Это уж вина моего приятеля. Подсунул мне в последнюю минуту мерзкую резину вместо л-акоткани...
Из длинной тирады — если дело касалось «Пчелки», «дядя» Паша не скупился на слова — выяснилось, что надо бы где-то добыть хоть кусок обыкновенной, клеенки, которую продают в аптеках, если им где-нибудь поблизости не встретится станция технического обслуживания.
Бензонасос был водворен на место, и, обильно поливая асфальт, «Пчелка» двинулась дальше.
Кошелеву было ясно, что сегодня им до Одессы не добраться.
Они едва дотянули до заветной станции обслуживания, израсходовав весь запас горючего.
Оставив «дядю» Пашу, оживленно сообщавшего механику технические данные «Пчелки», Кошелев побрел вдоль дороги к посадке. Солнце уже стояло высоко в небе, и зеленые кудрявые акации так и манили под свою густую тень.
Усевшись на траву, Кошелев прислушался к голосам, доносившимся из-за посадки. Там, повидимому, обедали, громко переговариваясь. Потом голоса стали стихать, стало слышно жужжание пчел в белой кашке. Но вот, сначала тихо, потом все громче, полилась песня.. Юношеский голос жаловался на разлуку с любимой. И было в этом голосе столько грусти, столько чувства, что, поддавшись его очарованию, Кошелев размечтался. Виделась ему Галина, ее продолговатые глубокие глаза... Мог бы и он вот так же, как «дядя» Паша, после путешествия возвращаться домой, ждать встречи с ней, на что-то надеяться, о чем-то мечтать. Мог бы... если б не «спасали» его... Но он не имеет прав на какие бы то ни было мечты, на какие бы то. ни было надежды, сколько б ни повторял Фомичов: ты мне родной, близкий человек.
Только бы найти сестру, повидаться с ней, уже тогда легче доживать оставшиеся годы. Вспоминать и ждать писем от нее, от Фомичова, Вавилова, если у них будет желание и время написать...
И опять песня... Теперь в нее вплелись женские голоса. Какая прекрасная песня...
Нащо ж мени чорни бровы, нащо кари очи...
Народная песня... Ведь он еще и не слышал вот так, непосредственно, не со сцены, не по радио народные песни. Целый мир, прошлое и настоящее, душа, сокровенные порывы в них. Он уедет, услышав только эти две песни, что во время отдыха поют за зеленым заслоном невидимые ему девушки и парни. Но и их он возьмет с собой... эти две песни...
А мог бы уехать, не услышав даже их. И Кошелев был благодарен «дяде» Паше и его «Пчелке» за поездку, за утечку бензина, за то, что смог посидеть здесь, на траве, дышать сухим и пряным воздухом, видеть деловитых пчел и, главное, слышать эти песни.
И такая вдруг тоска сжала ему сердце, что от всего этого он должен уйти, вернуться в пропыленные гостиные, к расстроенным пианино, к бездарным своим ученикам! Кошелем обхватил голову руками, уткнулся лицом в колени, как когда-то на черном дворе в Марселе. Нет, нет, никакие письма не восполнят того, чего ему всегда так не хватало. Никакие письма не дадут только что пережитых минут. Утешать себя письмами—обманывать самого себя.
Все кончено... Еще несколько дней — и все будет кончено... Останется лишь дорога к могиле, как сказал «дядя» Паша.
— Дивчата, хлопци! Чи не час братыся до роботы?! — донесся из-за посадки голос женщины, густой, низкий.
Что-то заворковали девушки, над чем-то хохотали хлопцы...
Кошелев медленно поднялся. И ему пора вернуться на станцию техобслуживания.
— А я уже хотел идти искать вас! — увидев его, обрадовался «дядя» Паша.— В корзине кефир, хлеб, колбаса. Я уже подзаправился... Поехали!
Всю дорогу Кошелев был молчалив. Смотрел по сторонам, слушал бесчисленные «автомобильные» истории «дяди» Паши. К вечеру и тот поутих — устал вести машину.
С наступлением темноты устроились они ночевать в мотеле и с рассветом снова двинулись в путь.
Кошелев задремал и проснулся вдруг. Что-то слепящее ударило в глаза! Солнце!.. Поднималось солнце. Море, еще дымящееся туманом, подступило к самой дороге.
— Какая благодать!—улыбаясь и потирая занемевшую руку, сказал Кошелев.
— Больше не могу! — закричал «дядя» Паша и врезался «Пчелкой» в прибрежный песок.
Сбросив туфли, рубашку, брюки, он с разбега бросился в море. Завопил, загоготал, разбрызгивая воду, и поплыл.
Кошелев аккуратно сложил свои вещи и устремился за «дядей» Пашей. В первое мгновение его словно обожгло льдом. Но это ощущение сразу прошло и Кошелев поплыл, касаясь щекой воды, наслаждаясь свежим дыханием утреннего моря.
Далеко впереди, словно огромный дельфин, нырял и выпрыгивал из воды «дядя» Паша.
Море, гладкое, не проснувшееся, дымилось жемчужными туманами... И солнце не торопилось его будить.
Куда-то отошли, отступили от Кошелева тяжкие думы, сомнения. Он тоже закричал и, ударив ладонью по воде, поднял в воздух радужные брызги. Нырнул, стараясь рассмотреть голубовато-зеленое дно. Выползал здоровенный краб из-под большого коричневого камня. Водоросли на камне колыхались, выталкивая из своей чащи стайку серебристых рыбок. Левее - камня, среди песка, трава... луговая трава... засеянное поле...
Вырвавшись на поверхность, Кошелев крикнул, просто так, от избытка чувств:
— Благодать! Какая благодать! — и опять поплыл, рассекая подбородком воду. Подумалось, что сейчас, вернувшись, он увидит Вавилова, и тот радостно скажет: «Вам повезло! Я разыскал Наденьку!» Самое главное, самое важное, ради чего он все эти годы тянул лямку... Есть Наденька... Надежда... Для нее бы жить, работать. Все для нее. Хоть теперь она почувствует его любовь, заботу, если не в его силах, было прийти на помощь, когда она нуждалась в поддержке.
Он почему-то был уверен, что найдет Надю. Именно сегодня найдет. Вавилову обещали ответить через несколько дней. Он интуитивно чувствовал, что встретится с сестрой. Даже самые большие расстояния для самолета вопрос нескольких часов. Какой будет эта встреча? Наверное, у Наденьки дети есть — его племянники. Мальчишка — вроде авиамоделиста Пети, тоже позовет его, Кошелева, в свой Дворец пионеров.
Такой рождается день! Такой ясный день непременно принесет добрые вести. И Кошелев радовался солнцу, морю, дельфиньей резвости «дяди» Паши. Доброму предчувствию...
Если б навсегда ушло, пропало гнетущее одиночество!..
— Жаль выползать из моря, но надо ехать! — объявил «дядя» Паша.— Ох, жаль, «Пчелку» в соленой воде не выкупаешь!..
«Пчелка» тяжело выбиралась из песка на дорогу.
Они ехали мимо сел, обезлюдевших в эту страдную пору, мимо сверкавших на солнце лиманов, отделенных от моря узкой кромкой земли, по которой пролегало шоссе.
Справа подковой у бухты, контурами высоких зданий заводских труб, ажурных пик радиостанций — вставала вся в зелени Одесса...
Скорей бы доехать!.. Странно, что не только известия о сестре ждет он. Ему хочется увидеть Вавилова и особенно Галину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Из длинной тирады — если дело касалось «Пчелки», «дядя» Паша не скупился на слова — выяснилось, что надо бы где-то добыть хоть кусок обыкновенной, клеенки, которую продают в аптеках, если им где-нибудь поблизости не встретится станция технического обслуживания.
Бензонасос был водворен на место, и, обильно поливая асфальт, «Пчелка» двинулась дальше.
Кошелеву было ясно, что сегодня им до Одессы не добраться.
Они едва дотянули до заветной станции обслуживания, израсходовав весь запас горючего.
Оставив «дядю» Пашу, оживленно сообщавшего механику технические данные «Пчелки», Кошелев побрел вдоль дороги к посадке. Солнце уже стояло высоко в небе, и зеленые кудрявые акации так и манили под свою густую тень.
Усевшись на траву, Кошелев прислушался к голосам, доносившимся из-за посадки. Там, повидимому, обедали, громко переговариваясь. Потом голоса стали стихать, стало слышно жужжание пчел в белой кашке. Но вот, сначала тихо, потом все громче, полилась песня.. Юношеский голос жаловался на разлуку с любимой. И было в этом голосе столько грусти, столько чувства, что, поддавшись его очарованию, Кошелев размечтался. Виделась ему Галина, ее продолговатые глубокие глаза... Мог бы и он вот так же, как «дядя» Паша, после путешествия возвращаться домой, ждать встречи с ней, на что-то надеяться, о чем-то мечтать. Мог бы... если б не «спасали» его... Но он не имеет прав на какие бы то ни было мечты, на какие бы то. ни было надежды, сколько б ни повторял Фомичов: ты мне родной, близкий человек.
Только бы найти сестру, повидаться с ней, уже тогда легче доживать оставшиеся годы. Вспоминать и ждать писем от нее, от Фомичова, Вавилова, если у них будет желание и время написать...
И опять песня... Теперь в нее вплелись женские голоса. Какая прекрасная песня...
Нащо ж мени чорни бровы, нащо кари очи...
Народная песня... Ведь он еще и не слышал вот так, непосредственно, не со сцены, не по радио народные песни. Целый мир, прошлое и настоящее, душа, сокровенные порывы в них. Он уедет, услышав только эти две песни, что во время отдыха поют за зеленым заслоном невидимые ему девушки и парни. Но и их он возьмет с собой... эти две песни...
А мог бы уехать, не услышав даже их. И Кошелев был благодарен «дяде» Паше и его «Пчелке» за поездку, за утечку бензина, за то, что смог посидеть здесь, на траве, дышать сухим и пряным воздухом, видеть деловитых пчел и, главное, слышать эти песни.
И такая вдруг тоска сжала ему сердце, что от всего этого он должен уйти, вернуться в пропыленные гостиные, к расстроенным пианино, к бездарным своим ученикам! Кошелем обхватил голову руками, уткнулся лицом в колени, как когда-то на черном дворе в Марселе. Нет, нет, никакие письма не восполнят того, чего ему всегда так не хватало. Никакие письма не дадут только что пережитых минут. Утешать себя письмами—обманывать самого себя.
Все кончено... Еще несколько дней — и все будет кончено... Останется лишь дорога к могиле, как сказал «дядя» Паша.
— Дивчата, хлопци! Чи не час братыся до роботы?! — донесся из-за посадки голос женщины, густой, низкий.
Что-то заворковали девушки, над чем-то хохотали хлопцы...
Кошелев медленно поднялся. И ему пора вернуться на станцию техобслуживания.
— А я уже хотел идти искать вас! — увидев его, обрадовался «дядя» Паша.— В корзине кефир, хлеб, колбаса. Я уже подзаправился... Поехали!
Всю дорогу Кошелев был молчалив. Смотрел по сторонам, слушал бесчисленные «автомобильные» истории «дяди» Паши. К вечеру и тот поутих — устал вести машину.
С наступлением темноты устроились они ночевать в мотеле и с рассветом снова двинулись в путь.
Кошелев задремал и проснулся вдруг. Что-то слепящее ударило в глаза! Солнце!.. Поднималось солнце. Море, еще дымящееся туманом, подступило к самой дороге.
— Какая благодать!—улыбаясь и потирая занемевшую руку, сказал Кошелев.
— Больше не могу! — закричал «дядя» Паша и врезался «Пчелкой» в прибрежный песок.
Сбросив туфли, рубашку, брюки, он с разбега бросился в море. Завопил, загоготал, разбрызгивая воду, и поплыл.
Кошелев аккуратно сложил свои вещи и устремился за «дядей» Пашей. В первое мгновение его словно обожгло льдом. Но это ощущение сразу прошло и Кошелев поплыл, касаясь щекой воды, наслаждаясь свежим дыханием утреннего моря.
Далеко впереди, словно огромный дельфин, нырял и выпрыгивал из воды «дядя» Паша.
Море, гладкое, не проснувшееся, дымилось жемчужными туманами... И солнце не торопилось его будить.
Куда-то отошли, отступили от Кошелева тяжкие думы, сомнения. Он тоже закричал и, ударив ладонью по воде, поднял в воздух радужные брызги. Нырнул, стараясь рассмотреть голубовато-зеленое дно. Выползал здоровенный краб из-под большого коричневого камня. Водоросли на камне колыхались, выталкивая из своей чащи стайку серебристых рыбок. Левее - камня, среди песка, трава... луговая трава... засеянное поле...
Вырвавшись на поверхность, Кошелев крикнул, просто так, от избытка чувств:
— Благодать! Какая благодать! — и опять поплыл, рассекая подбородком воду. Подумалось, что сейчас, вернувшись, он увидит Вавилова, и тот радостно скажет: «Вам повезло! Я разыскал Наденьку!» Самое главное, самое важное, ради чего он все эти годы тянул лямку... Есть Наденька... Надежда... Для нее бы жить, работать. Все для нее. Хоть теперь она почувствует его любовь, заботу, если не в его силах, было прийти на помощь, когда она нуждалась в поддержке.
Он почему-то был уверен, что найдет Надю. Именно сегодня найдет. Вавилову обещали ответить через несколько дней. Он интуитивно чувствовал, что встретится с сестрой. Даже самые большие расстояния для самолета вопрос нескольких часов. Какой будет эта встреча? Наверное, у Наденьки дети есть — его племянники. Мальчишка — вроде авиамоделиста Пети, тоже позовет его, Кошелева, в свой Дворец пионеров.
Такой рождается день! Такой ясный день непременно принесет добрые вести. И Кошелев радовался солнцу, морю, дельфиньей резвости «дяди» Паши. Доброму предчувствию...
Если б навсегда ушло, пропало гнетущее одиночество!..
— Жаль выползать из моря, но надо ехать! — объявил «дядя» Паша.— Ох, жаль, «Пчелку» в соленой воде не выкупаешь!..
«Пчелка» тяжело выбиралась из песка на дорогу.
Они ехали мимо сел, обезлюдевших в эту страдную пору, мимо сверкавших на солнце лиманов, отделенных от моря узкой кромкой земли, по которой пролегало шоссе.
Справа подковой у бухты, контурами высоких зданий заводских труб, ажурных пик радиостанций — вставала вся в зелени Одесса...
Скорей бы доехать!.. Странно, что не только известия о сестре ждет он. Ему хочется увидеть Вавилова и особенно Галину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44