Схватил Кошелев свое кожаное пальто, шапку, компас и тихонько через спальню, через штурманскую на мостик. Я за капитаном.
Очухались наши паны, наверное, когда вода уже под койками плескалась. А мы, пятеро, были уже далеко. Фомичов и Кошелев, они покрепче других, так больше на веслах. Потом из куска брезента наш капитан парус приладил.
Против ветра да против волны грести — не семечки лускать. А тут был еще среди нас уже старенький дядька. Платонов или Пантелеймонов, точно уж не припомню. Тот, бедолага, не выдержал. Горит, дыхнуть не может. Пришлось парус снять и обмотать им хорошенько, чтоб ветром не так пробирало. Хрипит дедусь, еле разберешь: «Хорошо, братцы, что колосника не нашлось, а то совсем готовенький, хоть прямо за борт...» Не очень веселая шутка. А мы и сами вкрай заморились. Только вдруг смотрим — огонек! И не верится. К самому маяку подгребли...
Да, редкий морячина был Кошелев. По нюху, что ли, он берег угадывал. Конечно, такое бывает у иного капитана. От рождения. И нюху этому, чутью, как говорят,
никакие тебе мореходки, ни низшие, ни высшие не научат.
Высадились на берег, и бегом по хатам. Дедуся аккуратно жинке доставили.
Вот так все получилось. Договорились мы все собраться, решить что и как. Только я на ту встречу не попал — в тифу свалился. Выдюжал, когда наши уже в городе были. Тут меня вскорости на Балтику взяли служить...»
На этом запись обрывалась. А дальше, что дальше?.. Кошелев схватил блокнот. Вот оно — отчеркнуто до слов: «Заболел я тифом...» Ниже шли строки, не попавшие в очерк.
«Про Фомичова слышал, большим человеком стал — начальником Азовского пароходства. Теперь где-то на пенсии, отдыхает. Только и точности не скажу — в Севастополе, в Балаклаве или в Керчи. Не вспомню. А капитана Кошелева не встречал, потом говорили, что погиб он... как и где, это мне неизвестно...»
— Это мне неизвестно... — прошептал Серж. Он сидел неподвижно, не отрывая глаз от серого блокнота, а вокруг него все еще глухо рокотали басы, сплетаясь в тревожные фразы: не унималось море и ревел ветер, плакала скрипка угасающим голосом старого матроса. Гневно отзывалась медь, словно звонкая палуба под коваными сапогами, захватившими судно солдат. И пронизывая, соединяя все это, то нарастая, то уходя, металась в отчаянной безысходности сильная мужественная мелодия, переходившая в мощное звучание трагической решимости...
Упав головой на серый блокнот, Серж, потрясенный прочитанным, весь еще во власти охватившего его волнения, еще не осмыслив, не постигнув разумом, совершенно отчетливо «чувствовал» образ отца, раскрывшийся в хаосе нахлынувших событий, как в водоворот, втянувших капитана.
И вместе с этим восприятием, которого Серж, конечно, не замечал, потому что так отзывалось в нем все, что глубоко его затрагивало, в его сознании проносились какие-то мысли, полузабытые воспоминания, несовместимые с образом отца,-—пестрая и жалкая, несмотря ни на какие титулы, толпа беженцев,— унизительные регистрации в полицейских участках, положение беспаспортного, из милости принятого эмигранта, лихорадочные по-
иски заработка, оскорбительные покровительственные улыбки всяких месье Дюбуа, отсчитывающих франки из толстого бумажника...
Все это было несовместимо с капитаном Кошелевым, каким узнал его Серж. Как несовместимы с подлинной музыкой «Молитва девы» или «Собачий вальс». Гораздо более естественным для отца было выбрать «двадцать миль по фарватеру» и минное поле, даже «обыкновенный телеграфный столб», нежели бегство во Францию и все последствия этого бегства.
Старики Сабинины пошли на это. Пошли, потому что их восприятие жизни было совершенно иным.
Что случилось с отцом? Серж поднял голову, перечел последние строки: «погиб он... Как и. где, это мне неизвестно...» Больше ни слова, ни намека. Наверное, только у Григория Фомичова и можно будет узнать о последних днях капитана. Непременно, непременно надо найти этого человека. Даже если б для этого пришлось объездить весь Крым.
Сейчас бы, сию минуту посоветоваться с Вавиловым. Но куда придешь среди ночи... А утром они с Вавиловым решат, как быть дальше...
Серж бережно листал блокнот. Он знал, что ни одна фраза, ни одно слово не ускользнули от его внимания, и все же принялся перечитывать с первой страницы. Теперь уже, оценивая слова Кравченко, анализируя поступки отца, Серж пришел к выводу, что главным в характере капитана было чувство собственного достоинства. Оно определяло все его поведение. И в других он тоже превыше всего ценил эту черту характера.
Не умел и не желал капитан пресмыкаться...
Нигде! Ни перед кем...
ГЛАВА 4
...В тишине ночи позвякивал кран, постукивали на стыках колеса проходившего где-то внизу состава, а Сержу чудилось, словно он не в гостиничном номере, а в каюте «Цесаревича». И ему решать, как некогда пришлось решить отцу, как жить дальше. Все кругом рушится. Рушится привычная жизнь, и взятое с боя — Капитан! — теперь роковым образом поворачивается, против него самого. Сомнения, тревоги, страх за семью... Что ждет же-
ну и сына в голодной России?! Минное поле —выход только для него. Только для него одного... А семья?..
Он не смел сдаваться, как-то действовал, уходил из плена, уходил от крайнего, принятого в минуту гнева решения...
Неожиданно легкий солоноватый ветер ворвался в окно, донес откуда-то песню, простую и ясную, как утренний воздух. И, слушая, Серж незаметно для себя уснул.
Разбудил его стук в дверь.
— Ну и спите же вы! — воскликнул Вавилов, входя в номер.— Я уже уйму дел переворотил, в море выкупался, хорошие новости раздобыл...—Он распахнул ворот'клетчатой рубашки, сиял соломенную кепку с влажных светлых волос и старательно вытер платком лоб.
Вместе с Вавиловым будто порвалась в номер бодрящая свежесть.
- Я все прочел, Юра. Это необычайно интересно, и, думаю, каждый захочет узнать, как в дальнейшем сложилась судьба людей, о которых рассказал Кравченко.
— А мы расскажем. Обязательно. И может статься, уже сегодня узнаем кое-что новое... Идите скорей умывайтесь, время не ждет!..
И опять, как накануне, Сержу оставалось лишь подчиниться. Вавилов, усевшись на подоконнике, шелестел газетами. Наиболее интересные сообщения читал вслух.
Рубашку и галстук Серж выбирал еще более тщательно, чем на пароходе. За много лет беготни по урокам он отлично усвоил, какое впечатление производят на окру жающих стоптанные каблуки или плохо отутюженный воротничок.
Увидев его, Вавилов расхохотался:
— Да вы что?! Сваритесь вот так при полном параде! Честное слово, сваритесь в костюме. И галстук снимайте. Кому он нужен в такую жару?!
— Мне, конечно, не нужен... — Серж с удовольствием стащил с шеи галстук. Вавилову виднее, как следует одеваться, «в такую жару».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44