Шестнадцатилетней девушкой она побывала у него в Пенатах. Великий старец долго беседовал с ней и как будто случайно привел на большой, голубой от васильков луг. Показывая на его противоположный край, он сказал: «Смотри, Иринка, там Россия, родина... Я стар уже... Но ты обязательно должна вернуться туда!»
Через много, много лет — в середине шестидесятых — она придет на этот луг вместе со взрослым сыном и поймет, что дорога домой, в Россию, для нее началась именно здесь...
Ира, Ирина Анатольевна — это моя мама. Замуж она вышла в Праге. Федор Михайлович, мой отец, вопреки традиции, по которой сын священника тоже становился священником, поступил на кораблестроительный факультет. Когда Федю провожали в Петербург, к нему подошла цыганка: «Тридцать три года не быть тебе дома, вернешься в родные края со спелыми яблоками».
Лишь немного ошиблась цыганка: почти сорок лет пройдет до того дня, когда Федя, Федор Михайлович, вернется домой!..
Эти долгие годы — студенческие, военные, на первой мировой и гражданской, эвакуация с госпиталем за море. Турция, Болгария, Франция, Чехословакия... Всюду эмиграция говорила и спорила о судьбах России, надеялась вернуться на «белом коне». Но с годами миф о недолговечности большевистской власти рассеивался.
Однажды Федор услышал, как бывший легальный марксист Струве, имевший когда-то шикарную рыже-красную, а в тот год уже белую шапку волос, обратился к одному давнему идейному противнику. Струве, вспомнив былое, горько скаламбурил: «...Был я когда-то красным, вы были черным, а теперь мы оба белые...»
Впрочем, нет, эмиграция не была однородной. Она неуклонно раскалывалась на два лагеря: одни до гробовой доски оставались врагами Советской России, другие чаще думали о дне, когда можно будет вернуться домой. Среди них был Федор.
— Это все очень интересно. Может быть, вы попробуете написать, с какими чувствами вернулись на Родину ваши родные?
— Попробую,— отозвался наш гость.
Через несколько недель в редакцию пришло его письмо. Откроем его несколько позже. Пока же продолжим дневник Найдича.
«6.VI. Сегодня из беженского батальона уехало 600 записавшихся солдат на нефтяные промыслы — запись производил советский агент г. Серебровский. В этом положении виновно и наше командование, доведшее своими приемами массы до выводов: «Все равно спасения нет нигде». Сколь
уж говорилось, что пребывание в лагерях — школа большевизма. Как болит душа за отчаявшихся!
9.V1. Вспоминали времена занятия Александровска, грабеж на станции ген. Писаревым эшелонов красных, о промедлении действий донцов, захвативших на ст. Софиев-ка 9 советских эшелонов с советскими служащими, чекистами и громадным количеством ценностей. Сначала повальный грабеж, затем буйный разгул, насилование женщин по степи рядом со станцией. Грабеж и насилие — наше несчастье...
Упадок чувства законности, нравственности. Стоянка нашей дивизии в Александровске и с. Вознесенском — темные слухи начали носиться по городу: обнаружены трупы убитых на берегу Днепра... Только вчера выяснилась действительная сторона загадочных, погромных убийств. Во 2-м полку при его штабе организовалась банда грабителей-налетчиков во главе с ген. Гравицким — он отправил своей содержанке в Мелитополь целый тюк дамской одежды. Занимались обысками, вымогательством и убийствами. Теперь — ордена св. Николая, обилие валюты, вечный разгул и пьянство... Руки опускаются...
Галлиполи взбудоражено происшествием — потоплением русской парусной лодки «Елена» французским миноносцем... Дело было так. Группа офицеров, не попав на пароход в Севастополь, захватила парусно-моторную лодку... Ген. Куте-пов сообщил французскому командованию, что он не отвечает за бежавших пиратов. Французы привели лодку на буксире, а офицеров передали в штакор — всех предали военно-полевому суду.
25.VI. Всю ночь лезли тучи, сползались и дымились над торчащими над нашим лагерем горами. На рассвете полил мелкий осенний дождь.
С утра засел за биографию полковника Ал. Семен. Булат-нина, офицера-марковца, трагически погибшего в 1919 г. в с. Ольховка. Оп создал целую школу офицеров-патриотов, его имя перешло во все легенды и песни, созданные в период титанической борьбы добровольцев 1-го офицерского ген. Маркова полка на Кубани, Дону и в каменноугольном районе. Многие его питомцы-соратники ушли вслед за ним и покоятся теперь по безвестным станицам, у проселочных дорог. К этим далеким могилам, разбросанным по всей необъятной Руси, стремится душа — они исполнили свой долг. Пройдут годы — и, верю, воскресшая, свободная Россия не забудет безвестных могил, придет и поклонится им...
Ночью пришел подполковник Сагайдачный и сообщил, что ген. Пешня любит ходить и подслушивать разговоры в палатках и якобы слышал мой с ним спор о Сербии... Вывод ясен: он насплетничал в штабе полка и, боясь последствий, спаливает заранее все на к-ра полка... Удивительно мерзкая душонка у этого представителя «идейно-доблестных» ловчил. Какой-то дурак поручил ему опекать наши издания, а он сам и жизни прочитал всего две книги и не может понять до сих пор, почему Герасим бросил собачку под поезд. «Я бы всех этих писак-журналистов,— похвалялся он как-то с пьяных глаз,— перевешал бы на первой груше. Они сегодня говорят одно, а завтра — другое. Прочитал я у одного умника, будто он на могиле беседовал со знакомым покойничком. Бред! Как это можно с покойником беседовать?»
Представляю, что бы он сделал, если бы прочитал мой дневник. Заложил бы с ходу, прикрываясь идейными лозунгами. Такой родного сына продаст и свою маму не пожалеет: профессиональный провокатор по наследству, эта гнусная привычка заложена в генах. За версту несет от него дешевыми духами, но этого форменного идиота с мозгами набекрень, то бишь черного кобеля, не отмоешь добела. Любит напускать на себя вид этакого мыслителя, а на лице печать сексострадателя: «Женщины, не обижайте меня...»
27.VI. Я серьезно заболел. Болит голова, еле двигаю ногами. Слабость удивительная — писать невероятно тяжело. Жара и озноб одновременно.
Как тяжело, кошмарно жить — нет просвета. Годы уходят, здоровье растрачено — все впустую, все разбито грязными руками домогавшихся власти и реставрации...
Голодаю четвертые сутки, а болезнь прогрессирует. Врачи бессильны — нет нужных лекарств. 30% в полку желудочных заболеваний... Умереть в лагере у Галлиполи — большей гнусности не придумать!
29.VI. Я продолжаю болеть — силы окончательно покидают меня. Самочувствие — полное безразличие и апатия. Вчера вечером пришли Иван Семенович и рядовой Ткачев, принесли новости. Первый говорил о предложении англичан ген. Врангелю оккупировать Батуми и Баку в связи с якобы обнаружившимся движением 40 000 Конармии Буденного через Персию на Индию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Через много, много лет — в середине шестидесятых — она придет на этот луг вместе со взрослым сыном и поймет, что дорога домой, в Россию, для нее началась именно здесь...
Ира, Ирина Анатольевна — это моя мама. Замуж она вышла в Праге. Федор Михайлович, мой отец, вопреки традиции, по которой сын священника тоже становился священником, поступил на кораблестроительный факультет. Когда Федю провожали в Петербург, к нему подошла цыганка: «Тридцать три года не быть тебе дома, вернешься в родные края со спелыми яблоками».
Лишь немного ошиблась цыганка: почти сорок лет пройдет до того дня, когда Федя, Федор Михайлович, вернется домой!..
Эти долгие годы — студенческие, военные, на первой мировой и гражданской, эвакуация с госпиталем за море. Турция, Болгария, Франция, Чехословакия... Всюду эмиграция говорила и спорила о судьбах России, надеялась вернуться на «белом коне». Но с годами миф о недолговечности большевистской власти рассеивался.
Однажды Федор услышал, как бывший легальный марксист Струве, имевший когда-то шикарную рыже-красную, а в тот год уже белую шапку волос, обратился к одному давнему идейному противнику. Струве, вспомнив былое, горько скаламбурил: «...Был я когда-то красным, вы были черным, а теперь мы оба белые...»
Впрочем, нет, эмиграция не была однородной. Она неуклонно раскалывалась на два лагеря: одни до гробовой доски оставались врагами Советской России, другие чаще думали о дне, когда можно будет вернуться домой. Среди них был Федор.
— Это все очень интересно. Может быть, вы попробуете написать, с какими чувствами вернулись на Родину ваши родные?
— Попробую,— отозвался наш гость.
Через несколько недель в редакцию пришло его письмо. Откроем его несколько позже. Пока же продолжим дневник Найдича.
«6.VI. Сегодня из беженского батальона уехало 600 записавшихся солдат на нефтяные промыслы — запись производил советский агент г. Серебровский. В этом положении виновно и наше командование, доведшее своими приемами массы до выводов: «Все равно спасения нет нигде». Сколь
уж говорилось, что пребывание в лагерях — школа большевизма. Как болит душа за отчаявшихся!
9.V1. Вспоминали времена занятия Александровска, грабеж на станции ген. Писаревым эшелонов красных, о промедлении действий донцов, захвативших на ст. Софиев-ка 9 советских эшелонов с советскими служащими, чекистами и громадным количеством ценностей. Сначала повальный грабеж, затем буйный разгул, насилование женщин по степи рядом со станцией. Грабеж и насилие — наше несчастье...
Упадок чувства законности, нравственности. Стоянка нашей дивизии в Александровске и с. Вознесенском — темные слухи начали носиться по городу: обнаружены трупы убитых на берегу Днепра... Только вчера выяснилась действительная сторона загадочных, погромных убийств. Во 2-м полку при его штабе организовалась банда грабителей-налетчиков во главе с ген. Гравицким — он отправил своей содержанке в Мелитополь целый тюк дамской одежды. Занимались обысками, вымогательством и убийствами. Теперь — ордена св. Николая, обилие валюты, вечный разгул и пьянство... Руки опускаются...
Галлиполи взбудоражено происшествием — потоплением русской парусной лодки «Елена» французским миноносцем... Дело было так. Группа офицеров, не попав на пароход в Севастополь, захватила парусно-моторную лодку... Ген. Куте-пов сообщил французскому командованию, что он не отвечает за бежавших пиратов. Французы привели лодку на буксире, а офицеров передали в штакор — всех предали военно-полевому суду.
25.VI. Всю ночь лезли тучи, сползались и дымились над торчащими над нашим лагерем горами. На рассвете полил мелкий осенний дождь.
С утра засел за биографию полковника Ал. Семен. Булат-нина, офицера-марковца, трагически погибшего в 1919 г. в с. Ольховка. Оп создал целую школу офицеров-патриотов, его имя перешло во все легенды и песни, созданные в период титанической борьбы добровольцев 1-го офицерского ген. Маркова полка на Кубани, Дону и в каменноугольном районе. Многие его питомцы-соратники ушли вслед за ним и покоятся теперь по безвестным станицам, у проселочных дорог. К этим далеким могилам, разбросанным по всей необъятной Руси, стремится душа — они исполнили свой долг. Пройдут годы — и, верю, воскресшая, свободная Россия не забудет безвестных могил, придет и поклонится им...
Ночью пришел подполковник Сагайдачный и сообщил, что ген. Пешня любит ходить и подслушивать разговоры в палатках и якобы слышал мой с ним спор о Сербии... Вывод ясен: он насплетничал в штабе полка и, боясь последствий, спаливает заранее все на к-ра полка... Удивительно мерзкая душонка у этого представителя «идейно-доблестных» ловчил. Какой-то дурак поручил ему опекать наши издания, а он сам и жизни прочитал всего две книги и не может понять до сих пор, почему Герасим бросил собачку под поезд. «Я бы всех этих писак-журналистов,— похвалялся он как-то с пьяных глаз,— перевешал бы на первой груше. Они сегодня говорят одно, а завтра — другое. Прочитал я у одного умника, будто он на могиле беседовал со знакомым покойничком. Бред! Как это можно с покойником беседовать?»
Представляю, что бы он сделал, если бы прочитал мой дневник. Заложил бы с ходу, прикрываясь идейными лозунгами. Такой родного сына продаст и свою маму не пожалеет: профессиональный провокатор по наследству, эта гнусная привычка заложена в генах. За версту несет от него дешевыми духами, но этого форменного идиота с мозгами набекрень, то бишь черного кобеля, не отмоешь добела. Любит напускать на себя вид этакого мыслителя, а на лице печать сексострадателя: «Женщины, не обижайте меня...»
27.VI. Я серьезно заболел. Болит голова, еле двигаю ногами. Слабость удивительная — писать невероятно тяжело. Жара и озноб одновременно.
Как тяжело, кошмарно жить — нет просвета. Годы уходят, здоровье растрачено — все впустую, все разбито грязными руками домогавшихся власти и реставрации...
Голодаю четвертые сутки, а болезнь прогрессирует. Врачи бессильны — нет нужных лекарств. 30% в полку желудочных заболеваний... Умереть в лагере у Галлиполи — большей гнусности не придумать!
29.VI. Я продолжаю болеть — силы окончательно покидают меня. Самочувствие — полное безразличие и апатия. Вчера вечером пришли Иван Семенович и рядовой Ткачев, принесли новости. Первый говорил о предложении англичан ген. Врангелю оккупировать Батуми и Баку в связи с якобы обнаружившимся движением 40 000 Конармии Буденного через Персию на Индию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111