Скардис сидит, прислонясь спиной к подушкам. Никогда он не был щекаст, но сейчас его лицо — сплошные кости, обтянутые желтым пергаментом. Минутку тяжело дышит, повернувшись к вошедшим, потом супит поредевшие брови, и по прилипшей к костям коже пробегает едва заметная дрожь, натягивая на лицо насмешливо суровую маску.
Скирмонис тоже пытается улыбнуться, но его улыбка — только жалкая гримаса, как и те дурацкие слова, которые заставляет себя произнести:
— Ну что это такое, Андрюс? Такой мужик — и лежишь...
Губы Скардиса раздвигаются, обнажив выпяченные зубы:
— Лежу. А что? Хочешь, чтоб летал? Налетался... Алда, подай гостям стулья. А-а, уже есть. Садитесь, только подальше от кровати — мертвец живым не благоухает...— Голос Скардиса глуховат, неровен, иногда переходит на шепот, но достаточно внятен. Часто замолкает, но, пожалуй, не для того, чтобы перевести дыхание, чтобы собраться с мыслями.— Как же это ты у меня возник, дружище? И зачем? Проверить, не откинул ли уже копыта?---------О-о, очень приятно, рад видеть тебя живым и здоровым.---------До сих пор сюда прилетала всякая мелочь, вот как наш актер комедийного плана, а сейчас и матерый стервятник заглянул.--------- Видно, мне и впрямь мало жить осталось.
— Андрюкас...— умоляюще шепчет Алда. Скардис приподнимается на подушке, слабым
взмахом руки показывает на дверь:
— Кыш, кыш, нечистая сила. Сгинь...
Алда хочет что-то сказать, но, не промолвив ни слова, взглядом извиняется перед гостями и выходит из комнаты.
— Благодетельница...—страдальчески морщась, шепчет Скардис. — За обиду отплати человеку обидой — таков должен быть закон жизни.---------Почему я должен быть перед тобой в долгу, старая ты ведьма? Да еще в такое время, когда нет надежды хоть как-то вернуть долг.---------Это ужасно, Людас... окочуриться, как последнему вшивому бродяге... Ты меня понимаешь?
— Да, Андрюс...
— Нет, ни черта ты не понимаешь... Сидишь себе тут и думаешь: когда-то мы со Скардисом были друзьями, а ведь он никогда меня не любил, скотина несчастная.—------Нет, это неверно, дружище: с самого своего рождения не переношу людей, от которых получаю больше, чем могу им дать. А ты, Людас, не был из самых щедрых, можешь не задаваться, еще неясно, кто перед кем остается в долгу...
Скирмонис, натужно улыбаясь, не сразу понимает намек Скардиса. «Обижен, что так долго не приходил», — пытается оправдать больного, но эту мысль заслоняет другая, которая давно не дает ему покоя.
— В жизни часто так бывает, Андрюс, что мы не до конца выполняем свой долг по отношению друг к другу, — говорит он, неловко себя чувствуя за такую откровенную исповедь, но не в силах поступить иначе. — Вот, скажем, я. Что-то должен был делать, когда застрял твой роман. Куда-то идти, кому-то писать, с кем-то говорить. Словом, постараться создать для твоей книги благоприятную атмосферу. Не знаю, помогло бы это или нет, я бы выполнил долг друга; увы, я не шевельнул даже мизинцем. Правда, ты сам этого не хотел, я даже рукопись, чтоб прочитать, вырвал у тебя с трудом, но разве это оправдание?
Скардис, протестуя, слабо взмахивает рукой.
— Нечего каяться, — говорит он сиплым, но ясным голосом. — Когда случается что-то роковое, не может быть только один виноват. — — — И разве только в этом беда, Людас? В этом равнодушии людей друг к другу? Можете не помогать мне, сволочи, но хоть ножку не подставляйте! Да-а-а... все наши страдания оттого, что не можем обойтись без подлостей. — Зажмурившись, крепко сжав восковые губы, Скардис минутку молчит. На лице, покрытом мелкой испариной, мучительное напряжение мысли.—Беда еще и в том, что мы слишком доверчивы. Прошлой ночью — не то сон, не то бред — кажется, лежу уже мертвый. Гроб поставлен вот тут, где сейчас кровать. По четыре свечи с каждого боку, запах воска... Чувствую холод рук на груди, а пальцами ног — жесткость подошв покойницких тапочек. — — — Черный галстук на белой сорочке, пиджак... Принарядила меня Алда в последний путь, грех жаловаться. Только вот человека ни одного не видать. Тоскливо, но понимаю: зачем живым лезть к мертвому? И едва подумал это, гляжу — Дана у гроба возникла. Смутная такая, закоптелая, больше на привидение, чем на женщину, похожа. «Вот полюбуйся, какая я на самом деле, говорит, и будь милосерден». Приподняла руки, словно сбрасывая невидимую вуаль, и я увидел перед собой паскудно изувеченное лицо — без носа, бровей, волос, с гнилыми зубами... Ужасней картины и представить себе нельзя. Однако я не дрожу от страха, мне хочется смеяться. — — — «Смейся, смейся, говорит эта гниль, сейчас твоя очередь смеяться, но, повторяю, будь милосерден. Панно живу ни живая, ни мертвая, и так будет до тех пор, пока не примешь меня к себе в гроб. Помоги мне умереть, дорогой...» И знаешь, как я поступил? Заколотил ее в гробу одну, а сам ушел в город выпить сто грамм. Видишь, куда уносит человека фантазия, когда он оказывается у райских врат...—Скардис поглядывает запавшими глазами то на Скирмониса, то на Стундиса. Потом говорит, уже совсем серьезно: — Думаешь, я переживаю, что роман Теличенаса вышел раньше моего? Похожи? Пусть будут похожи, не я в этом виноват. Дело критиков толковать, искать всякие там параллели, устанавливать примат темы и поднимаемых проблем... даже провозглашать гениями тех, о которых никто и говорить-то не будет лет через пять. — — — Не стоит волноваться, жизнь все поставит на свои места. И получится так, что тот, кого квалифицированные сортировщики от искусства увенчали ореолом бессмертия, отпадет, как нос Даны Теличе-нене, а тот, кого безвременно закопали, воскреснет из мертвых и будет жить ровно столько, сколько заслужил своим талантом. Так что это дело я оставляю на суд времени. Я спокоен, я твердо знаю, что не останусь в обиде... И понимаю: Истории наплевать на какую-то легкомысленную бабу, которая за миг мнимого наслаждения продаст родную мать. Жила такая бабенка? Ага. Когда-то. Ну и что? Миллионы таких жалких мошек человечества уже процежено сквозь сито тысячелетий. Вцепившись клещом в шею талантливого идиота, она высасывала его мозг, его кровь и перекачивала в жилы своего мужа. Я почти рад, что скоро подохну, дружище. Такому ослу, как я, лучшего наказания и не придумаешь. — — — Понадобилось целое землетрясение, чтоб я пришел в себя, электрошок для мозга, который я и получил, когда прочитал этот вшивый роман. Вор! Нет, только укрыватель краденого. Жена, нахапав чужих идей, тащит домой, а он реализует. — — — О господи, со стыда можно сгореть...
Скардис душераздирающе стонет, переворачиваясь на правый бок, спиной к гостям. Острый треугольник плеча, торчащий из-под застиранного белья... Бескровная ушная раковина, увядшая шея, прикрытая давно не стриженными космами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121