Все пригороды уже изъезжены — Жвери-нас, Ужупис, Антакальнис, грязный, взлохмаченный кранами новостроек Жирмунай. Заехали в Новую Вильню. И не раз. Проведали сосновые боры Балтуписа и Ерузале. Ужин в аэропорту, в вокзальном ресторане, или у Зеленых озер, у толстой частницы, своей кулинарной изобретательностью смело соревнующейся с лучшими мастерами общественного питания. Потом экзотический деревенский домик. Маленькие оконца, заслоненные ветками цветущих яблонь, пьянящий запах цветов. В комнате только они — посторонние люди, заехавшие отдохнуть и поесть,—и кровать, застланная узорчатым домотканым покрывалом. Они избегали смотреть на эту кровать, отгоняли стыдливую мысль, но не могли не думать об одном и том же. Слишком много километров проехали вместе, слишком часто ужинали, ласкали друг друга взглядами и невинно целовались. Но вслух он сказал уже после этого:
— Мои намерения серьезны, Вероника. Я не из тех мужчин, для которых женщина объект для развлечения. Мне нужна подруга на всю жизнь, и, кажется, я нашел такую, хотя всерьез никогда не искал. Если ты меня любишь... Конечно, если любишь...
Вместо ответа она рассмеялась низким грудным голосом и обвилась жаркими руками вокруг шеи. Милый, неужели теперь, после всего, еще можно спрашивать?
Вскоре они снова поехали на хутор, только уже на другой, и, отгородившись от всего мира, провели конец недели. Неповторимые часы любви! Да, до тех пор они не знали, что такое счастье. Вероника просто расцвела — олицетворение девичьей беззаботности,— а Станейка, наоборот: чем счастливей себя чувствовал, тем больше снедали его сомнения и неуверенность, гем гуще тень страха нависала над ним, омрачая его душевное состояние. На самом деле, почему, за что ему такой подарок судьбы? Не кроется ли за этим какой-то подвох, которого они пока не замечают?
— Через десять лет мне будет за пятьдесят, а ты — в самом расцвете. Нельзя сказать, что я хорош собой, что у меня хорошо подвешен язык, хотя это особенно восхищает прекрасный пол. За что же, скажи, ты меня любишь, Вероника? — все спрашивал и спрашивал он, зная, какой получит ответ.
— Да за то самое, что и ты меня, Витаутас. Неужели люди обязательно должны знать, за что любят? Нравится, люблю, и все. Любовь! Одно это слово уже все говорит, а все прочее — дело второстепенное.
— Что же это за «второстепенное дело»? Положение в обществе? — как-то осторожно обмолвился он, когда они снова коснулись этой темы.
— Положение в обществе? — удивилась Вероника. — Нет, ни в коей мере. Ведь то, чего человек добился своим талантом, органически присуще его личности.
— И просторная квартира в новом доме, и машина?
— Конечно! Можно еще добавить: слава, авторитет. Серый, бесталанный человечек всего этого не добьется.
Станейка разочарованно покачал головой.
— Не могу не возразить тебе, Вероника. В жизни немало примеров, когда человек и способен, и талантлив, иногда даже талантливее тех, что живут в просторной квартире, ездят на собственной машине, занимают высокое положение в обществе, а все-таки остается «серым человечком». Как-то не нашел себя, не сумел... Словом, причины могут быть разные. Вот, скажем, какая-нибудь случайность, и я ведь мог сидеть сейчас в какой-нибудь конторе с сотней рублей оклада и выписывать гражданам справки. Скажем, в этой же самой канцелярии института, как наш Амбразяви-чюс...
— Случайность... Так тебе только кажется, Витаутас. Вот из-за этой «случайности» ты сегодня ты, а не Амбразявичюс.
— Ладно, пускай будет так. Но допустим, что я это я, но занимаю место Амбразявичюса... Разве в таком случае наши пути не разминулись бы?
Вероника обиженно надула губы.
— Ты, наверно, хочешь сказать, что я влюбилась не в тебя, а в твое положение?
Станейка, не ожидавший такого прямого отпора, смущенно закашлялся. Нет, он этого не думает, никоим образом! Но ведь в жизни бывает и так, что мы не сразу понимаем, что обманываем себя...
— Любовь слепа. Да, в какой-то мере я должна с тобой согласиться, Витаутас. Но не думаю, что могла бы влюбиться в какого-нибудь дворника, будь у него даже машина и хорошая квартира.
— Почему... не смогла бы? — негромко спросил Станейка.
— Не знаю...—Вероника минутку колебалась.—
Боюсь, не сумею объяснить так, чтобы ты правильно меня понял.
— Не сумеешь? Помочь тебе?
— Помочь? — Улыбка исчезла с лица Вероники.
— Насколько я понял, ты весьма ценишь славу мужа и его высокий авторитет. Дворник тоже может приобрести авторитет, заслужить славу. Среди дворников, разумеется. И истопник, и трубочист. Но это будет авторитет и слава дворника, истопника, трубочиста, а не ученого. Верно? Ведь не одинаково звучит, когда говорят: она — жена доцента, ее муж — дворник?
Вероника зыркнула на Станейку, попробовала улыбнуться.
— Не надо путать, Витаутас, славу ученого и славу дворника. Это разные вещи. Я понимаю, человек, работающий дворником, может пользоваться уважением среди своих, но чтобы его имя прозвучало широко... Нет, это невозможно. Ну разве что он пробьется в депутаты...
Станейка невесело засмеялся.
— Знаешь, радость моя, недавно мне приснился странный сон. Кажется, подстригаю я липы на проспекте Ленина. Весна. Народу на тротуарах полным-полно. Чистые все, веселые, нарядные. И все смотрят на меня, проходя мимо. «Что это за тип?» — слышу разговор. «А-а, это же Станейка, бывший доцент, липы подрезает. Ха-ха-ха!» Потом откуда-то появилась ты. Я знаю, мы уже женаты, кричу, чтоб подождала — вместе домой пойдем, — но ты будто оглохла, прошла мимо и смешалась с толпой.
— Ну, только во сне и может привидеться такая чушь, — расхохоталась Вероника.—Ты же ученый, и, что бы ни случилось, никто у тебя этого не отнимет. Бывший! Все когда-нибудь станем бывшими. Не надо думать о всякой ерунде, когда не спится, мой милый, вот и не будут сниться кошмары.
Станейка покладисто кивнул. На самом деле, может, он слишком подозрителен, это так свойственно закоренелым холостякам.
Распрощались они довольно холодно. Вероника была всерьез озабочена его поведением, для которого, по ее глубочайшему убеждению, не могло быть никаких оснований. Или она, Вероника, не понимает, что такое любовь? Нет, нельзя сказать, что она полюбила
с первого взгляда, как пишут в сентиментальных романах. Но что она испытывала симпатию к Станейке, еще не увидев его... Симпатию и уважение за его интересные, умные статьи по вопросам педагогики в печати, а потом за лекции, которые он читал так увлекательно, с таким знанием дела, что студенты сидели как зачарованные. А еще позднее добавилось и другое: его манеры, такт, скромность. Автомобиль... Да. Ох, еще бы нет, зачем скрывать: и автомобиль! Разве не приятно смотреть на него, когда он сидит за рулем, и с гордостью осознавать, что вот этот степенный, на вид такой неприступный мужчина, перед которым с таким уважением приподнимают шляпы солидные люди, принадлежит тебе одной и достаточно малейшего намека (и обворожительной улыбки), и серая «Волга» повернет туда, куда тебе заблагорассудится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Мои намерения серьезны, Вероника. Я не из тех мужчин, для которых женщина объект для развлечения. Мне нужна подруга на всю жизнь, и, кажется, я нашел такую, хотя всерьез никогда не искал. Если ты меня любишь... Конечно, если любишь...
Вместо ответа она рассмеялась низким грудным голосом и обвилась жаркими руками вокруг шеи. Милый, неужели теперь, после всего, еще можно спрашивать?
Вскоре они снова поехали на хутор, только уже на другой, и, отгородившись от всего мира, провели конец недели. Неповторимые часы любви! Да, до тех пор они не знали, что такое счастье. Вероника просто расцвела — олицетворение девичьей беззаботности,— а Станейка, наоборот: чем счастливей себя чувствовал, тем больше снедали его сомнения и неуверенность, гем гуще тень страха нависала над ним, омрачая его душевное состояние. На самом деле, почему, за что ему такой подарок судьбы? Не кроется ли за этим какой-то подвох, которого они пока не замечают?
— Через десять лет мне будет за пятьдесят, а ты — в самом расцвете. Нельзя сказать, что я хорош собой, что у меня хорошо подвешен язык, хотя это особенно восхищает прекрасный пол. За что же, скажи, ты меня любишь, Вероника? — все спрашивал и спрашивал он, зная, какой получит ответ.
— Да за то самое, что и ты меня, Витаутас. Неужели люди обязательно должны знать, за что любят? Нравится, люблю, и все. Любовь! Одно это слово уже все говорит, а все прочее — дело второстепенное.
— Что же это за «второстепенное дело»? Положение в обществе? — как-то осторожно обмолвился он, когда они снова коснулись этой темы.
— Положение в обществе? — удивилась Вероника. — Нет, ни в коей мере. Ведь то, чего человек добился своим талантом, органически присуще его личности.
— И просторная квартира в новом доме, и машина?
— Конечно! Можно еще добавить: слава, авторитет. Серый, бесталанный человечек всего этого не добьется.
Станейка разочарованно покачал головой.
— Не могу не возразить тебе, Вероника. В жизни немало примеров, когда человек и способен, и талантлив, иногда даже талантливее тех, что живут в просторной квартире, ездят на собственной машине, занимают высокое положение в обществе, а все-таки остается «серым человечком». Как-то не нашел себя, не сумел... Словом, причины могут быть разные. Вот, скажем, какая-нибудь случайность, и я ведь мог сидеть сейчас в какой-нибудь конторе с сотней рублей оклада и выписывать гражданам справки. Скажем, в этой же самой канцелярии института, как наш Амбразяви-чюс...
— Случайность... Так тебе только кажется, Витаутас. Вот из-за этой «случайности» ты сегодня ты, а не Амбразявичюс.
— Ладно, пускай будет так. Но допустим, что я это я, но занимаю место Амбразявичюса... Разве в таком случае наши пути не разминулись бы?
Вероника обиженно надула губы.
— Ты, наверно, хочешь сказать, что я влюбилась не в тебя, а в твое положение?
Станейка, не ожидавший такого прямого отпора, смущенно закашлялся. Нет, он этого не думает, никоим образом! Но ведь в жизни бывает и так, что мы не сразу понимаем, что обманываем себя...
— Любовь слепа. Да, в какой-то мере я должна с тобой согласиться, Витаутас. Но не думаю, что могла бы влюбиться в какого-нибудь дворника, будь у него даже машина и хорошая квартира.
— Почему... не смогла бы? — негромко спросил Станейка.
— Не знаю...—Вероника минутку колебалась.—
Боюсь, не сумею объяснить так, чтобы ты правильно меня понял.
— Не сумеешь? Помочь тебе?
— Помочь? — Улыбка исчезла с лица Вероники.
— Насколько я понял, ты весьма ценишь славу мужа и его высокий авторитет. Дворник тоже может приобрести авторитет, заслужить славу. Среди дворников, разумеется. И истопник, и трубочист. Но это будет авторитет и слава дворника, истопника, трубочиста, а не ученого. Верно? Ведь не одинаково звучит, когда говорят: она — жена доцента, ее муж — дворник?
Вероника зыркнула на Станейку, попробовала улыбнуться.
— Не надо путать, Витаутас, славу ученого и славу дворника. Это разные вещи. Я понимаю, человек, работающий дворником, может пользоваться уважением среди своих, но чтобы его имя прозвучало широко... Нет, это невозможно. Ну разве что он пробьется в депутаты...
Станейка невесело засмеялся.
— Знаешь, радость моя, недавно мне приснился странный сон. Кажется, подстригаю я липы на проспекте Ленина. Весна. Народу на тротуарах полным-полно. Чистые все, веселые, нарядные. И все смотрят на меня, проходя мимо. «Что это за тип?» — слышу разговор. «А-а, это же Станейка, бывший доцент, липы подрезает. Ха-ха-ха!» Потом откуда-то появилась ты. Я знаю, мы уже женаты, кричу, чтоб подождала — вместе домой пойдем, — но ты будто оглохла, прошла мимо и смешалась с толпой.
— Ну, только во сне и может привидеться такая чушь, — расхохоталась Вероника.—Ты же ученый, и, что бы ни случилось, никто у тебя этого не отнимет. Бывший! Все когда-нибудь станем бывшими. Не надо думать о всякой ерунде, когда не спится, мой милый, вот и не будут сниться кошмары.
Станейка покладисто кивнул. На самом деле, может, он слишком подозрителен, это так свойственно закоренелым холостякам.
Распрощались они довольно холодно. Вероника была всерьез озабочена его поведением, для которого, по ее глубочайшему убеждению, не могло быть никаких оснований. Или она, Вероника, не понимает, что такое любовь? Нет, нельзя сказать, что она полюбила
с первого взгляда, как пишут в сентиментальных романах. Но что она испытывала симпатию к Станейке, еще не увидев его... Симпатию и уважение за его интересные, умные статьи по вопросам педагогики в печати, а потом за лекции, которые он читал так увлекательно, с таким знанием дела, что студенты сидели как зачарованные. А еще позднее добавилось и другое: его манеры, такт, скромность. Автомобиль... Да. Ох, еще бы нет, зачем скрывать: и автомобиль! Разве не приятно смотреть на него, когда он сидит за рулем, и с гордостью осознавать, что вот этот степенный, на вид такой неприступный мужчина, перед которым с таким уважением приподнимают шляпы солидные люди, принадлежит тебе одной и достаточно малейшего намека (и обворожительной улыбки), и серая «Волга» повернет туда, куда тебе заблагорассудится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121