Однако, насколько я помню, у них была дочь, а не сын... Родители Кошелевых действительно эмигранты...— Вавилов говорил не торопясь, припоминая. Лично он Кошелевых не знал, потому что родился, когда уже ни Ко-шелева, ни его жены не было в живых.
Серж прижал к груди трясущиеся руки и, задыхаясь, прошептал:
- Сестра... Значит, у меня есть сестра...— И, стараясь совладать с волнением, спросил, не знает ли Вавилов, где она.
Нет, этого журналист не знал. Не знал ее имени, не знал, жива ли она.
Если б раньше, гораздо раньше произошло это знаком-, ство, Серж попытался бы разыскать сестру. А теперь... Что об этом думать?!
Молчание затянулось, и, чтобы как-то прервать его, Серж пробормотал: «Сестра могла выйти, замуж... Переменить фамилию...»
Вавилов понял это по-своему: конечно, разыскать сестру нелегко, но следует попытаться.
Серж об этом и не помышлял. Как разыскать?
Слишком просто и серьезно, чтобы это можно было принять за шутку, Вавилов ответил:
— Приезжают туристы в Советский Союз. Приезжайте и вы. Разыщите сестру...
— Надо сеять, чтобы жать, — добавил Жюль.
Серж рассмеялся. Он забыл, когда ездил в обыкновенном трамвае. А тут с серьезным видом: «Приезжайте и вы...» На него нашел дикий приступ смеха. Он только рукой помахал Жюлю и бросился бежать. Бежал, не оборачиваясь на оклики друга, зная, что последует за этим истерическим хохотом... Еще чуть-чуть он оставался человеком. Ровно настолько, чтобы Жюль не увидел неудержимых рыданий, которыми кончались подобные приступы.
Скорчившись, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, сидел он за сараем на каком-то черном дворе... Странная, страшная судьба. Он словно полишинель, словно игрушка в чужих руках. Не своей волей оказался во Франции, став человеком «третьего сорта», без подданства, без паспорта, почти без национальности. Не своей волей, хоть и радовался этому, встретился с Жю-лем, его друзьями и с Верой. Словно какой-то злой рок преследовал его, лишив Веры, лишив музыки, всего, что было дорого. А теперь, именно теперь, не раньше, когда он мог позволить себе любое путешествие, а теперь, когда ему это недоступно, он узнал, что где-то есть близкий по крови, родной ему человек...
А может, в юные годы это открытие не произвело бы на него такого ошеломляющего впечатления? Да, вероятно, нужно было столько выстрадать, все потерять, чтобы упоминание о сестре так его потрясло. Нет, нет, во время войны, когда встретил Веру, он бы почувствовал то же. После единственного свидания с ней как мучи-
тельно пытался он припомнить хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь из раннего детства... Но ничего, ничего не проявлялось. Ни лица, ни события... Только белая лестница, бронзовые канделябры да прозрачная, едва уловимая мелодия... Только это...
А была сестра. Есть сестра. Но почему она никогда не пыталась дать знать о себе? Умерла? Нет, нет... Это было бы слишком жестоко, чтобы из всей его семьи никого, совсем никого не осталось... Она жива и, быть может, нуждается в помощи. Здесь, во Франции, после гитлеровского нашествия, голод, разруха, а как же в России, где эти варвары все разбили, разграбили, сожгли... Нелегко, наверное, и сестре... Если б он знал, что кто-то в нем нуждается1 Найдутся ли силы выбраться из проклятого омута?..
Она, вероятно, младше его. Конечно, младше. Ведь гранд-мама и дед ничего о ней не знали. Или не хотели знать? Не хотели оставлять ни одной ниточки, которая связала бы его с ненавистной им Совдепией...
Кто она, его сестра, его сестренка?.. Какая она? Как ее зовут, как выглядит?! Похожа ли на него? Говорят ведь люди: похожи, как брат и сестра. Знает ли, что у нее есть брат? И вдруг бы, как Вавилов, приехала, увидела его, слабого, ничтожного...
Что говорил журналист об отце, о матери? Ничего. Только то, что они умерли. А надо было расспросить, чтобы вспомнил хоть что-нибудь. Но Серж понимал: в том состояния, в котором он находился, задавать вопроси было невозможно... Он встал, побрел к бистро. И па другой день, и на третий он по-прежнему слонялся по городу, поменял на скамье, но встреча с Вавиловым не выходила из головы, не давала покоя. Однако пойти в порт он не решался. Если б приличней одеться, а в таком виде не появишься возле русского парохода, не вызовешь журналиста Вавилова. По тем же причинам Серж не хотел встречаться с Жюлем.
И все же не только для того, чтобы заработать несколько франков, пошел он в порт... Знал, у какого причала должны стоять оба судна. Не было там ни советского лайнера, ни парохода, на котором плавал Жюль...
Сейчас, в этой каюте, кажется, что перелом наступил мгновенно. Сразу пришло решение. Но ведь это не так, совсем, совсем не так. Мысль о сестре была словно выж-
жена в мозгу, как-то переплеталась с воспоминаниями о Вере. И слова Вавилова «Вот и вы приезжайте...» ничем не вышибешь. Тысячи раз припоминались они и интонация, с которой были сказаны. Нет, не насмешка. Совсем просто произнес их журналист, словно это было возможно и осуществимо.
«Вот и вы приезжайте...» Как навязчивая идея. Разные бывают навязчивые идеи. Подчиняясь ей, он плелся в порт, чтобы подработать. Не подыхать же с голоду!.. Но прежде он как-то обходился и не подыхал... Да, журналист говорил с ним серьезно. И Жюль тоже не улыбнулся, не возразил.
Эта идея не оставляла его и тогда, когда, получив работу, он чуть ли не замертво свалился с мешком на спине. Даже уборщика портового склада из него не получилось. Ведро воды, принесенное в пакгауз, вызывало одышку, почти физическую боль. Но ему платили деньги. Деньги, часть которых можно отложить.
Кое-как орудовал метлой на причалах, в трюмах судов. Он стал скареден, урезал себе в пище, отказывал в стакане дешевого вина и копил, копил...
Через год оказалось, что отложить ему удалось совсем немного. Сколько же лет потребуется, чтобы собрать нужную сумму? Ему и не дожить до того дня, как бы он ни старался, как бы ни экономил на самом необходимом. Карабкается он, карабкается, как собачонка, которую недавно видел у причала порта. Собачонка пыталась выбраться на крутой берег, обдирала лапы, соскальзывала, уходила с головой в воду и снова из последних сил царапала когтями гладкий, отполированный морем камень... Так и ему не выбраться, не уйти от судьбы...
Серж свернул в знакомое бистро и в один день пропил с такими же, как сам, неудачниками весь свой капитал. Вино он заказывал самое дорогое — «Цинзано» и «Мартини». Пусть сегодняшние его приятели хоть раз выпьют и поедят не хуже, чем все эти самодовольные гладкие лавочники.
Тут же, в бистро, взял бумагу, конверт, написал письмо Жюлю и отправил в счет долга немного денег. Знал, что к вечеру уже не останется ни гроша. Так вот: хоть раз он поступит, как хочется. Хоть раз посмеется над собственной судьбой, которая назавтра, наверное, готовила либо кражу всех его сбережений, либо инфляцию, либо
еще что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Серж прижал к груди трясущиеся руки и, задыхаясь, прошептал:
- Сестра... Значит, у меня есть сестра...— И, стараясь совладать с волнением, спросил, не знает ли Вавилов, где она.
Нет, этого журналист не знал. Не знал ее имени, не знал, жива ли она.
Если б раньше, гораздо раньше произошло это знаком-, ство, Серж попытался бы разыскать сестру. А теперь... Что об этом думать?!
Молчание затянулось, и, чтобы как-то прервать его, Серж пробормотал: «Сестра могла выйти, замуж... Переменить фамилию...»
Вавилов понял это по-своему: конечно, разыскать сестру нелегко, но следует попытаться.
Серж об этом и не помышлял. Как разыскать?
Слишком просто и серьезно, чтобы это можно было принять за шутку, Вавилов ответил:
— Приезжают туристы в Советский Союз. Приезжайте и вы. Разыщите сестру...
— Надо сеять, чтобы жать, — добавил Жюль.
Серж рассмеялся. Он забыл, когда ездил в обыкновенном трамвае. А тут с серьезным видом: «Приезжайте и вы...» На него нашел дикий приступ смеха. Он только рукой помахал Жюлю и бросился бежать. Бежал, не оборачиваясь на оклики друга, зная, что последует за этим истерическим хохотом... Еще чуть-чуть он оставался человеком. Ровно настолько, чтобы Жюль не увидел неудержимых рыданий, которыми кончались подобные приступы.
Скорчившись, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, сидел он за сараем на каком-то черном дворе... Странная, страшная судьба. Он словно полишинель, словно игрушка в чужих руках. Не своей волей оказался во Франции, став человеком «третьего сорта», без подданства, без паспорта, почти без национальности. Не своей волей, хоть и радовался этому, встретился с Жю-лем, его друзьями и с Верой. Словно какой-то злой рок преследовал его, лишив Веры, лишив музыки, всего, что было дорого. А теперь, именно теперь, не раньше, когда он мог позволить себе любое путешествие, а теперь, когда ему это недоступно, он узнал, что где-то есть близкий по крови, родной ему человек...
А может, в юные годы это открытие не произвело бы на него такого ошеломляющего впечатления? Да, вероятно, нужно было столько выстрадать, все потерять, чтобы упоминание о сестре так его потрясло. Нет, нет, во время войны, когда встретил Веру, он бы почувствовал то же. После единственного свидания с ней как мучи-
тельно пытался он припомнить хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь из раннего детства... Но ничего, ничего не проявлялось. Ни лица, ни события... Только белая лестница, бронзовые канделябры да прозрачная, едва уловимая мелодия... Только это...
А была сестра. Есть сестра. Но почему она никогда не пыталась дать знать о себе? Умерла? Нет, нет... Это было бы слишком жестоко, чтобы из всей его семьи никого, совсем никого не осталось... Она жива и, быть может, нуждается в помощи. Здесь, во Франции, после гитлеровского нашествия, голод, разруха, а как же в России, где эти варвары все разбили, разграбили, сожгли... Нелегко, наверное, и сестре... Если б он знал, что кто-то в нем нуждается1 Найдутся ли силы выбраться из проклятого омута?..
Она, вероятно, младше его. Конечно, младше. Ведь гранд-мама и дед ничего о ней не знали. Или не хотели знать? Не хотели оставлять ни одной ниточки, которая связала бы его с ненавистной им Совдепией...
Кто она, его сестра, его сестренка?.. Какая она? Как ее зовут, как выглядит?! Похожа ли на него? Говорят ведь люди: похожи, как брат и сестра. Знает ли, что у нее есть брат? И вдруг бы, как Вавилов, приехала, увидела его, слабого, ничтожного...
Что говорил журналист об отце, о матери? Ничего. Только то, что они умерли. А надо было расспросить, чтобы вспомнил хоть что-нибудь. Но Серж понимал: в том состояния, в котором он находился, задавать вопроси было невозможно... Он встал, побрел к бистро. И па другой день, и на третий он по-прежнему слонялся по городу, поменял на скамье, но встреча с Вавиловым не выходила из головы, не давала покоя. Однако пойти в порт он не решался. Если б приличней одеться, а в таком виде не появишься возле русского парохода, не вызовешь журналиста Вавилова. По тем же причинам Серж не хотел встречаться с Жюлем.
И все же не только для того, чтобы заработать несколько франков, пошел он в порт... Знал, у какого причала должны стоять оба судна. Не было там ни советского лайнера, ни парохода, на котором плавал Жюль...
Сейчас, в этой каюте, кажется, что перелом наступил мгновенно. Сразу пришло решение. Но ведь это не так, совсем, совсем не так. Мысль о сестре была словно выж-
жена в мозгу, как-то переплеталась с воспоминаниями о Вере. И слова Вавилова «Вот и вы приезжайте...» ничем не вышибешь. Тысячи раз припоминались они и интонация, с которой были сказаны. Нет, не насмешка. Совсем просто произнес их журналист, словно это было возможно и осуществимо.
«Вот и вы приезжайте...» Как навязчивая идея. Разные бывают навязчивые идеи. Подчиняясь ей, он плелся в порт, чтобы подработать. Не подыхать же с голоду!.. Но прежде он как-то обходился и не подыхал... Да, журналист говорил с ним серьезно. И Жюль тоже не улыбнулся, не возразил.
Эта идея не оставляла его и тогда, когда, получив работу, он чуть ли не замертво свалился с мешком на спине. Даже уборщика портового склада из него не получилось. Ведро воды, принесенное в пакгауз, вызывало одышку, почти физическую боль. Но ему платили деньги. Деньги, часть которых можно отложить.
Кое-как орудовал метлой на причалах, в трюмах судов. Он стал скареден, урезал себе в пище, отказывал в стакане дешевого вина и копил, копил...
Через год оказалось, что отложить ему удалось совсем немного. Сколько же лет потребуется, чтобы собрать нужную сумму? Ему и не дожить до того дня, как бы он ни старался, как бы ни экономил на самом необходимом. Карабкается он, карабкается, как собачонка, которую недавно видел у причала порта. Собачонка пыталась выбраться на крутой берег, обдирала лапы, соскальзывала, уходила с головой в воду и снова из последних сил царапала когтями гладкий, отполированный морем камень... Так и ему не выбраться, не уйти от судьбы...
Серж свернул в знакомое бистро и в один день пропил с такими же, как сам, неудачниками весь свой капитал. Вино он заказывал самое дорогое — «Цинзано» и «Мартини». Пусть сегодняшние его приятели хоть раз выпьют и поедят не хуже, чем все эти самодовольные гладкие лавочники.
Тут же, в бистро, взял бумагу, конверт, написал письмо Жюлю и отправил в счет долга немного денег. Знал, что к вечеру уже не останется ни гроша. Так вот: хоть раз он поступит, как хочется. Хоть раз посмеется над собственной судьбой, которая назавтра, наверное, готовила либо кражу всех его сбережений, либо инфляцию, либо
еще что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44