— Она обернулась к телевизору, чтобы получше услышать диктора, объявляющего очередной номер программы. — Наверное, после этой пары выступит. Так в чем дело?
— Ничего... Я пойду... Не буду мешать... — тихо произнес Серж.
— Вовсе вы не мешаете, говорите, что вам нужно,— спросила женщина уже совсем другим тоном и даже
улыбнулась, добавив: — Говорите же, чудак вы этакий. Бабы, что ли, испугались?
— Я... Может, вам известно... не живет ли здесь... Ко-шелева?— с трудом выдавил он.
— Кошелева? Кошелева... Нет, такой не числится.— Тон дворничихи снова изменился, отвечала она строго, по-деловому.
— Но раньше... раньше... жила? — Серж тревожно вглядывался в лицо женщины. Может, ей припомнится, разгладится морщина на переносице, оживятся глаза:— Ну как же, Кошелева...
Но лицо дворничихи не менялось. Она покачала головой и равнодушно сказала:
— Нет, не жила. Я сразу после войны приехала. Дом еще был разрушенный. И тот, что на улицу выходит, тоже.
Ничего от прежней раздражительности и грубости уже не было в ее обращении, и Сержа настолько это подбодрило, что он решился задать еще один вопрос:
— И потом отстраивали тот... что на улицу выходит?
— А как же! Все как есть восстановили. С лестницей одной сколько было возни. Красивая там лестница. Даже смотреть приятно. Сама я строителей повела, показала, где недостающие ступени взять. Возле совсем загубленного дома набрали...— уже с явным удовольствием рассказывала дворничиха, не забывая, однако, поглядывать на телевизор.
Серж понимал, что говорит она, вероятно, из вежли-вости, желая загладить грубость, которой его встретила, и мысли женщины заняты совсем другим. Но он все не уходил. Ведь убеждал себя, что встреча с сестрой не произойдет вот так, совсем просто. Убеждал, хотя где-то в глубине души все же надеялся.
— А как она выглядит, Кошелева? — спросила дворничиха и указала Сержу на стул.— Молодая она или старая?
Он поблагодарил, но не сел, а живо ответил, обрадованный этим явным знаком внимания:
— Ей, вероятно, сорок три — сорок пять лет. А выглядит...— Он запнулся. Ведь сестра могла быть совсем не такой, какой представлялась ему, и он неуверенно заключил: —Нет, не знаю, как она выглядит.
Дворничиха озабоченно покачала головой и посоветовала:
— Вы вот что, идите прямо в милицию. Скажете год рождения, имя, отчество, и через час вам представят адрес вашей знакомой...
Он должен был сказать «до свидания», поблагодарить. Должен был уйти, но вместо всего этого робко спросил:
— А тот дом... что на улицу... вы не знаете, кому он принадлежал?
— Жакту. Кому ж еще?! И до войны жакту. Ведомственные, они все больше новые.
Серж чуть было не спросил, кто такой Жакт. Но после слов о ведомственных домах сообразил, что фамилией непонятный «жакт» быть не может.
— И до революции — жакту? — Вопрос этот был задан даже в несколько шутливом тоне.
Женщина рассмеялась. Серж тоже улыбнулся, хотя ему вовсе не было весело. А если он ошибся? Если еще где-нибудь есть похожий дом, с такой же лестницей и канделябрами?..
— Старушка одна когда-то тут жила, так рассказыва- ла: хозяином того дома был буржуй, все, как есть, бро-сил и драпанул с беляками!
— Во Францию? — взволнованно спросил Серж. Он уже не сомневался. Все верно. Только бы узнать, где живет старушка. Только бы дворничиха снова не рассердилась, не выгнала его вон.
— Точно не скажу, куда удрал.
— А старушка... Где она живет? Скажите, пожалуйста, скажите... Я уплачу!..
— За что уплатите? — удивилась дворничиха.-— Анна Петровна живет как раз напротив. Квартира три... Вы, как я понимаю, историей нашего города интересуетесь?
— Да... В некотором роде...
— Так я и знала... Племянник мой тоже по этой части. Экскурсоводом работает. Всем интересуется: что да когда.— Дворничиха, видимо, намеревалась еще что-то сказать о племяннике, но тут диктор, приятно улыбаясь, стал называть участников самодеятельности. Серж для нее перестал существовать. Женщина бросилась к телевизору, усилила звук...
На улице Серж взглянул на часы. Времени еще достаточно. Но если б даже оставалось всего несколько минут, он все равно перебежал бы дорогу, чтоб разыскать Анну Петровну, женщину, что-то знавшую о «буржуе».
Это слово, столь пренебрежительно брошенное, вернуло Сержа к действительности. Дворничиха, вероятно, говорить бы с ним не стала, узнай она, что сбежавший «буржуй» — его дед, взявший и внука своего в «бега». Неприятное, горькое чувство... Словно под чужой личиной, жалким обманщиком разгуливаешь по городу.
Но что изменилось бы, если б он сказал правду мальчику, той энергичной женщине и мужчине с продовольственной корзинкой, советовавшим «товарищу» пойти по Дерибасовской?.. Многое, наверное, изменилось бы. Пропали бы доверчивость, приветливость, искренность. Но уместно ли вообще, ни с того, ни с сего, пускаться в объяснения? Серж и так знает, что он не менее чужд всем этим людям, чем его дед. У них своя жизнь, и до какого-то эмигранта им нет дела. Еще до приезда в Россию он это знал. Но только теперь с особой остротой почувствовал свою неприкаянность. Да, он чужой здесь, чужой там. Всем. Везде. Словно вычеркнутый из списков живых.
Лишь встретив Жюля и его товарищей в то тяжелое время, он в какой-то мере мог считать себя равным среди них. И не только он один, все те, кто был с маки. И все они, вместе взятые, больше всего обязаны таким, как Вера Оболенская, брат и сестра Максимовичи, и другим участникам Сопротивления, расстрелянным гитлеровцами. В Тулузе дочери известного композитора воздвигли памятник. Эти женщины, выброшенные из жизни, оказались выше, благороднее таких, как Алин. Да, в те времена человек не был просто и только эмигрант. Он. был либо подлецом, явно или тайно якшавшимся с гитлеровцами и власовцами, либо патриотом, воевавшим против фашизма.
Но потом все сгладилось, все забылось. И снова насущный хлеб — милостыней чужой страны...
Знает ли Вавилов, скольких эмигрантов угнали в лагеря только за то, что они русские? Знает ли о Вере, о дочери Скрябина, партизанке, убитой в бою... О многих других, не пожелавших склонить перед фашистами головы?..
Но спросить об этом нельзя. Нельзя, чтоб не подумал Вавилов: нарочно заговорил. Не бескорыстно... Получится, будто приехал сюда оправдываться, объясняться. Нет, нет, только бы увидеть сестру, вот так взглянуть на русскую землю, взглянуть на русских, большего ему не надо.
Так он и скажет Анне Петровне. Ищу сестру. Помогите найти.
Тогда не будет она называть его «товарищ», и исчезнет, пропадет отвратительное состояние невольного обмана...
Серж перешел улицу и, справившись у ребятишек, игравших в классы, где нужная ему квартира, позвонил.
Дверь отворил русый юнец с такими длинными волосами, что в полутьме коридора Серж было принял его за девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Ничего... Я пойду... Не буду мешать... — тихо произнес Серж.
— Вовсе вы не мешаете, говорите, что вам нужно,— спросила женщина уже совсем другим тоном и даже
улыбнулась, добавив: — Говорите же, чудак вы этакий. Бабы, что ли, испугались?
— Я... Может, вам известно... не живет ли здесь... Ко-шелева?— с трудом выдавил он.
— Кошелева? Кошелева... Нет, такой не числится.— Тон дворничихи снова изменился, отвечала она строго, по-деловому.
— Но раньше... раньше... жила? — Серж тревожно вглядывался в лицо женщины. Может, ей припомнится, разгладится морщина на переносице, оживятся глаза:— Ну как же, Кошелева...
Но лицо дворничихи не менялось. Она покачала головой и равнодушно сказала:
— Нет, не жила. Я сразу после войны приехала. Дом еще был разрушенный. И тот, что на улицу выходит, тоже.
Ничего от прежней раздражительности и грубости уже не было в ее обращении, и Сержа настолько это подбодрило, что он решился задать еще один вопрос:
— И потом отстраивали тот... что на улицу выходит?
— А как же! Все как есть восстановили. С лестницей одной сколько было возни. Красивая там лестница. Даже смотреть приятно. Сама я строителей повела, показала, где недостающие ступени взять. Возле совсем загубленного дома набрали...— уже с явным удовольствием рассказывала дворничиха, не забывая, однако, поглядывать на телевизор.
Серж понимал, что говорит она, вероятно, из вежли-вости, желая загладить грубость, которой его встретила, и мысли женщины заняты совсем другим. Но он все не уходил. Ведь убеждал себя, что встреча с сестрой не произойдет вот так, совсем просто. Убеждал, хотя где-то в глубине души все же надеялся.
— А как она выглядит, Кошелева? — спросила дворничиха и указала Сержу на стул.— Молодая она или старая?
Он поблагодарил, но не сел, а живо ответил, обрадованный этим явным знаком внимания:
— Ей, вероятно, сорок три — сорок пять лет. А выглядит...— Он запнулся. Ведь сестра могла быть совсем не такой, какой представлялась ему, и он неуверенно заключил: —Нет, не знаю, как она выглядит.
Дворничиха озабоченно покачала головой и посоветовала:
— Вы вот что, идите прямо в милицию. Скажете год рождения, имя, отчество, и через час вам представят адрес вашей знакомой...
Он должен был сказать «до свидания», поблагодарить. Должен был уйти, но вместо всего этого робко спросил:
— А тот дом... что на улицу... вы не знаете, кому он принадлежал?
— Жакту. Кому ж еще?! И до войны жакту. Ведомственные, они все больше новые.
Серж чуть было не спросил, кто такой Жакт. Но после слов о ведомственных домах сообразил, что фамилией непонятный «жакт» быть не может.
— И до революции — жакту? — Вопрос этот был задан даже в несколько шутливом тоне.
Женщина рассмеялась. Серж тоже улыбнулся, хотя ему вовсе не было весело. А если он ошибся? Если еще где-нибудь есть похожий дом, с такой же лестницей и канделябрами?..
— Старушка одна когда-то тут жила, так рассказыва- ла: хозяином того дома был буржуй, все, как есть, бро-сил и драпанул с беляками!
— Во Францию? — взволнованно спросил Серж. Он уже не сомневался. Все верно. Только бы узнать, где живет старушка. Только бы дворничиха снова не рассердилась, не выгнала его вон.
— Точно не скажу, куда удрал.
— А старушка... Где она живет? Скажите, пожалуйста, скажите... Я уплачу!..
— За что уплатите? — удивилась дворничиха.-— Анна Петровна живет как раз напротив. Квартира три... Вы, как я понимаю, историей нашего города интересуетесь?
— Да... В некотором роде...
— Так я и знала... Племянник мой тоже по этой части. Экскурсоводом работает. Всем интересуется: что да когда.— Дворничиха, видимо, намеревалась еще что-то сказать о племяннике, но тут диктор, приятно улыбаясь, стал называть участников самодеятельности. Серж для нее перестал существовать. Женщина бросилась к телевизору, усилила звук...
На улице Серж взглянул на часы. Времени еще достаточно. Но если б даже оставалось всего несколько минут, он все равно перебежал бы дорогу, чтоб разыскать Анну Петровну, женщину, что-то знавшую о «буржуе».
Это слово, столь пренебрежительно брошенное, вернуло Сержа к действительности. Дворничиха, вероятно, говорить бы с ним не стала, узнай она, что сбежавший «буржуй» — его дед, взявший и внука своего в «бега». Неприятное, горькое чувство... Словно под чужой личиной, жалким обманщиком разгуливаешь по городу.
Но что изменилось бы, если б он сказал правду мальчику, той энергичной женщине и мужчине с продовольственной корзинкой, советовавшим «товарищу» пойти по Дерибасовской?.. Многое, наверное, изменилось бы. Пропали бы доверчивость, приветливость, искренность. Но уместно ли вообще, ни с того, ни с сего, пускаться в объяснения? Серж и так знает, что он не менее чужд всем этим людям, чем его дед. У них своя жизнь, и до какого-то эмигранта им нет дела. Еще до приезда в Россию он это знал. Но только теперь с особой остротой почувствовал свою неприкаянность. Да, он чужой здесь, чужой там. Всем. Везде. Словно вычеркнутый из списков живых.
Лишь встретив Жюля и его товарищей в то тяжелое время, он в какой-то мере мог считать себя равным среди них. И не только он один, все те, кто был с маки. И все они, вместе взятые, больше всего обязаны таким, как Вера Оболенская, брат и сестра Максимовичи, и другим участникам Сопротивления, расстрелянным гитлеровцами. В Тулузе дочери известного композитора воздвигли памятник. Эти женщины, выброшенные из жизни, оказались выше, благороднее таких, как Алин. Да, в те времена человек не был просто и только эмигрант. Он. был либо подлецом, явно или тайно якшавшимся с гитлеровцами и власовцами, либо патриотом, воевавшим против фашизма.
Но потом все сгладилось, все забылось. И снова насущный хлеб — милостыней чужой страны...
Знает ли Вавилов, скольких эмигрантов угнали в лагеря только за то, что они русские? Знает ли о Вере, о дочери Скрябина, партизанке, убитой в бою... О многих других, не пожелавших склонить перед фашистами головы?..
Но спросить об этом нельзя. Нельзя, чтоб не подумал Вавилов: нарочно заговорил. Не бескорыстно... Получится, будто приехал сюда оправдываться, объясняться. Нет, нет, только бы увидеть сестру, вот так взглянуть на русскую землю, взглянуть на русских, большего ему не надо.
Так он и скажет Анне Петровне. Ищу сестру. Помогите найти.
Тогда не будет она называть его «товарищ», и исчезнет, пропадет отвратительное состояние невольного обмана...
Серж перешел улицу и, справившись у ребятишек, игравших в классы, где нужная ему квартира, позвонил.
Дверь отворил русый юнец с такими длинными волосами, что в полутьме коридора Серж было принял его за девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44