардис насмешливым хихиканьем сопровождает эти слова Скирмониса. Потом вдруг лезет в карман, достает пачку сигарет и закуривает. Скирмонис молчит, и в комнате слышно только, как Скардис ерзает в кресле, с сипеньем выпускает дым, а через минуту хрипло отзывается:
— О чем тут спор! Об этом всемирном дерьме — бабах? Будто нет у нас разговора посерьезней! — Скардис неожиданно делает резкий поворот: приветливо улыбается, по старой привычке качает головой в такт словам. Ласковый и вежливый, насколько это для него возможно, и почти совсем трезвый. — Я тебе, Людас, вечно забиваю голову своими делами. Но сегодня, можно сказать, у меня никаких к тебе дел. Зашел просто так, потому что захотелось повидаться. Ведь с того дня, как потащил тебя к Градовским, мы так и не встречались.
— Приятно слышать,—вежливо кивает Скирмонис. — Как поживают Градовские?
— Иногда, понимаешь, я чувствую себя как в джунглях. Вокруг деревья, деревья — и ни единого человека, — продолжает Скардис, пропустив вопрос Скирмониса мимо ушей. — Такая жуткая тоска накатывает, что хоть волком вой. Вот и бегу искать людей. А где они? С кем поговорить по душам, значит, чтоб не отнеслись к тебе как к сумасшедшему? С Людасом Скирмонисом, другом молодости. Может, не поймем друг друга, поцапаемся, но поговорим.
— Нам нужно чаще встречаться, Андрюс. Может, я смогу тебе помочь чем-нибудь, — говорит Скирмонис, с опозданием спохватившись, что сказал не к месту.
По лицу Скардиса пробегает тень. Грузные веки гасят взгляд — насмешливый, оскорбляющий, но губы не раскрываются для очередной шпильки.
— Как поживают Градовские, спрашиваешь? Живут. Ядвига лупит по физиономии своего Ежи, ругается со Стундене, и опять все в ажуре. Позавчера ко мне заходил артист. Острил, корчил уморительные рожи, но сердце у него плакало. Ядвига ревнивая, болтливая баба, но, видно, надо ей верить, что при случае машинистка приоткрывает дверку для Градовского. Другой бы подстерег и, поймав с поличным, спустил с обоих шкуру, но артист только на сцене умеет сражаться на шпагах. Да и влюблен он в свою Джульетту до безумия, слышать не хочет, что она неверна. Как видишь, в мире достаточно слизняков, которые обманывают себя, боясь посмотреть правде в глаза, дружище, поскольку это связано с дополнительными заботами и неприятностями.
— Кстати, как у них квартирные дела? — вспоминает Скирмонис.
Скардис ухмыляется, загадочно, с прищуром, как кот на солнышке.
— Надо повременить. Год-другой. Тяжко заработанный хлеб вкуснее.
— Не путай. Тялкша обещал все устроить за два-три месяца.
— Обещал и забыл. Никому в исполкоме не известно, что сам товарищ Тялкша взялся за это дело.
— Быть того не может!
— Нельзя только штаны через голову надеть, дружище.
Скирмонис неприятно удивлен. Скардис, конечно, не врет, но чтобы Тялкша, солидный человек... Нет, это какое-то недоразумение...
Когда Скардис уходит, Скирмонис долго валяется на диване подавленный и оскорбленный. Вот как дорожат люди своим словом... Из-за таких и сам оказываешься лгуном, и каждый вправе составить о тебе наихудшее мнение.
— Ты была права, Уне, — говорит он, вернувшись домой. — Надо было принять заказ на портрет Тялкши.
А назавтра — Умбертасу по телефону:
— Я передумал, товарищ Умбертас. Если заказ еще никто не взял, я охотно (тьфу!) взялся бы увековечить товарища Тялкшу. (В мыслях: «Позвольте, кстати, поблагодарить вас за услугу, которую вы мне оказали, разболтав Тялкше, что скульптор Скирмонис не подскочил от радости до потолка, получив такой почетный заказ».)
Голос Умбертаса приятен и дружелюбен, невзирая на солидное служебное положение. Дескать, он так и считал, что Скирмонис передумает. О заказе почти договорились с одним товарищем, но теперь это не имеет значения; товарищу Тялкше будет очень приятно, что за его портрет берется такой серьезный, широкопризнанный художник, как Людас Скирмонис.
11
Тялкша. Нет, не надо, шофер подождет в машине, товарищ Скирмонис. Полагаю, больше часа не задержусь в вашем храме искусства?
Скирмонис. Простите, товарищ Тялкша, что этот сеанс будет первым, но не последним. Мне доставили ваши фотографии, однако, к сожалению, я не умею лепить заочным образом, не чувствуя рядом с собой живого героя.
Тялкша. Интересная профессия. Интереснейшая профессия!
Скирмонис. Да, мы, художники, не можем жаловаться на скуку. Рабы своего ремесла, но счастливые рабы.
Тялкша. Рабы ? Ерунда! Вы любите средневековые выражения, товарищ Скирмонис. Искусство служит народу. Следовательно, вы — слуга народа. Как я, положим, и все другие товарищи, которые честно выполняют свои обязанности, трудясь на благо общества.
Скирмонис. Не думаю, что можно отождествлять художников с чиновниками.
Тялкша. Вы хотели сказать, что люди, которые координируют... от которых зависит... к примеру, я... не понимают искусства, товарищ Скирмонис?
Скирмонис. Нет, товарищ Тялкша, этого я не хотел сказать. Я знаю людей, по профессии своей не имеющих ничего общего с искусством, а все-таки прекрасно его понимающих, и знаю художников, которые носят это звание, но мало смыслят в искусстве. Так что профессия или род занятий здесь ни при чем, суть в природе и воспитании человека.
Тялкша. Хм... А что вы там спрятали под этими мешками? Новое произведение?
Скирмонис. Было произведение. Во всяком случае, я сам так о нем думал. А теперь мне кажется, что это только куча глины.
Тялкша. Интересная профессия. Интереснейшая профессия!
Скирмонис. Извините, товарищ Тялкша, я вас немножко повращаю.
Тялкша. Вращайте сколько вам угодно. Для меня одно удовольствие сидеть на стояке, когда его вращают. А скрип оси не мешает вам сосредоточиться?
Скирмонис. Мы, скульпторы, привыкли к шуму. Камень не дерево, ножом его не возьмешь, приходится долбить.
Тялкша. Хм... Талант и мозолистые руки... Ваша профессия, товарищ Скирмонис, из всех отраслей искусства ближе всего к трудовому народу. Писатель скрипит пером, всякие там художники кто кистью, кто иголкой... Художественная интеллигенция, так сказать. А вы вот мнете глину пальцами, закатав рукава, будто гончар. А потом за резец, молотком стук-постук. Как трудолюбивый дятел. Не зря мы уважаем и ценим таких людей. Да и вообще люди искусства у нас на высоте. Писатели, художники, композиторы. Любим, опекаем. Вся беда в том, что находятся такие, которые не желают понять нашей доброй воли, да, да, нашей доброй воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121