Он не мог не думать о России... И вот с победой в войне ее словно опять отторгли от его сердца, потому что он уже не нужен был друзьям Жюля... Бошей изгнали. И больше не было Вики, которая духовно, словно бы издали, связывала его с русскими.
Теперь, в каюте лайнера, припоминая все, анализируя, он сознавал— не только гибель Вики, не только руки, не только Алин стали причиной его полного крушения. Надлом произошел в нем самом. Ему больше нечем и незачем было жить...
Жюль ушел плавать, и связь с прежними друзьями сама собой прервалась. Музыка... Ей он тоже не был нужен. Бренчать на рояле, аккомпанируя безголосому певцу, после того, чего он достиг и чего уже не вернуть... Терзать свою душу из-за жалких грошей — ведь такова цена его нынешнему искусству,, ради чего, ради кого?.. Ничего не спасешь с тонущего корабля...
Оставаясь один, он со страхом и с тайной надеждой садился к роялю... А вдруг... Но при трудных пассажах су-дорогой сводило руку. Он плакал, колотил кулаком по клавишам и... пил. Пил все больше, все чаще.
В минуты опьянения ему казалось — все пройдет, все вернется. Чувствовал себя сильным, уверенным. О, он еще сыграет концерт Листа. И не только, этот концерт... Потом наступало похмелье. Тяжкое похмелье бессилия. Эти промежутки безысходной опустошенности он старался сократить, чтоб опять возвратились былые надежды, былая сила. Он жил в этом прошлом, и о будущем думалось легко. А вдруг еще как-то можно жить, чего-то ждать...
Потом пришло безразличие. Безразличие к себе, к окружающим, ко всему. Пустота вокруг. От былого ничто не сохранилось. Лишь дружба Жюля. Он все еще оставался верен прежнему Сержу.
Но дружба эта не приносила облегчения. Скорее наоборот. Она была молчаливым укором. Мешала совсем, до конца освободиться от своего «я». Мешала окончательно превратиться в животное, которому не нужно раз мышлять, у которого нет воспоминаний.
Серж стыдился брать деньги, заработанные Жюлем в пекле кочегарки. Стыдился, отказывался... и все же принимал их, зная, что тяжким бременем стал для своего друга и что никогда не вернуть Жюлю долга, никогда не ответить такой же привязанностью, такой же преданностью за эту трогательную дружбу.
И вдруг Жюль исчез. Серж почти с облегчением принял эту последнюю потерю. Теперь ничто не тревожило, ничто не вызывало непрошенных, хотя и очень редких укоров совести. Он уже больше не вспоминал о тех днях, когда был рядом с Жюлем и его друзьями, когда встретился с Верой.
Все было кончено. Черная густая мгла заволокла мозг, который стал таким же бессильным, ни на что не годным, как руки. Вот тогда и случилось невероятное... Словно
удар молнии, потрясло его неожиданное знакомство. Потрясло, заставило очнуться...Он плелся по улице, дожидаясь наступления темноты. Вечером легче проникнуть незамеченным в бистро, выпросить у кого-нибудь глоток вина. И тут он увидел Жюля, который, по-видимому, только что вернулся из дальнего рейса. Об этом говорил почти коричневый цвет его шеи, сильно запавшие щеки и обведенные темными кругами глаза. Оживленно жестикулируя, Жюль шагал рядом с рослым мужчиной в светлой шляпе и сером элегантном костюме. Спутнику Жюля было, вероятно, около сорока.
Первое побуждение — поскорее перебежать дорогу и скрыться. Но по мостовой двигался густой поток машин. К счастью, Жюль был слишком увлечен разговором и не глядел по сторонам. Однако его спутник, по-своему истолковав пристальный взгляд встретившегося бродяги, торопливо сунул руку в карман за мелочью.
Деньги он не успел протянуть, потому что в эту минуту Жюль радостно воскликнул: «Серж! Хорошо, что я тебя нашел!..» Он всегда радовался, в каком бы виде ни встретил Сержа. Обрадовался и сейчас. Только вчера пришел с моря. Проклятый рейс, ни конца ему не было, ни края... Где Серж пропадает? Бармен, их общий знакомый, сказал, что не видел его несколько месяцев... Это замечательно, что они встретились именно сейчас... Жюль, улыбаясь, взглянул на своего спутника и представил его: «Журналист Вавилов. Твой соотечественник, Серж!.. Он пришел на русском лайнере. Оба судна — мое и Вавилова — стоят лагом друг к другу. Товарищ хочет писать о маки».
Пока Жюль говорил, журналист украдкой оглядел Сержа, и едва приметная брезгливая улыбка тронула его полные, хорошо очерченные губы. Ни взгляд, ни улыбка не укрылись от болезненной настороженности Сержа.
Не протягивая руки, Вавилов ограничился легким поклоном.
Жюль покраснел, поспешно заговорил:
— Серж русский. Вы и о нем, может, напишете.
— Не такие русские интересуют... месье Вавилова,— пробормотал по-французски Серж.
— Почему не такие?! Участник Сопротивления. Блестящий пианист! — горячо, слишком уж горячо воскликнул Жюль.
— Все это плюсквамперфект, давно прошедшее...— Серж произнес это без надрыва, естественно, словно говорил о ком-то другом. Да так, собственно, и было. Только для Жюля он все еще оставался человеком... Дружище Жюль, если существует в мире что-нибудь постоянное, так это твоя доброта. Только ты еще как-то пытаешься связать прошлое, за которое можно было себя уважать, с нынешним пропитанным перегаром и пропахшим нищетой жалким существом...
— Поговорите по-русски, — не сдавался Жюль. Но ни Серж, ни Вавилов не в состоянии были произнести даже первых ни к чему не обязывающих слов. Серж
понимал, как неловко чувствует себя журналист в обществе оборванца, назвавшегося соотечественником.
— Ваша фамилия... — наконец, после долгого молчания, произнес Вавилов.
— Кошелев. Серж Кошелев...
На холодном лице журналиста появилось едва уловимое выражение интереса к соотечественнику.
— Кошелев по отцу. Родился в Одессе. Но воспитали меня здесь дед и бабка — Сабинины. Судовладельцы.— Последнее слово Серж произнес с удовольствием. Он не нуждается в поблажках, не собирается заискивать перед этим русским, и незачем было Жюлю упоминать о маки. Он, Серж, внук судовладельца, пусть это знает предельно вежливый и высокомерный «товарищ».
Вавилов, однако, не обратил ни малейшего внимания на подчеркнутое «судовладелец» и наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить:
— Кошелев... Кошелевы... — Он внимательно взглянул на Сержа.— Не был ли кто-нибудь из вашей семьи моряком?
Гораздо более горячо, нежели он того хотел, у Сержа вырвалось: моряком был отец, которого он не помнит... Но... очень хочет услышать от... Тут он запнулся. Назвать Вавилова товарищем было невозможно. Это дозволено Жюлю, коммунисту... И во второй раз Серж назвал своего соотечественника — месье. Да иного обращения не могло и быть.
Журналист улыбнулся. Однако улыбка эта относилась к его воспоминаниям, но никак не к стоявшему рядом оборванцу.
— У нас в семье часто упоминалась фамилия Кошелевых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Теперь, в каюте лайнера, припоминая все, анализируя, он сознавал— не только гибель Вики, не только руки, не только Алин стали причиной его полного крушения. Надлом произошел в нем самом. Ему больше нечем и незачем было жить...
Жюль ушел плавать, и связь с прежними друзьями сама собой прервалась. Музыка... Ей он тоже не был нужен. Бренчать на рояле, аккомпанируя безголосому певцу, после того, чего он достиг и чего уже не вернуть... Терзать свою душу из-за жалких грошей — ведь такова цена его нынешнему искусству,, ради чего, ради кого?.. Ничего не спасешь с тонущего корабля...
Оставаясь один, он со страхом и с тайной надеждой садился к роялю... А вдруг... Но при трудных пассажах су-дорогой сводило руку. Он плакал, колотил кулаком по клавишам и... пил. Пил все больше, все чаще.
В минуты опьянения ему казалось — все пройдет, все вернется. Чувствовал себя сильным, уверенным. О, он еще сыграет концерт Листа. И не только, этот концерт... Потом наступало похмелье. Тяжкое похмелье бессилия. Эти промежутки безысходной опустошенности он старался сократить, чтоб опять возвратились былые надежды, былая сила. Он жил в этом прошлом, и о будущем думалось легко. А вдруг еще как-то можно жить, чего-то ждать...
Потом пришло безразличие. Безразличие к себе, к окружающим, ко всему. Пустота вокруг. От былого ничто не сохранилось. Лишь дружба Жюля. Он все еще оставался верен прежнему Сержу.
Но дружба эта не приносила облегчения. Скорее наоборот. Она была молчаливым укором. Мешала совсем, до конца освободиться от своего «я». Мешала окончательно превратиться в животное, которому не нужно раз мышлять, у которого нет воспоминаний.
Серж стыдился брать деньги, заработанные Жюлем в пекле кочегарки. Стыдился, отказывался... и все же принимал их, зная, что тяжким бременем стал для своего друга и что никогда не вернуть Жюлю долга, никогда не ответить такой же привязанностью, такой же преданностью за эту трогательную дружбу.
И вдруг Жюль исчез. Серж почти с облегчением принял эту последнюю потерю. Теперь ничто не тревожило, ничто не вызывало непрошенных, хотя и очень редких укоров совести. Он уже больше не вспоминал о тех днях, когда был рядом с Жюлем и его друзьями, когда встретился с Верой.
Все было кончено. Черная густая мгла заволокла мозг, который стал таким же бессильным, ни на что не годным, как руки. Вот тогда и случилось невероятное... Словно
удар молнии, потрясло его неожиданное знакомство. Потрясло, заставило очнуться...Он плелся по улице, дожидаясь наступления темноты. Вечером легче проникнуть незамеченным в бистро, выпросить у кого-нибудь глоток вина. И тут он увидел Жюля, который, по-видимому, только что вернулся из дальнего рейса. Об этом говорил почти коричневый цвет его шеи, сильно запавшие щеки и обведенные темными кругами глаза. Оживленно жестикулируя, Жюль шагал рядом с рослым мужчиной в светлой шляпе и сером элегантном костюме. Спутнику Жюля было, вероятно, около сорока.
Первое побуждение — поскорее перебежать дорогу и скрыться. Но по мостовой двигался густой поток машин. К счастью, Жюль был слишком увлечен разговором и не глядел по сторонам. Однако его спутник, по-своему истолковав пристальный взгляд встретившегося бродяги, торопливо сунул руку в карман за мелочью.
Деньги он не успел протянуть, потому что в эту минуту Жюль радостно воскликнул: «Серж! Хорошо, что я тебя нашел!..» Он всегда радовался, в каком бы виде ни встретил Сержа. Обрадовался и сейчас. Только вчера пришел с моря. Проклятый рейс, ни конца ему не было, ни края... Где Серж пропадает? Бармен, их общий знакомый, сказал, что не видел его несколько месяцев... Это замечательно, что они встретились именно сейчас... Жюль, улыбаясь, взглянул на своего спутника и представил его: «Журналист Вавилов. Твой соотечественник, Серж!.. Он пришел на русском лайнере. Оба судна — мое и Вавилова — стоят лагом друг к другу. Товарищ хочет писать о маки».
Пока Жюль говорил, журналист украдкой оглядел Сержа, и едва приметная брезгливая улыбка тронула его полные, хорошо очерченные губы. Ни взгляд, ни улыбка не укрылись от болезненной настороженности Сержа.
Не протягивая руки, Вавилов ограничился легким поклоном.
Жюль покраснел, поспешно заговорил:
— Серж русский. Вы и о нем, может, напишете.
— Не такие русские интересуют... месье Вавилова,— пробормотал по-французски Серж.
— Почему не такие?! Участник Сопротивления. Блестящий пианист! — горячо, слишком уж горячо воскликнул Жюль.
— Все это плюсквамперфект, давно прошедшее...— Серж произнес это без надрыва, естественно, словно говорил о ком-то другом. Да так, собственно, и было. Только для Жюля он все еще оставался человеком... Дружище Жюль, если существует в мире что-нибудь постоянное, так это твоя доброта. Только ты еще как-то пытаешься связать прошлое, за которое можно было себя уважать, с нынешним пропитанным перегаром и пропахшим нищетой жалким существом...
— Поговорите по-русски, — не сдавался Жюль. Но ни Серж, ни Вавилов не в состоянии были произнести даже первых ни к чему не обязывающих слов. Серж
понимал, как неловко чувствует себя журналист в обществе оборванца, назвавшегося соотечественником.
— Ваша фамилия... — наконец, после долгого молчания, произнес Вавилов.
— Кошелев. Серж Кошелев...
На холодном лице журналиста появилось едва уловимое выражение интереса к соотечественнику.
— Кошелев по отцу. Родился в Одессе. Но воспитали меня здесь дед и бабка — Сабинины. Судовладельцы.— Последнее слово Серж произнес с удовольствием. Он не нуждается в поблажках, не собирается заискивать перед этим русским, и незачем было Жюлю упоминать о маки. Он, Серж, внук судовладельца, пусть это знает предельно вежливый и высокомерный «товарищ».
Вавилов, однако, не обратил ни малейшего внимания на подчеркнутое «судовладелец» и наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить:
— Кошелев... Кошелевы... — Он внимательно взглянул на Сержа.— Не был ли кто-нибудь из вашей семьи моряком?
Гораздо более горячо, нежели он того хотел, у Сержа вырвалось: моряком был отец, которого он не помнит... Но... очень хочет услышать от... Тут он запнулся. Назвать Вавилова товарищем было невозможно. Это дозволено Жюлю, коммунисту... И во второй раз Серж назвал своего соотечественника — месье. Да иного обращения не могло и быть.
Журналист улыбнулся. Однако улыбка эта относилась к его воспоминаниям, но никак не к стоявшему рядом оборванцу.
— У нас в семье часто упоминалась фамилия Кошелевых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44