Приемная с единственным портретом. Секретарь-машинистка, не улыбающаяся никому, кроме своего шефа. И какой леший попутал его пойти к этому бесхребетному типу, в надежде, что тот сможет (и захочет) помочь! Дурак! Выставил себя на посмешище, и все тут. Ну ладно, мы еще посмотрим, да, да, посмотрим...
Модестас Тялкша проходит мимо секретаря-машинистки, едва заметным кивком ответив на ее приветствие. С одного из стульев у стены поднимается фигура, идет вслед за ним. Секретарь предупреждает: «Простите, товарищ Скирмонис, я же вам говорила, что сегодня не приемный день...» Однако человек, названный Скирмонисом, уже подошел к обитой коричневым коленкором двери, которая не успела захлопнуться, проглотив Тялкшу, бочком протискивается в кабинет, наглой улыбкой отражая растерянный взгляд хозяина.
— Товарищ Скирмонис? По какому делу, товарищ Скирмонис? Я сегодня крайне занят.
— Я ненадолго, товарищ Тялкша. А дела, если говорить откровенно, почти никакого. Во всяком случае, с официальной точки зрения. Я хотел только, чтоб вы ознакомились с одним любопытным документом. Касающимся вас...
— Меня?
— Да, вас—Скирмонис, не ожидая, пока хозяин опустится на свой стул за массивным письменным столом, удобно устроился в одном из двух кресел, отведенных для посетителей. — Вот, будьте любезны прочитать эти несколько листков, которые я только что положил перед вашим троном.
Модестас Тялкша поморщился, на его щеках, которые сегодня какие-то прохладно серые, словно обтянуты искусственной кожей, проступили голубые пятна. «Перед троном... Ну и выражение! Какие нахальные манеры, какой тон! Этот лепщик, по-видимому, забыл, куда пришел! Идите к чертовой матери со своими рукописями, я не служитель музея. Надо знать свое место, товарищ Скирмонис, да, да, свое место. Среди подобных себе вы, может, и великан, но здесь, в этом кабинете, рядовой гражданин, как и все прочие посетители».
Однако эти слова Тялкша не произносит вслух. И письмо Стундиса не отодвигает в сторону, хотя и поднял было руку, чтобы это сделать. «Меня... касается меня... этот документ касается меня... Какая ерунда!» Тялкшу охватило любопытство, однако он без труда устоял бы перед ним, если б не другое, ужасно неприятное чувство, которое он тут же узнает. — это страх. Пробежал взглядом первую страничку, вторую, нашел конец и, вернувшись к началу, уже внимательно читает все до конца.
— Ничего не понимаю, — бормочет, почесывая пальцем макушку. — Какой-то бред полоумного. Этого человека надо в сумасшедший дом отправить, а вы отнимаете у меня время.
— В сумасшедший дом, говорите? — Скирмонис окидывает Тялкшу долгим тяжелым взглядом, в котором больше изучающего любопытства, чем возмущения. — Ваше предложение нереально. Неужели из письма не ясно, что этого человека нет в живых — он покончил с собой!
Тялкша откинулся на стуле, замахал руками перед собой.
— Покончил с собой? Человек, который мог написать такое письмо?! Вы шутите, товарищ Скирмонис, но советую этого не делать: я не артист и могу не понять шуток.
Скирмонис приподнимается с места, протягивает длинную мускулистую руку к Тялкше, словно собираясь схватить его за глотку, берет со стола письмо Стундиса и снова опускается в кресло.
— Мы говорим не о поступке этого бедного артиста, — отвечает он, вызывающе откинувшись и забросив ногу на ногу. — Покончил он с собой или остался в живых — это дело второстепенное. Гораздо важнее, что он дошел до такого психического состояния, которое, судя по письму, и впрямь нельзя назвать нормальным. Причины? Нет, нет, товарищ Тялкша, оставим его нервную систему в стороне... Мы говорим о нормальном человеке, который и остался бы таким, если б не объективные причины, если б не это «что-то», из-за чего он получил психическую травму и был подвигнут на самоубийство. Жена виновата, скажете? Сосед Градовский? Наконец, он сам, Стундис, потому что женщины обычно не изменяют мужьям, которые умеют овладеть их сердцем. Да, согласен — все трое виноваты. Однако, внимательнее приглядевшись, увидим, что и мы с вами, товарищ Тялкша, отнюдь не невинные ангелочки. Прежде всего буду говорить о себе. Может показаться — я сделал все, стараясь пробить для Градовских, а тем самым и для Стундисов квартиру. Не удалось. Один наш с вами знакомый, желая помочь людям, оказавшимся в бедственном положении, уступил им часть своей квартиры. Я этого, увы, не сделал. Виноват! И вы тоже, товарищ Тялкша. Мы оба не сделали этого, не исполнили человеческого долга. Оба! — Скирмонис на несколько мгновений замолкает, насмешливо уставившись на Тялкшу, который сидит, подавшись всем телом вперед, с таким выражением лица, словно перед ним редкое ископаемое, к которому надо внимательно приглядеться, потому что больше не представится случая. — Вы вправе усомниться, что переселение в другую квартиру — я имею в виду своевременное переселение — спасло бы Стундиса. Не знаю, не могу сказать ни «да», ни «нет», но одно ясно: мы с вами должны были сделать все, что можно было сделать, чтобы помочь человеку, Модестас Тялкша разевает рот и снова закрывает, разевает и закрывает. Наконец ему удается найти нужное слово:
— Так что ж? По-вашему, я должен был уступить часть квартиры какому-то комедианту с бумкающей черепушкой?
— Нет, никто от вас не требовал такого самопожертвования, достаточно было выполнить обещание, которое вы дали года полтора назад Градовским, и все. Увы... Вы удивлены, вы не понимаете, о каком обещании идет речь, товарищ Тялкша? Что ж, могу напомнить. Все подряд не стоит, но кое-что можно. Надеюсь, вам прекрасно известно, что год назад Градовским был выписан ордер? Оставалось только совершить последние формальности и перебираться: Градовским — в новую квартиру, Стундисам — благоустроиться в старой. А что случилось на самом деле? И почему так случилось? Да потому, что вы, пустив в ход свою вычислительную машину, пришли к недвусмысленному выводу: эти две квартиры значат немногое, но если я дам указание выделить их вышеупомянутым гражданам, одному товарищу, прибывшему издалека с семьей, придется застрять в очереди. А если говорить конкретнее, то предназначавшийся Гра-довскому ордер достался какой-то пронырливой женщине, раньше заведовавшей в колхозе клубом-читальней, которая, еще не согрев ног в Вильнюсе, с помощью раньше обосновавшихся здесь знакомых сумела устроиться за прилавком гастронома, а потом перетащить все свое семейство. А может, я ошибаюсь, может, я все это выдумал, товарищ Тялкша?
Ответ раздался не сраз^. Модестас Тялкша сидит, все так же подавшись телом вперед, но в налитых кровью глазах уже не удивление, не испуганное любопытство, а ожидание какой-то страшной, неизбежной развязки, последствий которой он еще сам не осознает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Модестас Тялкша проходит мимо секретаря-машинистки, едва заметным кивком ответив на ее приветствие. С одного из стульев у стены поднимается фигура, идет вслед за ним. Секретарь предупреждает: «Простите, товарищ Скирмонис, я же вам говорила, что сегодня не приемный день...» Однако человек, названный Скирмонисом, уже подошел к обитой коричневым коленкором двери, которая не успела захлопнуться, проглотив Тялкшу, бочком протискивается в кабинет, наглой улыбкой отражая растерянный взгляд хозяина.
— Товарищ Скирмонис? По какому делу, товарищ Скирмонис? Я сегодня крайне занят.
— Я ненадолго, товарищ Тялкша. А дела, если говорить откровенно, почти никакого. Во всяком случае, с официальной точки зрения. Я хотел только, чтоб вы ознакомились с одним любопытным документом. Касающимся вас...
— Меня?
— Да, вас—Скирмонис, не ожидая, пока хозяин опустится на свой стул за массивным письменным столом, удобно устроился в одном из двух кресел, отведенных для посетителей. — Вот, будьте любезны прочитать эти несколько листков, которые я только что положил перед вашим троном.
Модестас Тялкша поморщился, на его щеках, которые сегодня какие-то прохладно серые, словно обтянуты искусственной кожей, проступили голубые пятна. «Перед троном... Ну и выражение! Какие нахальные манеры, какой тон! Этот лепщик, по-видимому, забыл, куда пришел! Идите к чертовой матери со своими рукописями, я не служитель музея. Надо знать свое место, товарищ Скирмонис, да, да, свое место. Среди подобных себе вы, может, и великан, но здесь, в этом кабинете, рядовой гражданин, как и все прочие посетители».
Однако эти слова Тялкша не произносит вслух. И письмо Стундиса не отодвигает в сторону, хотя и поднял было руку, чтобы это сделать. «Меня... касается меня... этот документ касается меня... Какая ерунда!» Тялкшу охватило любопытство, однако он без труда устоял бы перед ним, если б не другое, ужасно неприятное чувство, которое он тут же узнает. — это страх. Пробежал взглядом первую страничку, вторую, нашел конец и, вернувшись к началу, уже внимательно читает все до конца.
— Ничего не понимаю, — бормочет, почесывая пальцем макушку. — Какой-то бред полоумного. Этого человека надо в сумасшедший дом отправить, а вы отнимаете у меня время.
— В сумасшедший дом, говорите? — Скирмонис окидывает Тялкшу долгим тяжелым взглядом, в котором больше изучающего любопытства, чем возмущения. — Ваше предложение нереально. Неужели из письма не ясно, что этого человека нет в живых — он покончил с собой!
Тялкша откинулся на стуле, замахал руками перед собой.
— Покончил с собой? Человек, который мог написать такое письмо?! Вы шутите, товарищ Скирмонис, но советую этого не делать: я не артист и могу не понять шуток.
Скирмонис приподнимается с места, протягивает длинную мускулистую руку к Тялкше, словно собираясь схватить его за глотку, берет со стола письмо Стундиса и снова опускается в кресло.
— Мы говорим не о поступке этого бедного артиста, — отвечает он, вызывающе откинувшись и забросив ногу на ногу. — Покончил он с собой или остался в живых — это дело второстепенное. Гораздо важнее, что он дошел до такого психического состояния, которое, судя по письму, и впрямь нельзя назвать нормальным. Причины? Нет, нет, товарищ Тялкша, оставим его нервную систему в стороне... Мы говорим о нормальном человеке, который и остался бы таким, если б не объективные причины, если б не это «что-то», из-за чего он получил психическую травму и был подвигнут на самоубийство. Жена виновата, скажете? Сосед Градовский? Наконец, он сам, Стундис, потому что женщины обычно не изменяют мужьям, которые умеют овладеть их сердцем. Да, согласен — все трое виноваты. Однако, внимательнее приглядевшись, увидим, что и мы с вами, товарищ Тялкша, отнюдь не невинные ангелочки. Прежде всего буду говорить о себе. Может показаться — я сделал все, стараясь пробить для Градовских, а тем самым и для Стундисов квартиру. Не удалось. Один наш с вами знакомый, желая помочь людям, оказавшимся в бедственном положении, уступил им часть своей квартиры. Я этого, увы, не сделал. Виноват! И вы тоже, товарищ Тялкша. Мы оба не сделали этого, не исполнили человеческого долга. Оба! — Скирмонис на несколько мгновений замолкает, насмешливо уставившись на Тялкшу, который сидит, подавшись всем телом вперед, с таким выражением лица, словно перед ним редкое ископаемое, к которому надо внимательно приглядеться, потому что больше не представится случая. — Вы вправе усомниться, что переселение в другую квартиру — я имею в виду своевременное переселение — спасло бы Стундиса. Не знаю, не могу сказать ни «да», ни «нет», но одно ясно: мы с вами должны были сделать все, что можно было сделать, чтобы помочь человеку, Модестас Тялкша разевает рот и снова закрывает, разевает и закрывает. Наконец ему удается найти нужное слово:
— Так что ж? По-вашему, я должен был уступить часть квартиры какому-то комедианту с бумкающей черепушкой?
— Нет, никто от вас не требовал такого самопожертвования, достаточно было выполнить обещание, которое вы дали года полтора назад Градовским, и все. Увы... Вы удивлены, вы не понимаете, о каком обещании идет речь, товарищ Тялкша? Что ж, могу напомнить. Все подряд не стоит, но кое-что можно. Надеюсь, вам прекрасно известно, что год назад Градовским был выписан ордер? Оставалось только совершить последние формальности и перебираться: Градовским — в новую квартиру, Стундисам — благоустроиться в старой. А что случилось на самом деле? И почему так случилось? Да потому, что вы, пустив в ход свою вычислительную машину, пришли к недвусмысленному выводу: эти две квартиры значат немногое, но если я дам указание выделить их вышеупомянутым гражданам, одному товарищу, прибывшему издалека с семьей, придется застрять в очереди. А если говорить конкретнее, то предназначавшийся Гра-довскому ордер достался какой-то пронырливой женщине, раньше заведовавшей в колхозе клубом-читальней, которая, еще не согрев ног в Вильнюсе, с помощью раньше обосновавшихся здесь знакомых сумела устроиться за прилавком гастронома, а потом перетащить все свое семейство. А может, я ошибаюсь, может, я все это выдумал, товарищ Тялкша?
Ответ раздался не сраз^. Модестас Тялкша сидит, все так же подавшись телом вперед, но в налитых кровью глазах уже не удивление, не испуганное любопытство, а ожидание какой-то страшной, неизбежной развязки, последствий которой он еще сам не осознает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121