— Хорошие были доктора, лечили меня, а я тебя ждала. Чтобы глаза мои ты закрыла.
— Ну что ты, Наталия Артемьевна,— успокаивала Айно.
Она подняла одеяло с груди больной, и Вейкко ужаснулся. «Кости да кожа» — говорят иногда о людях, теперь он видел, что это значит, но видел — на своей матери.
— Поверните меня чуть на бок,— попросила больная.
Айно и Вейкко осторожно повернули высохшее тело Наталии Артемьевны на бок и подложили подушки. Больная обвела палату помутневшими глазами и спросила:
— А где Ирина? Не приехала?
— У себя, в Кайтаниеми,— ответил Вейкко.— Зачем ей приезжать?
— Хотелось бы увидеть ее, проститься.
— Еще ты ее увидишь, сама в Кайтаниеми поедешь,— говорила Айно.
Вейкко послышалось, что голос Айно дрогнул. Он посмотрел на нее и заметил, что глаза ее влажные. Айно Андреевна смерила кровяное давление, прослушала больную, потом, опустив руки, тихо вздохнула. Так тихо, что ее вздох услышал только Вейкко, нервы которого были так напряжены, что он сейчас замечал все. Вейкко все стало ясно. Он понимал Айно — она должна говорить слова утешения больному даже тогда, когда знает, что человеку осталось жить считанные минуты.
Чем объяснить то, что ведомый силой предчувствия человек спешит к умирающему, словно слыша его зов, хотя и не знает, что близкий ему человек при смерти. Уже имеются приборы, способные уловить на определенном расстоянии биотоки человеческого мозга, но они не в состоянии все же расшифровать мысли человека. Ведь и в наш атом- но-кибернетический век наука во многих отраслях делает еще первые шаги. Как бы там ни было,—существует ли передача мысли на расстоянии, или это было просто совпадением, случайностью, но буквально через несколько минут после того, как Наталия Артемьевна высказала пожелание увидеть Ирину, та появилась на пороге палаты, с пунцовыми от весеннего морозца щеками и с инеем на висках.
Вейкко даже вздрогнул:
— Ты?! Муамо тебя ждала.
— Да, я. Приехала, а мне говорят — ты в больнице. Как себя чувствуешь, муамо?
— Мало уж мне осталось чувствовать себя,— прошептала Наталия Артемьевна.— Доченька, подойди поближе.
И она опять начала плакать. Слезы душили ее, она на ощупь нашла руку невестки, потом нащупала руку Вейкко.
— Живите в мире да в согласии. Не ссорьтесь. Ребенка возьмите. В доме должен был ребенок. А меня плохим не... Не сумела я вырастить Вейкко, как надо было бы. Бедно мы жили... Что было, то было...— Наталия Артемьевна чуть снова не зарыдала, но Вейкко успел успокоить ее:
— Не говори так, муамо. Ты еще... еще мы с тобой поедем в Кайтаниеми, домой...
— А как там...— мать хотела что-то спросить, но забыла или же не нашла слов. Потом она начала говорить, то ли в бреду, то ли наказывая еще в сознании: — Весна придет... Сети... починить надо... Потом надо...
Она что-то шептала, но слов нельзя было уже разобрать. Глаза у больной стали сами собой закрываться, Айно Андреевна тихо спросила:
— Заснешь? Тебе лучше стало.
— Вроде...
И Наталия Артемьевна заснула. Ирина осторожно поправила на ней одеяло, и они все тихо удалились.
Через полчаса на дом к Айно Андреевне прибежала санитарка. Вейкко и Ирина тоже были там.
— Муамо спит? — спросил Вейкко.
— Спит... Вейкко Яковлевич, иди к ней.
И санитарка отвернулась к окну.
Мать спала. Спокойно, освободившись от всех земных 8абот. Прямая. Со строгим лицом. Сложив руки на груди.
На берегах Сийкаярви стало меньше одним старожилом, человеком старого поколения карел.
Вейкко бессильно опустился на стул:
— Мама!
Для матери Вейкко всю жизнь оставался ребенком, хотя на висках у него уже пробивалась седина и на лице появились морщины.
Вейкко, двигая челюстями, казалось, жевал что-то, сжимая изо всех сил губы, не давая вырваться из груди стону, преисполненному боли. Он взрослый, мужчина. Но глаза не слушались, они стали влажными, их щипало, и они часто-часто моргали. То, что случилось, было естественной и неизбежной закономерностью, повторяющейся миллиарды лет. Жизнь и смерть. Но для него, Вейкко, это была смерть матери. Он потерял самого близкого человека.
Ирина стояла рядом, тихо рыдая.
— Мама!
Перед глазами Вейкко промелькнули разрозненными картинами воспоминания. Пришли слова, которые надо было сказать раньше. «Не сумела я вырастить, как надо было бы. Бедно мы жили...» Еще полчаса назад на это можно было и надо было ответить. А теперь поздно. В горле пересохло.
Сумела вырастить, мама. Как надо воспитала. Научила работать. Работать честно. Учила своим примером. Даже умирая, ты думала о труде. Сети... Самое будничное из домашних занятий — починка сетей — может стать одинаково великим делом, если главное для человека — труд.
Правильно ты воспитала, мама! «Люди всегда добрые, будь только сам добрый к ним». Так сказала мать, когда Вейкко однажды посетовал, что люди есть и плохие. Эту истину мать вычитала не из книг — она не знала грамоты. Эту истину она усвоила из жизни, и она стала для нее убеждением. Конечно, она знала, люди бывают разные. Есть и плохие. Ей, пожалуй, больше, чем ее сыну, пришлось хлебнуть горя из-за плохих людей. И все же она верила — человек создан для добра.
г Ты сумела воспитать так, как надо, мама! «Возвращайся домой, хватит по свету скитаться». Пусть у матери представление о доме было очень узким, но оно включало в себя и любовь к родным краям и любовь ко всей большой Родине. Эти слова мать велела написать, диктуя письмо
сыну, которого тогда занесло далеко, на реку Эльбу. Это | было вскоре после окончания войны.
Правильно ты воспитывала, мама! Иногда, правда очень редко, и хворостиной. Как-то еще мальчишкой Вейкко залез в чужой огород и нарвал репы. Соседка пожаловалась матери. Мать отхлестала Вейкко прутом, а потом плакала вместе с ним, гладила по голове и умоляла: «Расти честным, сынок».
«Бедно мы жили...» Так разве это была твоя вина, мама? Приходилось перебиваться и на хлебе с сосновой корой. Отец погиб на гражданской войне. Остались вдвоем, мать и сын. И в этой маленькой семье мать иногда пекла лепешки двух сортов. Одни — из чистой сосновой коры, В других было немножко ржаной муки, бог знает каким чудом добытой матерью: они были для сына.
Когда строили Мурманскую железную дорогу, мать ушла на заработки, пилила дрова где-то в Княжьей губе. Вейкко она оставила на попечение дяди Ийваны, Ийваны
Кауронена, у которого своих детей было пятеро. Ийвана относился к Вейкко, как к собственному сыну, не обижал ни в чем. И все равно Вейкко скучал по матери. Весной, когда сошел лед с Сийкаярви, он приготовил на берегу стол с угощением для матери. На столе были разные вкусные вещи: белые камешки — сахар, камешки побольше — хлеб, шишки — жаркое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Ну что ты, Наталия Артемьевна,— успокаивала Айно.
Она подняла одеяло с груди больной, и Вейкко ужаснулся. «Кости да кожа» — говорят иногда о людях, теперь он видел, что это значит, но видел — на своей матери.
— Поверните меня чуть на бок,— попросила больная.
Айно и Вейкко осторожно повернули высохшее тело Наталии Артемьевны на бок и подложили подушки. Больная обвела палату помутневшими глазами и спросила:
— А где Ирина? Не приехала?
— У себя, в Кайтаниеми,— ответил Вейкко.— Зачем ей приезжать?
— Хотелось бы увидеть ее, проститься.
— Еще ты ее увидишь, сама в Кайтаниеми поедешь,— говорила Айно.
Вейкко послышалось, что голос Айно дрогнул. Он посмотрел на нее и заметил, что глаза ее влажные. Айно Андреевна смерила кровяное давление, прослушала больную, потом, опустив руки, тихо вздохнула. Так тихо, что ее вздох услышал только Вейкко, нервы которого были так напряжены, что он сейчас замечал все. Вейкко все стало ясно. Он понимал Айно — она должна говорить слова утешения больному даже тогда, когда знает, что человеку осталось жить считанные минуты.
Чем объяснить то, что ведомый силой предчувствия человек спешит к умирающему, словно слыша его зов, хотя и не знает, что близкий ему человек при смерти. Уже имеются приборы, способные уловить на определенном расстоянии биотоки человеческого мозга, но они не в состоянии все же расшифровать мысли человека. Ведь и в наш атом- но-кибернетический век наука во многих отраслях делает еще первые шаги. Как бы там ни было,—существует ли передача мысли на расстоянии, или это было просто совпадением, случайностью, но буквально через несколько минут после того, как Наталия Артемьевна высказала пожелание увидеть Ирину, та появилась на пороге палаты, с пунцовыми от весеннего морозца щеками и с инеем на висках.
Вейкко даже вздрогнул:
— Ты?! Муамо тебя ждала.
— Да, я. Приехала, а мне говорят — ты в больнице. Как себя чувствуешь, муамо?
— Мало уж мне осталось чувствовать себя,— прошептала Наталия Артемьевна.— Доченька, подойди поближе.
И она опять начала плакать. Слезы душили ее, она на ощупь нашла руку невестки, потом нащупала руку Вейкко.
— Живите в мире да в согласии. Не ссорьтесь. Ребенка возьмите. В доме должен был ребенок. А меня плохим не... Не сумела я вырастить Вейкко, как надо было бы. Бедно мы жили... Что было, то было...— Наталия Артемьевна чуть снова не зарыдала, но Вейкко успел успокоить ее:
— Не говори так, муамо. Ты еще... еще мы с тобой поедем в Кайтаниеми, домой...
— А как там...— мать хотела что-то спросить, но забыла или же не нашла слов. Потом она начала говорить, то ли в бреду, то ли наказывая еще в сознании: — Весна придет... Сети... починить надо... Потом надо...
Она что-то шептала, но слов нельзя было уже разобрать. Глаза у больной стали сами собой закрываться, Айно Андреевна тихо спросила:
— Заснешь? Тебе лучше стало.
— Вроде...
И Наталия Артемьевна заснула. Ирина осторожно поправила на ней одеяло, и они все тихо удалились.
Через полчаса на дом к Айно Андреевне прибежала санитарка. Вейкко и Ирина тоже были там.
— Муамо спит? — спросил Вейкко.
— Спит... Вейкко Яковлевич, иди к ней.
И санитарка отвернулась к окну.
Мать спала. Спокойно, освободившись от всех земных 8абот. Прямая. Со строгим лицом. Сложив руки на груди.
На берегах Сийкаярви стало меньше одним старожилом, человеком старого поколения карел.
Вейкко бессильно опустился на стул:
— Мама!
Для матери Вейкко всю жизнь оставался ребенком, хотя на висках у него уже пробивалась седина и на лице появились морщины.
Вейкко, двигая челюстями, казалось, жевал что-то, сжимая изо всех сил губы, не давая вырваться из груди стону, преисполненному боли. Он взрослый, мужчина. Но глаза не слушались, они стали влажными, их щипало, и они часто-часто моргали. То, что случилось, было естественной и неизбежной закономерностью, повторяющейся миллиарды лет. Жизнь и смерть. Но для него, Вейкко, это была смерть матери. Он потерял самого близкого человека.
Ирина стояла рядом, тихо рыдая.
— Мама!
Перед глазами Вейкко промелькнули разрозненными картинами воспоминания. Пришли слова, которые надо было сказать раньше. «Не сумела я вырастить, как надо было бы. Бедно мы жили...» Еще полчаса назад на это можно было и надо было ответить. А теперь поздно. В горле пересохло.
Сумела вырастить, мама. Как надо воспитала. Научила работать. Работать честно. Учила своим примером. Даже умирая, ты думала о труде. Сети... Самое будничное из домашних занятий — починка сетей — может стать одинаково великим делом, если главное для человека — труд.
Правильно ты воспитала, мама! «Люди всегда добрые, будь только сам добрый к ним». Так сказала мать, когда Вейкко однажды посетовал, что люди есть и плохие. Эту истину мать вычитала не из книг — она не знала грамоты. Эту истину она усвоила из жизни, и она стала для нее убеждением. Конечно, она знала, люди бывают разные. Есть и плохие. Ей, пожалуй, больше, чем ее сыну, пришлось хлебнуть горя из-за плохих людей. И все же она верила — человек создан для добра.
г Ты сумела воспитать так, как надо, мама! «Возвращайся домой, хватит по свету скитаться». Пусть у матери представление о доме было очень узким, но оно включало в себя и любовь к родным краям и любовь ко всей большой Родине. Эти слова мать велела написать, диктуя письмо
сыну, которого тогда занесло далеко, на реку Эльбу. Это | было вскоре после окончания войны.
Правильно ты воспитывала, мама! Иногда, правда очень редко, и хворостиной. Как-то еще мальчишкой Вейкко залез в чужой огород и нарвал репы. Соседка пожаловалась матери. Мать отхлестала Вейкко прутом, а потом плакала вместе с ним, гладила по голове и умоляла: «Расти честным, сынок».
«Бедно мы жили...» Так разве это была твоя вина, мама? Приходилось перебиваться и на хлебе с сосновой корой. Отец погиб на гражданской войне. Остались вдвоем, мать и сын. И в этой маленькой семье мать иногда пекла лепешки двух сортов. Одни — из чистой сосновой коры, В других было немножко ржаной муки, бог знает каким чудом добытой матерью: они были для сына.
Когда строили Мурманскую железную дорогу, мать ушла на заработки, пилила дрова где-то в Княжьей губе. Вейкко она оставила на попечение дяди Ийваны, Ийваны
Кауронена, у которого своих детей было пятеро. Ийвана относился к Вейкко, как к собственному сыну, не обижал ни в чем. И все равно Вейкко скучал по матери. Весной, когда сошел лед с Сийкаярви, он приготовил на берегу стол с угощением для матери. На столе были разные вкусные вещи: белые камешки — сахар, камешки побольше — хлеб, шишки — жаркое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93