«13 мая. Привожу полностью переведенную из эмигрантской газеты заметку о посещении Аркадия Николаевича Дрюкова.
...Этот очень опустившийся человек болен и нуждается в срочной помощи. Дверь отворил человек в галстуке и пальто поверх нижнего белья, заросший, небритый и, конечно, очень давно не мытый.
— Пожалуйте, пожалуйте в мою келью,— радушно приговаривал он, пробираясь по длинному темному коридору.
«Келья» оказалась берлогой, забитой хламом. В изголовье раскладного дивана валялась грязная подушка блином, не было ни простыни, ни одеяла. На столике стояла сковорода с объедками яичницы, на бумаге были разбросаны какие-то огрызки и объедки. Повсюду бегали тараканы.
— Как вы можете так жить, Аркадий Николаевич?
— А что?
— У вас не человеческое жилье, а логово.
— Я знаю, я знаю! Но ведь я старый холостяк, нет заботливой женской руки! Вот я вас и пригласил, чтобы узнать, не можете ли вы мне помочь убрать мою комнату и готовить для меня?
- Я вам могу прислать уборщика, чтобы он вычистил вашу комнату, а потом пришлю женщину, которая будет делать для вас покупки и стряпать.
— А сколько она возьмет? Я человек бедный, не могу платить больше чем доллар в час. И так у всех занимаю. И не всегда отдаю.
— За такую плату к вам никто не пойдет. А не хотели бы вы поселиться в старческом доме?
— Ни под каким видом!
Мы распрощались, после чего зашли к клиентам, живущим этажом выше. Они рассказали мне, что в квартире Аркадия Николаевича живут еще два человека, оба они работают и производят самое милое впечатление.
— Этот Дрюков какой-то странный,— говорила одна из жилиц.— Он видел, как я делаю покупки, как-то остановил меня и сказал, что согласен ходить вместо меня на базар, но взамен я должна буду кормить его два раза в день.
— Надеюсь, вы отказались?
— Конечно!
На прошлой неделе мне позвонил один из сожителей Аркадия Николаевича, Иван Соломонович. По его словам, Аркадий Николаевич сильно расхворался, у него полное недержание, и обитатели квартиры убирают за ним уборную и коридор. Запах в квартире ужасный, больной еле держится на ногах, но не хочет ехать в госпиталь.
В тот же день один из сожителей позвонил мне домой:
— Аркадия Дрюкова увезли в госпиталь. Он потерял сознание, и я вызвал машину «скорой помощи».
В госпитале Аркадий Николаевич лежал в общей палате.
— Вот это очень хорошо! Вы поможете мне найти украденные у меня сорок тысяч.
— Кто у вас украл эти деньги?
— Один тип. Он живет вместе со мной на квартире.
— Как же он смог украсть у вас такую крупную сумму?
— А так. Из кармана вытащил.
— Но как вы могли носить в кармане сорок тысяч? Почему вы не положили эти деньги в банк?
Аркадий Николаевич ухмыляется и шевелит пальцами.
— Это вопрос, так сказать, аб-стракт-ный!— отчеканивает он.— И я отказываюсь на него отвечать.
В это время к нам подходит сестра милосердия, гаитянка
— Пожалуйста, скажите, что я никогда не крала у него 40 тысяч,— говорит она.— При нем не было никаких денег, ни одного гроша!
— Тут их целая банда,— бормочет Аркадий Николаевич.— Но я их выведу на чистую воду! Я донесу на них.
К больному подходят врач и старшая сестра, занавеска задергивается, и я выхожу в коридор. Там меня ждет Сю Бэйкер, работница социальной помощи госпиталя. Она сообщает, что Аркадию Дрюкову нужен будет приют для хронических инвалидов. Пока мы обсуждаем возможности и процедуру устройства, доктор выходит из палаты. Сю и я подходим к постели больного.
— Вот она, вот она,— объявляет больной, выпучив глаза на Сю.— Она и есть главная воровка! Это она сперла у меня сорок тысяч!
— Аркадий Николаевич! В уме ли вы?
- Я-то в уме! А вот вы определенно с ней сговорились и разделили между собой мои деньги. Но не на такого напали! Я напишу донос начальству! Я вас всех заложу. Всем пущу нож в спину! Бандеровцы паршивые.
Приходит второй врач, за ним сестра, которая катит столик с препаратами. Мы опять уходим в коридор.
— Что он вам говорил?— спрашивает Сю.
— Он говорит, будто мы с вами украли у него сорок тысяч и разделили их поровну. Что мы будем делать с нашей добычей, Сю?
— Я сразу же куплю себе меховую шубу у Эмилио Гуччи. Там сейчас распродажа. А вы что сделаете на свою часть?
— Я? Я сниму квартиру в Джаксон Хайте, между 79-й и 86-й улицей, на 35-й авеню. Это моя мечта!
Слыша, как мы хохочем, дежурные сестры смотрят на нас с недоумением.
— Мы только что украли у одного больного сорок тысяч и решаем, что нам с ними делать,— объявляет Сю старшей сестре.
— Мы работой заняты, а вы несете всякий вздор,— сердится сестра.— Нам не до вас и ваших глупостей!
Был ли этот невменяемый Аркадий Николаевич Дрюков тем полковником-мародером? И знал ли он тогда, мародерствуя, предавая всех и вся, какой его ожидает конец? В конце заметки лишь стояла приписка, сделанная рукой автора дневника: «Трое всегда мертвецы, хоть и живут: завистник; лишенный рассудка; предавший друзей и родину...»
В своих дневниковых записях Найдич осуждал грабежи, не умея понять главного: другой его армия не могла быть по самой своей природе. Отсюда — виселицы, мародерство,
разложение... Вера и храбрость одиночек не меняли положения. Потому что не было веры, героизма,-самоотверженности масс. Это было на нашей стороне. Вчитайтесь в прощальные письма и записки коммунистов — малую толику дошедших до нас из пламени борьбы.
Из деникинских застенков передала родным письмо подпольщица Дора Любарская: «Славные товарищи! Я умираю честно, как честно прожила свою маленькую жизнь. Через 8 дней мне будет 22 года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что погибну, жаль, что так мало мною сделано для революции». В грозненской тюрьме написал последнюю записку боевым соратникам красный командир Андрей Февра-лев-Савельев: «Сегодня я буду повешен, но смерть мне не страшна. Жаль только, что мало поработал на благо нашего дорогого свободного Советского Отечества». В последнюю минуту они думали не о себе. Как не о себе думали всю жизнь. Историческая правда была на их, на нашей стороне. О них написаны книги, поставлены фильмы, сложены песни. И все же мы еще очень мало знаем о них. Сколько подвигов остались безвестными, сколько славных имен поглотило время. Вот одно из белогвардейских, генеральских, свидетельств:
« А ты помнишь, кок курсантов захватили?— спросил однажды генерал Манштейн своего собеседника.
Еще бы, отозвался Туркул.— Их-то не щадили. Да они и сами не просили пощады.
Они очень хорошо дрались,— продолжает Манштейн.— И еще мальчишки-коммунисты. Одного, помню, повели на расстрел, а он смеется и поет: «Вставай, проклятьем заклейменный».
Нам не узнать их имен. У них одно имя на всех: большевики.
«30.X. Обозы отходят по всем направлениям к югу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111