повесть
ГЛАВА 1
Палуба мягко покачивалась. Покачивалась луна. Скрывалась и снова появлялась в иллюминаторе. Может, так кажется, что все изменилось. Только кажется. А ночь все продолжается, бесконечная, черная. Она начиналась в каком-нибудь маленьком бистро, переползала на туманную набережную, ползла дальше к вокзалу, зябла в сыром сквере на затерянной в укромном месте скамье.
Только бы не попасться на глаза ажану. Тогда... Тогда полицейский потащит в участок. Суд за бродяжничество. Правда, формально у него, Сержа, есть дом. Но порога этого дома он не переступит никогда и ни за что.
Тяжелая, черная ночь... Первое время она бывала гораздо короче и заканчивалась в каком-нибудь неожиданном месте.
Однажды он проснулся в незнакомой комнате. Колченогая железная кровать, красное облезлое кресло, таз и кувшин с водой на замызганном кухонном столе, туалет, сооруженный из двух ящиков. На полу — придавленное туфлей — кружевное жабо.
Рядом с его головой на подушке — голова женщины. Миловидное некогда лицо иссечено морщинами, отросшие у корней седые волосы.
Как он попал сюда?.. Ах, да: кружевное жабо!..Женщина сидела в темном углу бистро, и он, Серж, разглядел лишь кружево, топорщившееся на пышном бюсте. Тонкие кружева королевы Виктории. В тот вечер Жюль принес в карманах плоские бутылки, купленные в рейсе.
Пили ром и джин, какое-то бренди. Угощали всех вокруг. Пусть все пьют, пусть всем будет весело.Посетители не отказывались, но округлившимися глазами наблюдали за ним и за Жюлем. Бармен делал вид, что это его не касается. Не хотел портить отношений с Жюлем.
Собственно, пил, пил и пил он, Серж. Жюль отправился бы к праотцам, если б проглотил хоть треть всех этих смесей.Совсем выпало из памяти, когда и как подошел к женщине. Где-то они были. Где-то еще, прежде чем приехать сюда.Лицо женщины — в сером свете хмурого утра — желтое, как старая нотная тетрадь,.. И кружева королевы Виктории... От прошлого.Стараясь не разбудить хозяйку, Серж осторожно сполз с постели.В кармане пиджака недопитая плоская бутылка. Это Жюль позаботился. Как он, бедняга, добрался до своего парохода?.. Наверное, уже ушел в море.
Хорошо, что с утра можно выпить, почувствовать прилив бодрости и как-то начать ненужный день.Несколько глотков останется и для «королевы Виктории». Серж нагнулся, поднял кружево, бережно сложил его на туалете, поставил рядом недопитую бутылку и вышел.
Туман...Желтой медью плавятся фонари у входа в театр. Но что ему до театра, до Алин? Случайно приплелся сюда. Разве он думает об Алин? Ему все равно, примадонна она или нет. Может, давно уехала в Париж. Прошлое, как смытая дождем афиша...
Холодные огни театра — огни другого мира. В порту они проще, уютнее...Бармен, вероятно, знает, ушел ли в море Жюль... Неужели опять дождь?.. Бывает, иным повезет — заснут, не подозревая, что им уже не проснуться. И ему бы так, ничего не подозревая, лечь на скамью...
Проклятый дождь!..Вымокнешь, околеешь от холода в сквере. Будь он француз, выбрал бы уголок потеплее — где-нибудь возле отдушины. Но все эти места у ажанов на примете. Нель-
зя рисковать...Однако до ночевки на скамье еще далеко. Надо поскорее добраться до кабачка. Если б хватило сил идти быстрее... Теплый, густой табачный дым над столиками. Каждой клеточкой тела чувствуешь живительное тепло. Расслабить плечи, ноги, руки, сведенные холодом.
Бармен почти благосклонен: утром, перед уходом в море, забегал месье Жюль. Вот просил передать..
На стол легли монетки. Смешной Жюль!.. Остатки его жалованья. Но он, Серж, не возьмет денег!.. Удивленный взгляд бармена.
Разве что стаканчик. Сержу кажется, что не он, кто-то другой попросил тот стаканчик. Но удивление на лице бармена уже сменилось снисходительной усмешкой.
Нет, нет, Серж вернет деньги другу. Непременно. Больше всего он старается убедить в этом самого себя.
А потом, кажется, в тот же вечер или через неделю, все сливалось в одну черную ночь — он влез в какую-то шумную компанию. В такси кричал своим новым приятелям: «Я великий пианист! Величайший!..»
Кричал в воровском притоне, куда они приехали. Что-то говорил о Шопене. Они от души хохотали над ним и над Шопеном... Сколько прошло там ночей?.. И не вспомнишь!.. И опять бистро — «господин Жюль обещал за все уплатить»... и опять скамья в сквере... Не веря себе, исступленно клялся: верну долг Жюлю... Все как обычно...
Страшно стало лишь однажды, когда из зеркальной двери отеля на него в упор глянул немолодой, заросший субъект с опухшей физиономией, с трясущимися синюшными руками. Эти трясущиеся, нечистые руки были его руками. Длинные, когда-то сильные пальцы пианиста, которые в их первую встречу так восхитили Алин...
Жюль видит этот скелет с опухшей головой и, пытаясь помочь, лишь продлевает агонию. По утрам казалось, что переползти из одной черной пустоты в другую нетруд-
но... только не самому. Добровольно даже свой сырой сквер он оставлять не собирался. Пусть все идет еамо собой.
Тогда, среди приятелей, в притоне, на него что-то на-шло. Он говорил о концертных залах, об Алин и цветах. Воры хохотали, и он хохотал вместе с ними. Подружки этих ребят все просили рассказать, какие пеньюары по утрам надевала Алин и правда ли, что у таких дам шелковые подушки.
Они не смеялись. Они хотели всему этому верить. Очень хотели верить, что он скатился «оттуда». Если так, то почему бы им когда-нибудь не подняться, не попасть «туда», где на белоснежных скатертях, запросто лежит столовое серебро, а полы устланы толстыми коврами.
Одного он не сказал о себе. Главного. Наверное, с этого главного все и началось. Но то единственное, что не подлежало осмеянию, жило в нем самом. Всегда. Вероятно, оно и мирило его с мокрой скамейкой. И уж, конечно, именно это погубило его.
Даже когда все рушилось, когда вокруг остались одни осколки, ему и в голову не приходило сразу подвести черту. А бедняжка Алин надеялась. Надеялась хоть что-нибудь сохранить от прежнего. Хоть его имя.
Да, именно так она думала, потому что наступило время, когда он увидел Алин такой, какой она была на самом деле. Не придуманной им самим.
А до той роковой поры он, сам того не сознавая, заставлял ее говорить то, что хотел услышать, чувствовать так, как чувствовал он. Ради той, созданной им женщины, он отрешился от всего, что называлось жизнью, приковал себя к роялю. Ради нее добивался успеха. Долгие годы она жила в его музыке, и всем, чего достиг, он был. обязан Алин, чувству, которое пробудила она...
Миром правит прекрасное... Музыка — откровение!.. Как проникновенно произносила это Алин. Прекрасная, как нимфа, Алии,— отзывались о ней окружающие. Брак с русским пианистом тоже прибавил очарования ее облику.
Неудивительно, что за ней тянулся хвост поклонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
ГЛАВА 1
Палуба мягко покачивалась. Покачивалась луна. Скрывалась и снова появлялась в иллюминаторе. Может, так кажется, что все изменилось. Только кажется. А ночь все продолжается, бесконечная, черная. Она начиналась в каком-нибудь маленьком бистро, переползала на туманную набережную, ползла дальше к вокзалу, зябла в сыром сквере на затерянной в укромном месте скамье.
Только бы не попасться на глаза ажану. Тогда... Тогда полицейский потащит в участок. Суд за бродяжничество. Правда, формально у него, Сержа, есть дом. Но порога этого дома он не переступит никогда и ни за что.
Тяжелая, черная ночь... Первое время она бывала гораздо короче и заканчивалась в каком-нибудь неожиданном месте.
Однажды он проснулся в незнакомой комнате. Колченогая железная кровать, красное облезлое кресло, таз и кувшин с водой на замызганном кухонном столе, туалет, сооруженный из двух ящиков. На полу — придавленное туфлей — кружевное жабо.
Рядом с его головой на подушке — голова женщины. Миловидное некогда лицо иссечено морщинами, отросшие у корней седые волосы.
Как он попал сюда?.. Ах, да: кружевное жабо!..Женщина сидела в темном углу бистро, и он, Серж, разглядел лишь кружево, топорщившееся на пышном бюсте. Тонкие кружева королевы Виктории. В тот вечер Жюль принес в карманах плоские бутылки, купленные в рейсе.
Пили ром и джин, какое-то бренди. Угощали всех вокруг. Пусть все пьют, пусть всем будет весело.Посетители не отказывались, но округлившимися глазами наблюдали за ним и за Жюлем. Бармен делал вид, что это его не касается. Не хотел портить отношений с Жюлем.
Собственно, пил, пил и пил он, Серж. Жюль отправился бы к праотцам, если б проглотил хоть треть всех этих смесей.Совсем выпало из памяти, когда и как подошел к женщине. Где-то они были. Где-то еще, прежде чем приехать сюда.Лицо женщины — в сером свете хмурого утра — желтое, как старая нотная тетрадь,.. И кружева королевы Виктории... От прошлого.Стараясь не разбудить хозяйку, Серж осторожно сполз с постели.В кармане пиджака недопитая плоская бутылка. Это Жюль позаботился. Как он, бедняга, добрался до своего парохода?.. Наверное, уже ушел в море.
Хорошо, что с утра можно выпить, почувствовать прилив бодрости и как-то начать ненужный день.Несколько глотков останется и для «королевы Виктории». Серж нагнулся, поднял кружево, бережно сложил его на туалете, поставил рядом недопитую бутылку и вышел.
Туман...Желтой медью плавятся фонари у входа в театр. Но что ему до театра, до Алин? Случайно приплелся сюда. Разве он думает об Алин? Ему все равно, примадонна она или нет. Может, давно уехала в Париж. Прошлое, как смытая дождем афиша...
Холодные огни театра — огни другого мира. В порту они проще, уютнее...Бармен, вероятно, знает, ушел ли в море Жюль... Неужели опять дождь?.. Бывает, иным повезет — заснут, не подозревая, что им уже не проснуться. И ему бы так, ничего не подозревая, лечь на скамью...
Проклятый дождь!..Вымокнешь, околеешь от холода в сквере. Будь он француз, выбрал бы уголок потеплее — где-нибудь возле отдушины. Но все эти места у ажанов на примете. Нель-
зя рисковать...Однако до ночевки на скамье еще далеко. Надо поскорее добраться до кабачка. Если б хватило сил идти быстрее... Теплый, густой табачный дым над столиками. Каждой клеточкой тела чувствуешь живительное тепло. Расслабить плечи, ноги, руки, сведенные холодом.
Бармен почти благосклонен: утром, перед уходом в море, забегал месье Жюль. Вот просил передать..
На стол легли монетки. Смешной Жюль!.. Остатки его жалованья. Но он, Серж, не возьмет денег!.. Удивленный взгляд бармена.
Разве что стаканчик. Сержу кажется, что не он, кто-то другой попросил тот стаканчик. Но удивление на лице бармена уже сменилось снисходительной усмешкой.
Нет, нет, Серж вернет деньги другу. Непременно. Больше всего он старается убедить в этом самого себя.
А потом, кажется, в тот же вечер или через неделю, все сливалось в одну черную ночь — он влез в какую-то шумную компанию. В такси кричал своим новым приятелям: «Я великий пианист! Величайший!..»
Кричал в воровском притоне, куда они приехали. Что-то говорил о Шопене. Они от души хохотали над ним и над Шопеном... Сколько прошло там ночей?.. И не вспомнишь!.. И опять бистро — «господин Жюль обещал за все уплатить»... и опять скамья в сквере... Не веря себе, исступленно клялся: верну долг Жюлю... Все как обычно...
Страшно стало лишь однажды, когда из зеркальной двери отеля на него в упор глянул немолодой, заросший субъект с опухшей физиономией, с трясущимися синюшными руками. Эти трясущиеся, нечистые руки были его руками. Длинные, когда-то сильные пальцы пианиста, которые в их первую встречу так восхитили Алин...
Жюль видит этот скелет с опухшей головой и, пытаясь помочь, лишь продлевает агонию. По утрам казалось, что переползти из одной черной пустоты в другую нетруд-
но... только не самому. Добровольно даже свой сырой сквер он оставлять не собирался. Пусть все идет еамо собой.
Тогда, среди приятелей, в притоне, на него что-то на-шло. Он говорил о концертных залах, об Алин и цветах. Воры хохотали, и он хохотал вместе с ними. Подружки этих ребят все просили рассказать, какие пеньюары по утрам надевала Алин и правда ли, что у таких дам шелковые подушки.
Они не смеялись. Они хотели всему этому верить. Очень хотели верить, что он скатился «оттуда». Если так, то почему бы им когда-нибудь не подняться, не попасть «туда», где на белоснежных скатертях, запросто лежит столовое серебро, а полы устланы толстыми коврами.
Одного он не сказал о себе. Главного. Наверное, с этого главного все и началось. Но то единственное, что не подлежало осмеянию, жило в нем самом. Всегда. Вероятно, оно и мирило его с мокрой скамейкой. И уж, конечно, именно это погубило его.
Даже когда все рушилось, когда вокруг остались одни осколки, ему и в голову не приходило сразу подвести черту. А бедняжка Алин надеялась. Надеялась хоть что-нибудь сохранить от прежнего. Хоть его имя.
Да, именно так она думала, потому что наступило время, когда он увидел Алин такой, какой она была на самом деле. Не придуманной им самим.
А до той роковой поры он, сам того не сознавая, заставлял ее говорить то, что хотел услышать, чувствовать так, как чувствовал он. Ради той, созданной им женщины, он отрешился от всего, что называлось жизнью, приковал себя к роялю. Ради нее добивался успеха. Долгие годы она жила в его музыке, и всем, чего достиг, он был. обязан Алин, чувству, которое пробудила она...
Миром правит прекрасное... Музыка — откровение!.. Как проникновенно произносила это Алин. Прекрасная, как нимфа, Алии,— отзывались о ней окружающие. Брак с русским пианистом тоже прибавил очарования ее облику.
Неудивительно, что за ней тянулся хвост поклонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44