крыльцо в Кайтаниеми, пол — здесь, у отца. Видимо, и стены где-нибудь неподалеку, не за морем и не за границей.
Открыв в кухню дверь, Андрей машинально взглянул под ноги. Здесь пол тоже был из этих самых досок. Точно.
— А вой, Андрюша,— мать бросилась навстречу сыну. Она так спешила, что забыла выпустить из руки ковш. Так с ковшом в руке и обняла. Она как раз накрывала на стол. В праздничные дни они завтракали позднее, чем обычно. Андрей снял пальто, повесил на вешалку у дверей, поздравил мать с Новым годом, спросил, как здесь живут.
— Да помаленьку живем.— Мать крутилась между плитой и столом.
Андрей уже догадался, что отец дома. Сидит, наверное, в соседней комнате. И слышал, конечно, кто пришел. Андрей решил подождать, выйдет ли отец ему навстречу. Но потом подумал: если уж вопрос идет о самолюбии, то все- таки отец есть отец, а он сын. И он решительными шагами направился в горницу. Отец сидел за газетой.
— Тервех, туатто. С Новым годом тебя.— Андрей прошел к отцу и пожал ему руку.
— Тервех,— растерянно ответил отец.
Они поздоровались. И молчали. Вбежала мать:
— Мужики, мужики, скорее завтракать.
Отец и сын прошли в кухню. На столе стоял обычный карельский завтрак. Рыба соленая и вареная, рыбник, калитки и шаньги. Отец посидел, не притрагиваясь к еде, встал, достал из шкафа две рюмки и бутылку. Налил себе рюмку и поставил бутылку перед сыном: если хочешь выпить, сам нальешь. И сын решил налить. Мать наблюдала за этим довольная. Значит, отец и сын помирятся. Не дожидаясь, когда его начнут расспрашивать, Андрей стал рассказывать, зачем они сюда приехали.
— Значит, так, это хорошо,— отец не мог отмолчаться.— А у нас молодежь ничем другим больше не занимается, болтаются по вечерам, засунув руки в брюки. Не то было, когда мы были молодыми. Интересно мы жили, знали, что делали...
Андрею уже не раз приходилось слышать о тех временах: тогда, после революции, когда отец был молод, все было не так, все было лучше. Не дожидаясь ничьих директив, они выбрасывали из изб иконы. По вечерам устраивали концерты. Не спрашивая разрешения у финансовых органов, они пускали шапку по кругу и собирали деньги. Сами строили клубы и красные уголки, устраивали субботники и воскресники. А что эти, нынешние,— ничего они не могут. Им бы только время убить да жить на всем готовеньком. Не купишь им гармонь, не принесешь в клуб да готовое в руки не сунешь, сразу завоют,— мол, никакой работы с молодежью не проводится. Такая нынче молодежь пошла.
Андрей слушал, улыбаясь. Пусть старик поговорит. Пусть похвалит свою собственную молодость, свое поколение. Наверное, все поколения в свое время так поступали. Будет время — он, Андрей, тоже будет вот так вспоминать и рассказывать о своей молодости. Он только поддакивал
отцу. Потом, словно дополняя воспоминания отца, рассказал о том, что они делают в Хаукилахти. Рассказывал о кружках, о том, как они выезжают с концертами в другие поселки и деревни, о том, как многие заочно учатся.
— Вот «молнию» стали выпускать. В последнем номере была интересная картинка: в Хаукилахти пропал целый дом. Точно, целый дом. Кто-то, наверное, сунул его в карман и унес. Вот мы и нарисовали, как это происходило.
— Ишь, черти,— засмеялся отец.— Когда я был мальчуганом, у нас воровства не водилось. Правда, ходили воровать репу, но не потому, что у самих ее не было. А просто так — показать свою храбрость, интереса ради. Полезешь, вырвешь несколько репин — и тягу. Вот тогда-то репа и кажется самой сладкой.— Отец становился все разговорчивее.— Я тоже ходил воровать репу. Однажды ой как мне попало. Дед твой, отец нашей мамы, поймал меня и давай ремнем стегать...
— Ну, а потом-то он тебе простил? — с усмешкой спросил Андрей.
— Конечно, простил. Прошло несколько лет, встречает меня старик и говорит: «Ну бог с тобой, хоть ты и воровал репу, от тебя иначе не отвязаться — будь моим зятем».
— Заливаешь,— заметила мать,— такого он тебе не говорил.
— Вот так прежде жили. Только репу воровали, уж потом, через много лет, стали деньги красть. А теперь, говоришь, уже целые дома воруют? Да, развитие далеко пошло, ничего не скажешь...
— Отец, скажи-ка ты между делом, где ты эти доски на пол раздобыл?
— Что? — Отец даже опешил.— Эти доски, говоришь?
— Да, да, о них я говорю. Разве они не от стандартного дома? Случайно не из того, который украли?
Степан Никифорович весь побагровел и прохрипел:
— Смотри-ка ты, эмяс... Так вот чего ради ты сюда пришел! Пришел к отцу и матери вынюхивать, из чего пол сделан? Какой черт тебе велел вести здесь следствие? Давно ли у тебя сопли под носом высохли? Это я, значит, вор! Если мне их дали, то и я давал государству немало. Знаешь это? — Отец вытянулся во весь огромный рост и стал перед Андреем, весь багровый, свирепый.
Мать вбежала из соседней комнаты, запричитала:
-— Перестаньте, бога ради, перестаньте, а-вой-вой...
— А ты помалкивай. Что за черт, даже в собственном доме не дают покоя. Ты куда пришел вора искать?
— Да вы хоть при людях не ссорьтесь,— всхлипнула мать.
Отец и сын даже не заметили, что в комнату вошли Марина и Игорь. Заметив замешательство Степана Никифоровича, Марина сказала:
— Пойдем отсюда, здесь опять дерутся.
Едва успела за ними закрыться дверь, Андрей схватил пальто с вешалки и выскочил следом. Он догнал их у калитки.
— Никто там не дрался,— сказал он, стараясь казаться спокойным.— Отец только немножко понервничал.
— Бывает,— протянула Марина.— Не в первый раз с тобой нервничает.
Андрей, не обращая внимания на ее иронические замечания, спросил:
— Все пришли?
— Как будто все,— ответил Игорь.
У клуба на доске для афиш висело большое объявление: «У нас в гостях молодежь из Хаукилахти. Спектакль, музыка, песни, танцы». Рядом была приколота маленькая, написанная чернилами записка, в ней сообщалось, что состоится комсомольское собрание. Впрочем, записку было трудно прочитать. До нее надо было брести по глубокому снегу.
Андрей отправился искать секретаря комсомольской организации лесопункта. Он нашел ее в маленьком деревянном домике. Молодая полная женщина стирала на кухне детские пеленки. Рядом с ней стояла детская кроватка, к ножкам которой были прикреплены полозья. Ребенок кричал, весь извиваясь и суча ножками. Мать то качала люльку, то опять наклонялась к корыту. Ребенок так кричал, что Андрей никак не мог приступить к делу. Наконец мать взяла младенца на руки и стала укачивать. Ребенок притих.
— Что с ним? — спросил Андрей.
— Болен. Уже вторую неделю. Зубки режутся. И животик болит. Всё вместе. Ну и жизнь...
— Я по поводу собрания...
— Объявление я повесила, только вряд ли кто придет. Ведь праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Открыв в кухню дверь, Андрей машинально взглянул под ноги. Здесь пол тоже был из этих самых досок. Точно.
— А вой, Андрюша,— мать бросилась навстречу сыну. Она так спешила, что забыла выпустить из руки ковш. Так с ковшом в руке и обняла. Она как раз накрывала на стол. В праздничные дни они завтракали позднее, чем обычно. Андрей снял пальто, повесил на вешалку у дверей, поздравил мать с Новым годом, спросил, как здесь живут.
— Да помаленьку живем.— Мать крутилась между плитой и столом.
Андрей уже догадался, что отец дома. Сидит, наверное, в соседней комнате. И слышал, конечно, кто пришел. Андрей решил подождать, выйдет ли отец ему навстречу. Но потом подумал: если уж вопрос идет о самолюбии, то все- таки отец есть отец, а он сын. И он решительными шагами направился в горницу. Отец сидел за газетой.
— Тервех, туатто. С Новым годом тебя.— Андрей прошел к отцу и пожал ему руку.
— Тервех,— растерянно ответил отец.
Они поздоровались. И молчали. Вбежала мать:
— Мужики, мужики, скорее завтракать.
Отец и сын прошли в кухню. На столе стоял обычный карельский завтрак. Рыба соленая и вареная, рыбник, калитки и шаньги. Отец посидел, не притрагиваясь к еде, встал, достал из шкафа две рюмки и бутылку. Налил себе рюмку и поставил бутылку перед сыном: если хочешь выпить, сам нальешь. И сын решил налить. Мать наблюдала за этим довольная. Значит, отец и сын помирятся. Не дожидаясь, когда его начнут расспрашивать, Андрей стал рассказывать, зачем они сюда приехали.
— Значит, так, это хорошо,— отец не мог отмолчаться.— А у нас молодежь ничем другим больше не занимается, болтаются по вечерам, засунув руки в брюки. Не то было, когда мы были молодыми. Интересно мы жили, знали, что делали...
Андрею уже не раз приходилось слышать о тех временах: тогда, после революции, когда отец был молод, все было не так, все было лучше. Не дожидаясь ничьих директив, они выбрасывали из изб иконы. По вечерам устраивали концерты. Не спрашивая разрешения у финансовых органов, они пускали шапку по кругу и собирали деньги. Сами строили клубы и красные уголки, устраивали субботники и воскресники. А что эти, нынешние,— ничего они не могут. Им бы только время убить да жить на всем готовеньком. Не купишь им гармонь, не принесешь в клуб да готовое в руки не сунешь, сразу завоют,— мол, никакой работы с молодежью не проводится. Такая нынче молодежь пошла.
Андрей слушал, улыбаясь. Пусть старик поговорит. Пусть похвалит свою собственную молодость, свое поколение. Наверное, все поколения в свое время так поступали. Будет время — он, Андрей, тоже будет вот так вспоминать и рассказывать о своей молодости. Он только поддакивал
отцу. Потом, словно дополняя воспоминания отца, рассказал о том, что они делают в Хаукилахти. Рассказывал о кружках, о том, как они выезжают с концертами в другие поселки и деревни, о том, как многие заочно учатся.
— Вот «молнию» стали выпускать. В последнем номере была интересная картинка: в Хаукилахти пропал целый дом. Точно, целый дом. Кто-то, наверное, сунул его в карман и унес. Вот мы и нарисовали, как это происходило.
— Ишь, черти,— засмеялся отец.— Когда я был мальчуганом, у нас воровства не водилось. Правда, ходили воровать репу, но не потому, что у самих ее не было. А просто так — показать свою храбрость, интереса ради. Полезешь, вырвешь несколько репин — и тягу. Вот тогда-то репа и кажется самой сладкой.— Отец становился все разговорчивее.— Я тоже ходил воровать репу. Однажды ой как мне попало. Дед твой, отец нашей мамы, поймал меня и давай ремнем стегать...
— Ну, а потом-то он тебе простил? — с усмешкой спросил Андрей.
— Конечно, простил. Прошло несколько лет, встречает меня старик и говорит: «Ну бог с тобой, хоть ты и воровал репу, от тебя иначе не отвязаться — будь моим зятем».
— Заливаешь,— заметила мать,— такого он тебе не говорил.
— Вот так прежде жили. Только репу воровали, уж потом, через много лет, стали деньги красть. А теперь, говоришь, уже целые дома воруют? Да, развитие далеко пошло, ничего не скажешь...
— Отец, скажи-ка ты между делом, где ты эти доски на пол раздобыл?
— Что? — Отец даже опешил.— Эти доски, говоришь?
— Да, да, о них я говорю. Разве они не от стандартного дома? Случайно не из того, который украли?
Степан Никифорович весь побагровел и прохрипел:
— Смотри-ка ты, эмяс... Так вот чего ради ты сюда пришел! Пришел к отцу и матери вынюхивать, из чего пол сделан? Какой черт тебе велел вести здесь следствие? Давно ли у тебя сопли под носом высохли? Это я, значит, вор! Если мне их дали, то и я давал государству немало. Знаешь это? — Отец вытянулся во весь огромный рост и стал перед Андреем, весь багровый, свирепый.
Мать вбежала из соседней комнаты, запричитала:
-— Перестаньте, бога ради, перестаньте, а-вой-вой...
— А ты помалкивай. Что за черт, даже в собственном доме не дают покоя. Ты куда пришел вора искать?
— Да вы хоть при людях не ссорьтесь,— всхлипнула мать.
Отец и сын даже не заметили, что в комнату вошли Марина и Игорь. Заметив замешательство Степана Никифоровича, Марина сказала:
— Пойдем отсюда, здесь опять дерутся.
Едва успела за ними закрыться дверь, Андрей схватил пальто с вешалки и выскочил следом. Он догнал их у калитки.
— Никто там не дрался,— сказал он, стараясь казаться спокойным.— Отец только немножко понервничал.
— Бывает,— протянула Марина.— Не в первый раз с тобой нервничает.
Андрей, не обращая внимания на ее иронические замечания, спросил:
— Все пришли?
— Как будто все,— ответил Игорь.
У клуба на доске для афиш висело большое объявление: «У нас в гостях молодежь из Хаукилахти. Спектакль, музыка, песни, танцы». Рядом была приколота маленькая, написанная чернилами записка, в ней сообщалось, что состоится комсомольское собрание. Впрочем, записку было трудно прочитать. До нее надо было брести по глубокому снегу.
Андрей отправился искать секретаря комсомольской организации лесопункта. Он нашел ее в маленьком деревянном домике. Молодая полная женщина стирала на кухне детские пеленки. Рядом с ней стояла детская кроватка, к ножкам которой были прикреплены полозья. Ребенок кричал, весь извиваясь и суча ножками. Мать то качала люльку, то опять наклонялась к корыту. Ребенок так кричал, что Андрей никак не мог приступить к делу. Наконец мать взяла младенца на руки и стала укачивать. Ребенок притих.
— Что с ним? — спросил Андрей.
— Болен. Уже вторую неделю. Зубки режутся. И животик болит. Всё вместе. Ну и жизнь...
— Я по поводу собрания...
— Объявление я повесила, только вряд ли кто придет. Ведь праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93