Пароход отошел, а женщины все нет. Подбросила ребенка моей тогда еще совсем юной тете...
— Юной еще бы ничего. Так ведь имущества моего всего-то смена белья,— вмешалась Мария Ивановна, снова усаживаясь в кресло.—Ребенок проснулся, плачет. Развернула его—мальчишка. А в одеяле записка: «Васе три месяца. Меня не ищите!..» Три месяца! Куда мне с ним? Прошу, умоляю людей, возьмите мальчонку! Да кто возьмет! Время-то крутое... Мальчишка криком кричит. Надо чем-то кормить. Хорошо хоть капитан где-то в своих, судовых запасах малость сгущенного молока нашел. Простыней старых на пеленки дал. Вот и доехали до места. В бараке поселились — горе одно. Мы в бочке-, в холодной воде купались, и его купала. Уйду в поле, а Ва-сютка лежит один-одинешенек. Сейчас посмотришь, дети в тепле да в холе, а заболеет — умрет. Моему ничего.не делается. Вернусь в барак, лягу, а он прижмется ко мне, греется, мурлычет. Котенок, и только. Господи, думаю, уж лучше бы помер, чем вот так мучиться. И мне бы легче. Думаю так, а сама плачу —жалко. Привыкла потом, приспособилась. И такой он ласковый, тихонький растет. Смотрит глазенками своими и ждет. Приголубь только, приласкай — и хлеба не надо. Уже года три ему было, одни там приезжие просили — отдай нам, усыновим! Куда тебе, девке, с ним?! И замуж не возьмут. Тут, мол, знают, откуда мальчишка. Куда поедете — кто поверит, что не прижила его? А мне уж все равно было: поверят — не поверят. Сын, и все тут.
— Только напрасно вы с дядей Тимой все рассказали ему,— задумчиво произнес Вавилов и положил в пепельницу потухшую сигарету.— Напрасно...
— Не знаю... Подрос мальчик, вот и считала, что обязана сказать правду. Волновалась, долго не решалась. А он выслушал, обнял меня и говорит: «Я все давно знаю, мамуська! Добрые люди постарались. И люблю тебя и папу, и уважаю за все еще больше...» — Мария Ивановна прикусила губу. Она торопливо поднялась и ушла в комнату.
Как не вязалось первое впечатление, произведенное хозяйкой дома на Сержа, с тем, что он услышал... И те люди, которых он сегодня встречал, даже сердитая дворничиха, упомянувшая о своем возвращении домой после войны, и у нее могла быть своя, вот такая же сложная судьба. Во время гитлеровского нашествия растекались по дорогам Франции толпы людей, с детьми, с жалким домашним скарбом... Кто побогаче, те как-то находили с гитлеровцами общий язык. Уходила беднота. И голодала беднота. Так ведь Францию, можно сказать, подарили
врагу. А Россия сражалась. Истекая кровью, сражалась, не отдавая без боя ни одного клочка земли своей. Вот и судьбы людей трагичны и велики.
Да, он слышал, даже читал об этом. Но одно дело читать, а другое — вот так сидеть за столом с пожилой, доброй женщиной, которая словно создана для мирного домашнего очага, и такое услышать! Фронт... Окопы... Камчатка...
— Замечательная женщина,— в волнении произнес Серж.— Такое самопожертвование...
— Во всем! Именно во всем тетя Маня такая! —горячо подхватил Вавилов.— Знаете, она даже детей больше иметь не хотела. Вдруг, при своих-то, приемышу хуже будет. Жила им, для него. А тут война. Тимофей, муж тети Мани, на фронт ушел. Она тогда в танковых частях служила. Уехала инспектировать формировавшуюся часть. И в ее отсутствие похоронную принесли. Вася прочел — и на фронт... Погиб мальчик... Через три с половиной месяца... погиб. Что тогда с бедной тетей Маней было!.. Двоих потерять: мужа и сына!.. Почти одновременно. И удерживать ее не стали. Ушла на передовую... Одна теперь век доживает... Поедет в Сибирь к друзьям своим фронтовым или у нас иной раз недельку-другую побудет, но разве это спасает от одиночества?..
Вавилов вздохнул, замолчал. Молчал Серж, уж он-то знал, что такое одиночество... Тяжела, страшна судьба этой женщины, и все же сохранилось в ней душевное тепло для этих роз, для Юрия, даже для него, Сержа, незнакомого ей человека...
— Тетя Маня! Иди к нам, тетя Маня! — крикнул Вавилов в открытые окна комнаты.
— За Марию Ивановну!—восторженно предложил Серж.
Мария Ивановна вошла, улыбнулась, хотя глаза ее покраснели, припухли.
— Какие галантные кавалеры!.. А я чуть не забыла угостить вас персиками.— Она поставила перед Сержем большое блюдо.
— Знаешь, тетя Маня, что мы хотели бы услышать от тебя? — заговорил Вавилов.— Ты расскажи нам...
— Никаких боевых эпизодов, как ты выражаешься, я рассказывать не буду,— перебила племянника Мария Ивановна.— Мы с тобой, кажется, условились,
— Что ты, что ты! Никаких эпизодов! — смеясь воскликнул Вавилов.— Уговор есть уговор!.. Ты лучше о Кошелевых. Все, что ты о них знаешь.
— О Кошелевых? О Ларе и капитане Кошелеве?.. Когда ж это было!..
Серж почувствовал, что бледнеет, услышав имя своей матери. Лара... Лариса... Значит, Мария Ивановна ее знает, хорошо знает, если называет уменьшительным именем!
Вавилов выразительно взглянул на Сержа: не напрасно я тебя сюда привез!
— Что же рассказать, Юрик? Что ты хочешь услышать? —с некоторым недоумением спросила Мария Ивановна.— Ты и в письме меня о Кошелевых спрашивал. Объясни, что тебя интересует?
— Все нас интересует. Все, что вспомнишь. И уж, конечно, потом я тебе объясню, почему нас интересует.— Вавилов положил руку на пальцы тетки и чуть-чуть их пожал.
Она перевела взгляд на Сержа. Но лицо его было таким бледным, взволнованным, что, больше ничего не спросив, она нахмурила брови, словно припоминая, и заговорила:
— Ну, если вам это так важно... Я постараюсь... Но еще раз предупреждаю, вряд ли такая хроника пригодится для какой-нибудь статьи. Это... частные... словом, семейные воспоминания, что даже не знаю...
— Тетя Маня, рассказывай, потом мы тебе все объясним... Потом... Хорошо? — Вавилов вскочил и обнял Марию Ивановну за плечи.
— Не подлизывайся, Юрка! Садись! Я и так постараюсь ничего не забыть. Начну я, пожалуй, с замужества Лары. Должна сказать, что ни ее родственники, ни знакомые, ни, тем более, родители не проявляли особого восторга по поводу ее выбора. Больше того, замужество ее вызвало целый скандал. От этой тихой, маленькой девушки никто не ожидал такого упорства и решительности... Во всяком случае, не добившись согласия родных, она, что называется, действовала очертя голову. Это «очертя голову» было у всех на языке. Сестре моей Лизе, маме нашего Юры, рассказала жена какого-то капитана о Ларином «ужасном» поступке. Рассказывала полушепотом, чтобы я*не услышала. Но разве пропустит девчонка мимо ушей такую романтическую историю? Познако-
милась я с Ларой только через несколько лет, когда Лиза и Евграф, родители-Юры, стали брать меня с собой в гости. А с Володей Кошелевым—в нашем доме капитана звали только Володей,— с ним Евграф и Лиза были знакомы давно. Еще в те времена, когда он у Евграф а плавал матросом. Володя до женитьбы частенько заходил к нам на чаек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Юной еще бы ничего. Так ведь имущества моего всего-то смена белья,— вмешалась Мария Ивановна, снова усаживаясь в кресло.—Ребенок проснулся, плачет. Развернула его—мальчишка. А в одеяле записка: «Васе три месяца. Меня не ищите!..» Три месяца! Куда мне с ним? Прошу, умоляю людей, возьмите мальчонку! Да кто возьмет! Время-то крутое... Мальчишка криком кричит. Надо чем-то кормить. Хорошо хоть капитан где-то в своих, судовых запасах малость сгущенного молока нашел. Простыней старых на пеленки дал. Вот и доехали до места. В бараке поселились — горе одно. Мы в бочке-, в холодной воде купались, и его купала. Уйду в поле, а Ва-сютка лежит один-одинешенек. Сейчас посмотришь, дети в тепле да в холе, а заболеет — умрет. Моему ничего.не делается. Вернусь в барак, лягу, а он прижмется ко мне, греется, мурлычет. Котенок, и только. Господи, думаю, уж лучше бы помер, чем вот так мучиться. И мне бы легче. Думаю так, а сама плачу —жалко. Привыкла потом, приспособилась. И такой он ласковый, тихонький растет. Смотрит глазенками своими и ждет. Приголубь только, приласкай — и хлеба не надо. Уже года три ему было, одни там приезжие просили — отдай нам, усыновим! Куда тебе, девке, с ним?! И замуж не возьмут. Тут, мол, знают, откуда мальчишка. Куда поедете — кто поверит, что не прижила его? А мне уж все равно было: поверят — не поверят. Сын, и все тут.
— Только напрасно вы с дядей Тимой все рассказали ему,— задумчиво произнес Вавилов и положил в пепельницу потухшую сигарету.— Напрасно...
— Не знаю... Подрос мальчик, вот и считала, что обязана сказать правду. Волновалась, долго не решалась. А он выслушал, обнял меня и говорит: «Я все давно знаю, мамуська! Добрые люди постарались. И люблю тебя и папу, и уважаю за все еще больше...» — Мария Ивановна прикусила губу. Она торопливо поднялась и ушла в комнату.
Как не вязалось первое впечатление, произведенное хозяйкой дома на Сержа, с тем, что он услышал... И те люди, которых он сегодня встречал, даже сердитая дворничиха, упомянувшая о своем возвращении домой после войны, и у нее могла быть своя, вот такая же сложная судьба. Во время гитлеровского нашествия растекались по дорогам Франции толпы людей, с детьми, с жалким домашним скарбом... Кто побогаче, те как-то находили с гитлеровцами общий язык. Уходила беднота. И голодала беднота. Так ведь Францию, можно сказать, подарили
врагу. А Россия сражалась. Истекая кровью, сражалась, не отдавая без боя ни одного клочка земли своей. Вот и судьбы людей трагичны и велики.
Да, он слышал, даже читал об этом. Но одно дело читать, а другое — вот так сидеть за столом с пожилой, доброй женщиной, которая словно создана для мирного домашнего очага, и такое услышать! Фронт... Окопы... Камчатка...
— Замечательная женщина,— в волнении произнес Серж.— Такое самопожертвование...
— Во всем! Именно во всем тетя Маня такая! —горячо подхватил Вавилов.— Знаете, она даже детей больше иметь не хотела. Вдруг, при своих-то, приемышу хуже будет. Жила им, для него. А тут война. Тимофей, муж тети Мани, на фронт ушел. Она тогда в танковых частях служила. Уехала инспектировать формировавшуюся часть. И в ее отсутствие похоронную принесли. Вася прочел — и на фронт... Погиб мальчик... Через три с половиной месяца... погиб. Что тогда с бедной тетей Маней было!.. Двоих потерять: мужа и сына!.. Почти одновременно. И удерживать ее не стали. Ушла на передовую... Одна теперь век доживает... Поедет в Сибирь к друзьям своим фронтовым или у нас иной раз недельку-другую побудет, но разве это спасает от одиночества?..
Вавилов вздохнул, замолчал. Молчал Серж, уж он-то знал, что такое одиночество... Тяжела, страшна судьба этой женщины, и все же сохранилось в ней душевное тепло для этих роз, для Юрия, даже для него, Сержа, незнакомого ей человека...
— Тетя Маня! Иди к нам, тетя Маня! — крикнул Вавилов в открытые окна комнаты.
— За Марию Ивановну!—восторженно предложил Серж.
Мария Ивановна вошла, улыбнулась, хотя глаза ее покраснели, припухли.
— Какие галантные кавалеры!.. А я чуть не забыла угостить вас персиками.— Она поставила перед Сержем большое блюдо.
— Знаешь, тетя Маня, что мы хотели бы услышать от тебя? — заговорил Вавилов.— Ты расскажи нам...
— Никаких боевых эпизодов, как ты выражаешься, я рассказывать не буду,— перебила племянника Мария Ивановна.— Мы с тобой, кажется, условились,
— Что ты, что ты! Никаких эпизодов! — смеясь воскликнул Вавилов.— Уговор есть уговор!.. Ты лучше о Кошелевых. Все, что ты о них знаешь.
— О Кошелевых? О Ларе и капитане Кошелеве?.. Когда ж это было!..
Серж почувствовал, что бледнеет, услышав имя своей матери. Лара... Лариса... Значит, Мария Ивановна ее знает, хорошо знает, если называет уменьшительным именем!
Вавилов выразительно взглянул на Сержа: не напрасно я тебя сюда привез!
— Что же рассказать, Юрик? Что ты хочешь услышать? —с некоторым недоумением спросила Мария Ивановна.— Ты и в письме меня о Кошелевых спрашивал. Объясни, что тебя интересует?
— Все нас интересует. Все, что вспомнишь. И уж, конечно, потом я тебе объясню, почему нас интересует.— Вавилов положил руку на пальцы тетки и чуть-чуть их пожал.
Она перевела взгляд на Сержа. Но лицо его было таким бледным, взволнованным, что, больше ничего не спросив, она нахмурила брови, словно припоминая, и заговорила:
— Ну, если вам это так важно... Я постараюсь... Но еще раз предупреждаю, вряд ли такая хроника пригодится для какой-нибудь статьи. Это... частные... словом, семейные воспоминания, что даже не знаю...
— Тетя Маня, рассказывай, потом мы тебе все объясним... Потом... Хорошо? — Вавилов вскочил и обнял Марию Ивановну за плечи.
— Не подлизывайся, Юрка! Садись! Я и так постараюсь ничего не забыть. Начну я, пожалуй, с замужества Лары. Должна сказать, что ни ее родственники, ни знакомые, ни, тем более, родители не проявляли особого восторга по поводу ее выбора. Больше того, замужество ее вызвало целый скандал. От этой тихой, маленькой девушки никто не ожидал такого упорства и решительности... Во всяком случае, не добившись согласия родных, она, что называется, действовала очертя голову. Это «очертя голову» было у всех на языке. Сестре моей Лизе, маме нашего Юры, рассказала жена какого-то капитана о Ларином «ужасном» поступке. Рассказывала полушепотом, чтобы я*не услышала. Но разве пропустит девчонка мимо ушей такую романтическую историю? Познако-
милась я с Ларой только через несколько лет, когда Лиза и Евграф, родители-Юры, стали брать меня с собой в гости. А с Володей Кошелевым—в нашем доме капитана звали только Володей,— с ним Евграф и Лиза были знакомы давно. Еще в те времена, когда он у Евграф а плавал матросом. Володя до женитьбы частенько заходил к нам на чаек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44